Продолжая тематику английских туристов, рассмотрим через очочки работу одного из наиболее влиятельных американских специалистов по скандинавской истории Арнольда Бартона «Открытие Норвегии за рубежом, 1760-1905» (The Discovery of Norway Abroad, 1760-1905).
Бартон начинает с галковщины указания на долгое отсутствие Норвегии в европейском сознании и восприятие её как terra incogniata или «гиперборейской пустыни». До конца восемнадцатого века из иностранцев её посещали лишь редкие торговцы, военные и дипломаты.
Начинает издаваться большое количество дорожных отчётов о Норвегии – в одной только Британии более 200 штук за XIX век, куда больше чем о других северных странах. Европейцы проявляли интерес к природным ресурсам Норвегии, но параллельно, в духе прото-романтизма воспринимали её как «родину свободы», откуда пришли «германцы, положившие конец римской тирании». Этот взгляд начали популяризовать французы (Монтескьё и франко-швейцарец Поль Анри Малле), а затем подхватили англичане, начавшие видеть в Скандинавии родину своих предков.
Именно английский переводчик Малле – Томас Перси стоял у истоков создания «готического» культа, то есть воспевания простых добродетелей старины, противопоставленных праздности и пошлости современности (что затем сыграет важную роль в становлении национализма и революционных движений). На рубеже веков именно заинтересованность иностранцев в Скандинавии вызвала увлечение местных своей историей и общественным устройством.
Британская норвегомания проникла и в Германию, где началось увлечение скандинавской мифологией. А Норвегия стала особенно модным направлением у немецких туристов – сам Кайзер Вильгельм ежегодно плавал туда на яхте с 1889 по 1914. Это повлияло на становление расовой теории, что «закончилось не очень хорошо в следующем веке».
Помимо Норвегии живописной – источника вдохновения для романтизма, а также Норвегии спортивной – зоны для активного отдыха британских аристократов, сформировался ещё один образ – Норвегия прогрессивная. Эйдсволльская конституция 1814 года на момент принятия была самой либеральной после американской, вдохновляя датских и шведских реформистов бороться против остатков абсолютизма.
Интересно, что благодаря скандинавской биполярочке борьбе сильного движения традиционалистов и столичной либеральной интеллигенции, Норвегия могла выступать референтной точкой как для прогрессистов, так и для ультра-националистов (что продолжается до сих пор, достаточно вспомнить идеализацию «скандинавской модели» и типичный визуальный ряд многих ресурсов белых супремасистов – «валькирии на фоне северного леса»).
Свободные нравы норвежцев порой шокировали викторианское общество, зато были интересны «британским учёным» вроде Мальтуса, путешествие которого в Норвегию оказало влияние на второе издание его труда «Опыт закона о народонаселении».
Большинство заядлых путешественников посещало и другие скандинавские страны, сравнивая их между собой. Жизнь норвежцев считали более обеспеченной и свободной, чем у шведов с датчанами, но находили последних более цивилизованными и воспитанными людьми. Вот так Норвегия стала общеевропейской социально-политической лабораторией.
Бартон высказывает интересную мысль, почему европейцы были более снисходительны к провинциализму норвежцев, чем американцы. По его мнению, последние сами жили на фронтире с его «примитивизмом, жёсткостью и бахвальством» раздражаясь при виде своего двойника.
В середине XIX века произошёл расцвет норвежской культуры, связанный с деятельностью скрипача Уле Булла, писателя Бьёрнстьерне Бьёрнсона, драматурга Хенрика Ибсена и норвежских художников, работавших в Германии. Впрочем, несмотря на общий литературный язык с Данией, от которой Норвегию недавно отторгли, главными популяризаторами норвежской культуры в мировом масштабе выступали британцы и шведы. Так, Ибсен стал культовой фигурой благодаря Бернарду Шоу и Вильяму Арчеру, а из-за популярности в англосфере норвежских саг и детской литературы они стали важной частью западной культуры.
Наконец, Бартон приходит к выводу, что полученная Норвегией репутация и известность в «долгом XIX веке» принесли ей политическую выгоду, а именно поддержку со стороны Британии, обеспечившей стране фактическую независимость от Стокгольма в рамках унии, а затем и её расторжение. Но из данной работы можно сделать и обратный вывод – англичане активно продвигали норвежскую культуру, а то и участвовали в её создании, тем самым укрепляя основы существования «независимой» Норвегии (на самом деле крипто-доминиона Британии, расположенного в стратегически важном регионе).
