В первый класс пошёл я учиться в Рижскую среднюю школу № 2, имени Малдиса Скрейи и Джемса Банковича, на ул.Горького, 1. В этом старом
здании, построенном в 1876 году, во времена моего детства ещё находилось двухпоточное учебное заведение, в котором имелись классы как латышские, так и русские. Школа носила имена героев–антифашистов, членов подпольной группы Иманта Судмалиса, погибших в 1944 году. Эти молодые парни учились в ней в довоенное время, об этом свидетельствовала памятная плита, висевшая у входа и снятая вскоре после обретения Латвией независимости в 1991 году. Но долго ещё, несмотря на то, что место это тщательно закрашивали, отчётливо был заметен след на стене…
Наверное считалось, что совместное обучение в одном здании русских и латышских ребят будет способствовать их интернациональному воспитанию и взаимному культурному обогащению. Не знаю.
Следует признаться, что мы мало общались друг с другом, держались скорее отстранённо, не смешиваясь на переменах. Случались, чего уж греха таить, и мальчишеские потасовки. Нам они кричали «русские свиньи», мы им, в свою очередь, «гансы». В общем, шла нормальная школьная жизнь.
В этом учебном заведении проучился я всего три года, а потом перешёл в русскую школу № 17, через дорогу напротив. Эта школа и стала для меня на многие годы местом учёбы, а затем и профессиональной деятельности уже в качестве учителя. Но это случилось ещё не скоро!
Прежде наша 17–я школа находилась в здании на бульв.Падомью, 34 (ныне бульв.Аспазии). В 60–е гг. для неё возводилось новое роскошное здание в Старой Риге, с прекрасными помещениями, отличным спортзалом и даже собственным бассейном. Учителя–ветераны рассказывали мне, как после уроков они вместе с учениками на чисто советском энтузиазме дружно трудились в готовившейся к сдаче новостройке, помогая очищать здание от строительного мусора, предвкушая, как славно будет там учиться и работать. Однако, когда весь мусор и грязь успешно вывезли, и всё было готово к началу нового учебного года, концепцию вдруг поменяли. Поступило указание передать
новостройку латышской средней школе № 3, ну а в освободившееся от латышских учеников старое здание на ул.Горького, 2 заселить русскую школу. Что и было сделано чётко и быстро. Я пришёл туда учиться в 1975 году и успел ещё застать старых педагогов, свидетелей того бесчестного лукавства. Обиду свою они, конечно же, давно пережили. Но не забыли… В общем, сплошные ужасы «русской оккупации».
Впрочем, нам было грех жаловаться! Ведь не стены красят школу, а люди, которые там работают. Наша Средняя школа № 17 была во всех отношениях прекрасным учебным заведением, куда дети специально приезжали учиться со всего города. Лишь годы спустя, уже сам работая там учителем, осознал я вполне, насколько замечательный, сильный педагогический коллектив сложился там под руководством директора Клавдии Антоновны Прониной.
Да и класс наш был отнюдь не плох — сильный, дружный, и с некоторыми из моих однокашников я до сих пор поддерживаю тёплые товарищеские связи.
Из школьных предметов любил я прежде всего гуманитарные, по которым, благодаря своей хорошей начитанности, обычно получал отличные оценки, но вот с точными науками приходилось, увы, попотеть… Нравились мне и уроки труда. Преподавал нам этот предмет Алексей Иванович Голубев, ветеран войны, мастеровитый, много знающий человек. Он научил меня пилить, строгать, сверлить, точить, заложил базовые навыки работы с металлами — считаю, что парню совсем неплохо этим владеть. Мне уж, по крайней мере, умения те не раз пригодились в дальнейшей жизни. Вообще, в советской школе всегда придавалось особое значение трудовому воспитанию учащихся, принято было, чтобы дети не презирали физический труд, не боялись испачкать руки во время уборки класса… Теперь всё это считается совершенно излишним, и потому учителям категорически запрещено привлекать учеников даже для того, чтобы протереть доску после занятий. Детей принято оберегать от излишних физических усилий. И это правильно! Пусть растут балованные, толстые и ленивые…
После уроков я посещал кружок интарсии. Алексей Иванович научил меня составлять из кусочков различных пород дерева настоящие художественные произведения. Занимался этим упоённо и очень гордился своими творениями, которые потом многие годы украшали стены моей комнаты.
В целом, был я рукастым, творческим малым. Много рисовал, вечно что–то мастерил, паял, клеил, лепил и даже, с помощью киножурнала «Хочу всё знать!», научился отливать из свинца замечательных солдатиков. Сырьё для отливок мы с друзьями обычно добывали из старых аккумуляторов.
Но главным, любимейшим занятием, в которое погружался я до самозабвения, стало чтение книг, которые поглощались мною с ненасытной жадностью. Поскольку времени катастрофически не хватало, я читал, порой, одновременно по 2—3 книги: утром одну, днём другую, а вечером третью.
Иногда даже улучал момент, чтобы читать во время урока под партой, хотя это, конечно, не следовало делать. Но охота пуще неволи… Это были книги научно–популярные и художественные, литература приключенческая, исторические романы, фантастика. Детективы не особенно любил. Зато с огромным интересом зачитывался «Книгой будущих командиров» Анатолия Митяева.
Такие разноплановые авторы, как Дюма, Стивенсон, Шолохов, Купер, Гайдар и многие другие, привели меня к тому, что на всю жизнь я оказался «обременён иллюзиями и не лишён идеалов». В 6–м классе с неожиданным для себя интересом от корки до корки прочёл «Дон Кихота» Сервантеса, причём со всеми послесловиями, комментариями и до сих пор горжусь этим своим подвигом безмерно.
Книги обогащали меня не только познаниями об окружающем мире. Они побуждали ДУМАТЬ. Говорят, в настоящее время занятие очень редкое и часто вызывающее неприязнь у окружающих…
Возможно, что излишняя мечтательность и впрямь действовала на некоторых, как красная тряпка на быка. Мне было лет 11, когда, гуляя по пустынному взморскому пляжу и любуясь тихим прибоем, я привлёк внимание стайки латышских подростков… Они долго тащились за мной по кромке берега, с глумливым хохотом попугайски выкрикивая на разные лады одну и ту же фразу: «Русская свинья, хочешь по морде?!»
Я до сих пор помню свою обиду, искреннее недоумение… Ведь я был добродушным книжным червём, воспитанным интеллигентной мамой в стиле «драться нехорошо, сынок…» Наверное, вёл я себя неправильно, как последний трус, делая вид, что издёвки и насмешки ко мне совсем не относятся. Через какое–то время эти шпанята отстали и физиономия моя осталась цела. Впрочем, оставлю свои скорбные мысли при себе…
Ещё любил ходить по рижским музеям, часами фанатично глазея на экспонаты, за что родители дразнили меня «наша музейная крыса».
В 9–м классе, в рамках трудового воспитания и профессиональной ориентации, старшеклассники посещали УПК (Учебно–производственный комбинат). Там школярам давали возможность ознакомиться с различными профессиями и даже получить начальное обучение по выбранной ими специальности: строитель–отделочник, автослесарь, швея–мотористка, медсестра и т. д. Впрочем, чаще всего толку от этого было мало и моя возлюбленная супруга, вспоминая об УПК всегда неприязненно говорит: «Сказка о потерянном времени».
Сам я, в полном соответствии со своими романтическими наклонностями, избрал специальность «моторист–рулевой речного флота». Благодаря этому, в дальнейшем я получил не только представление об устройстве и принципах работы дизельного двигателя, но и овладел некоторыми основами навигации, а также ценным умением вязать морские узлы. Но самым поучительным делом стала трудовая практика на судах. Особенно запомнилось лето 1981 года, когда меня прикомандировали к речному трамвайчику «М–51», перевозившему пассажиров по маршруту Рига—Аннушка (остров Доле). Этот скромный причал с милым и ласковым именем стал символом очередного этапа взросления. Хотя, конечно, профессиональным судоводителем я, увы, так и не стал…
В конце 70–х гг. Советский Союз охватила эпидемия восточных единоборств. В шуточной песенке той поры пелось: «Не ходить на каратэ стало неприлично». Интерес этот ещё более разогрели такие популярные фильмы–хиты, как «Пираты XX века», «В зоне особого внимания», «Не бойся, я с тобой!», герои которых лихо крушили своих противников, используя диковинные навыки и приёмы.
Меня в мир боевых искусств ввёл двоюродный брат–офицер Александр, приехавший к нам погостить летом 1981 года. Он оказался неплохим бойцом–рукопашником и через ряд интенсивных тренировок постарался заразить младшего братишку–книгочея своим азартным увлечением. И ему, однако, удалось! Я бесконечно благодарен Саше за это, поскольку он не только раскрыл для меня новые горизонты познания, но, во многом, определил мою последующую судьбу.
Осенью я постарался записаться в секцию каратэ. Это было не так просто, поскольку информация о подобных занятиях распространялась среди узкого круга «посвящённых», и мало того, чтобы тебя представили тренеру, но зачастую требовалось ещё дополнительно пройти через достаточно жёсткий отбор–отсев, ведь желающих заниматься действительно было очень много. Мне исключительно повезло, и я попал в группу Валентина Васильева, обучавшего нас в спортзале 21–й средней школы. Тренировались мы одетые, кто во что горазд. Ребята подарили старое дзюдоистское кимоно, прослужившее в дальнейшем верой и правдой многие годы.
С ностальгической грустью вспоминаю сегодня те наши неистовые занятия, когда с фанатическим упорством, исполняя команды сенсея, мы яростно отрабатывали удары руками и ногами, безжалостно «набивали» друг–другу
пресс, до полного изнеможения отжимались на кулаках или же на кончиках пальцев… Предметом особой гордости становились натруженные до кровавых мозолей каратистские «кентусá» на ударных костяшках, отличительный знак
истинного бойца, понятный лишь посвящённым! Особенно хотелось покрасоваться перед хорошенькими девушками…
Один мой приятель негодовал позднее: «Представляешь, Игорёха! Я стараюсь, кулаки набиваю, костяшки уже как копыта! Ведь круто же, да?! А эта дура, так, с жалостью, у меня спрашивает: „Ой, а у тебя это что, руки больные?“».
«Ну, конечно, дура. Ничего не понимает!», — с готовностью разделял я его искреннее возмущение.
К сожалению, счастье моё длилось не слишком долго…
В стране тогда начались гонения на каратэ, власти посчитали, что явление это идеологически вредно и потенциально преступно. Секции закрывались совсем, либо занятия проводили подпольно, в условиях глубочайшей конспирации.
Перестала действовать и наша группа. Впрочем, мне всё равно было не до того, поскольку весной 1982 года я заканчивал школу, приближались выпускные экзамены, а далее — планируемое поступление в университет. Так что было уже совсем не до боевых искусств…
Продолжение следует