Современной культуре недостаточно отрубленной головы Олоферна или Иоанна Крестителя, ей нужна отрубленная голова Персея в руках Горгоны Медузы!
Постановка проблемы. В 2020 г. в Нью-Йорке, напротив суда, где продюсера Харви Вайнштейна приговорили к 23 годам лишения свободы, установили двухметровую бронзовую статую Горгоны Медузы, призванную символизировать движение «MeToo». Скульптура позиционируется как символ феминизма и торжества справедливости против мужского насилия. Произведение создал художник аргентино-итальянского происхождения Лучано Гарбати в 2008 году, переосмысливая греческий миф и ведя внутренний диалог со знаменитой Ренессансной скульптурой Бенвенуто Челлини.
Казалось бы, подобный перевертыш - это просто шутка или так называемый неомифологический симулякр (зеркальная галерея многократных отражений), однако любое художественное произведение всегда реализует не только конкретный замысел автора, но является формой воспроизводства человеческого бытия на разных этапах культурного развития. Миф о Медузе и Персее является архетипическим, наряду с мифами об Эдипе или Нарциссе, то есть отражает глубинные отношения человека и мира, а также процессы формирования мышления на разных этапах становления самосознания. В скульптуре Лучано Гарбати помимо буквального смысла феминистской агрессии, проступает общая тенденция разрушения антропоцентризма под натиском созданного самим человечеством монстра – техногенной цивилизации. Подобная радикальная революция в переосмыслении мифа – победа Медузы над Персеем – стала возможна только в условиях современного постмодернистского деконструктивизма и постгуманизма. Чтобы понять все смыслы, заложенные в этих образах, придется размотать клубок культурных нитей, которые тянутся глубоко из архаики.
Герменевтический метод поможет нам пройти несколько кругов понимания: 1. мифологический контекст и его психоаналитическая интерпретация; 2. феминистский и современный философский контекст восприятия произведения; 3. непосредственный диалог современного арт-объекта и скульптуры Челлини.
Мифологически-архетипический круг трансформации образа
Образ Медузы в мифологии претерпел трансформацию от хтонического до антропоморфного существа, от безобразного к прекрасному, что повлияло на его различные функции и способы визуализации в последующие эпохи. Так, у Гесиода в «Теогонии» 8 в. до н.э. Горгона изначально представлена как существо, олицетворяющее первородный ужас и природный хаос, однако, уже имея двойственное значение, связанное с функцией плодородия: от Посейдона она рождает Пегаса и Хрисаора. Как апотропический символ (оберег от зла) образ Медузы изображался на щитах и доспехах, а также в качестве архитектурного элемента, чаще всего антефиксов, распространенных на территории всей эллинской империи.
Научные исследования образа Медузы на основе археологических находок активно проводились в течение всего ХХ века. В одном из самых ранних исследований археолог А.Л. Фротингэм анализировал образ Медузы в связи с другими божествами и пришел к следующим выводам: «(1) первоначально существовала связь Горгоны с Аполлоном и солнцем; (2) прослеживается еще более ранняя связь с Артемидой в ее аспекте богини природы и плодородия; (3) эти две идеи были объединены и воплощены в Горгоне в период с 10 по 6 вв. до н.э.; (4) миф о Горгоне более ранний, широкий и значимый, чем его обычно представляют, а его визуализация включает в себя египетские, критские, хеттские и ассирийские элементы культуры Малой Азии» (А. Frothingham. Medusa, Apollo, and the Great Mother).
Ассоциирование Горгоны с Артемидой в ее архаической функции богини плодородия и архетипом Великой Матери объясняет изначальную двойственность этого образа. Как пишет Симона де Бовуар, создавая базу для феминистского контекста интерпретации образа: «…у женщины-матери на лице печать тьмы: она – хаос, из которого все вышло и куда все должно однажды вернуться; она – Ничто. В ночи сливается воедино множество аспектов мира, явленные днем: это ночь духа, томящегося в плену всеобщей и непроницаемой материи, ночь сна и пустоты. В морских глубинах царит ночь: женщина – это Mare tenebrarum (сумеречное море), внушавшее страх древним мореплавателям; в недрах земли тоже царит ночь. Эта ночь, грозящая поглотить человека, ночь, оборотная сторона плодородия, вселяет в него ужас» (Симона де Бовуар. Второй пол).
С одной стороны, Медуза как хтоническое существо является персонификацией страха перед природной стихией, обладающей силой и олицетворяющей животворящий хаос, она есть проявление жуткого, таящегося во тьме, плод ночи, порождающей монстров. Феномен жуткого - Фрейдистское Unheimlich – рассматривается в психоанализе как изначально свое, но в результате вытеснения, становящегося чужим и опасным. Юлия Кристева называет отвратительное abject — необъектом (object), «который я называю или воображаю, когда он противопоставлен мне». Тема жуткого в экзистенциальном ключе может быть проинтерпретирована как трагедия человека, выброшенного в безразличный к нему мир, в котором лишь в бездомности экзистенциального страха он приходит к самому себе. Так и у М. Хайдеггера бытие-в-мире проявляется как чувство бездомности (Unzuhause), то есть модус жуткого (Unheimlichkeit). С точки зрения психоанализа К. Юнга, женский образ со змеиными элементами имеет гермофродитный характер, поскольку уроборическая змея сама по себе – это цикл жизни и смерти, а также и гермофродит, символизирующий нерасчлененное синкретическое дологическое мышление, где фаллическое и женское начало сливаются воедино.
Параллельным Медузе архетипическим символом в русском фольклоре является Баба-Яга, о которой В. Пропп писал, как о Великой Матери в разных функциях: «яга-дарительница, яга-похитительница и яга-воительница» (В. Пропп. Исторические корни волшебной сказки), ее постоянными атрибутами были ступа и костяная нога – принадлежность к миру мертвых, а также избушка на курьих или змеиных ножках. Как хранительница леса и животных, проводник между миром живых и мертвых, Баба Яга сродни Медузе в функции Артемиды. Кроме того, Яга слепая, что объясняется невидимостью мертвых живым и наоборот, это можно соотнести с архетипом зрения, который сопровождает образ Медузы, так как ее взгляд производит эффект окаменения, то есть умерщвления. Что касается непосредственно образа змеи, то он связан с колдовской силой в русских сказках. Известна археологическая находка «Черниговская гривна Владимира Мономаха» с изображением змеевика - женщины со змеиными ногами – по одной из версий скифской богини земли Апи, где змеи ассоциируются с корнями или соками земли.
Таким образом, изначальный архаический смысл Горгонейона очевидно отражает хронотоп древнего мифа противопоставления космоса и хаоса, жизни и смерти, определяет пространственные границы чувственного космоса, так как заключенный в изображение хаос становится символической нейтрализацией (сублимацией) страха. К тому же голова Медузы в «Илиаде» сначала упоминается без какой-либо связи с Персеем. Персей, воплощающий в себе архетип героя, в Илиаде отнесен Зевсом к «славнейшему в сонме героев», но собственно его биография была описана позднее в пьесах Эсхила, Софокла и Еврипида, где он побеждает силы хаоса, таким образом, олимпийский порядок богов подчиняет себе силы природы, определяя тем самым характер классической античности, в чем можно усмотреть и отражение социальных аспектов: как установления патриархата, так и в целом процесса эллинизации, то есть расширения границ империи, включающего противопоставление эллинского начала варварскому.
Архетипический мотив расчленения – в данном случае – отделения головы от тела Медузы свидетельствует о структурировании мышления, что привело к дальнейшей рационализации и очеловечиванию архаического мифа уже в эпоху эллинизма, что и повлияло на римскую версию Овидия. В целом процесс эллинизации основывался на принципе противопоставления разумного закона иррациональности индивидуальной воли, что закреплено в частности и в визуальной архитектурной форме Горгонейона не только на территории самой Греции, но и на периферии империи. Так, например, на территории Грузии (древней Колхиды, Вани, IVв. до н.э.) были обнаружены антефиксы с изображением горгоны Медузы, служившие декоративными элементами здания. Изображения Горгоны можно встретить, например, и на ограде 1-го Инженерного моста и решетке Летнего сада со стороны Мойки в Санкт-Петербурге, что определяет границы уже не мифологического хронотопа, а скорее, культурной принадлежности к общему европейскому коду в период распространения классицизма и барокко.
С точки зрения Фрейдистской теории сексуальности, обезглавить означает кастрировать: «Взгляд на голову Медузы приводит к тому, что очевидец каменеет от ужаса. Заметьте, что тут мы снова сталкиваемся с комплексом кастрации, и разрядкой его аффекта, так как окаменение означает эрекцию». В более широкой юнгианской трактовке, щит Медузы, служивший зеркалом для Персея, архетипически можно проинтерпретировать как упорядочивание хаоса в теневой стороне личности героя, способного бороться со своей темной бессознательной стороной, что имеет значение уже для самого архетипа героя как метафоры становления личности. Фундаментальным дуальным отношением формирования Я, представленным лакановской концепцией стадии зеркала, является отношение между эго и зеркальным образом, являющимся одновременно и Другим.
Безобразно ужасное изображение Медузы характерно в большей степени для периода архаики, но уже в классический период происходит трансформация к прекрасному образу. Эта трансформация свидетельствует о влиянии классического идеала - принципа панкалистического восприятия мира (т.е. поклонения красоте) на все древнегреческое искусство, кроме того, появляется мотив жертвы и несправедливости, что говорит об отделении личностного начала от природного и разрушении архаической синкретичности.
Феминистский контекст
У Овидия миф оформляется в историю несчастной девушки, несправедливо осужденной Афиной: вместо романтической любовной сцены на лугу Гесиода появляется мотив «изнасилования» в храме Афины. Несмотря на то, что в мифах более раннего происхождения этот мотив присутствует повсеместно как один из архетипов культа плодородия (нимфы и царевны, насильно оплодотворенные богами-олимпийцами, чаще всего встречаются в контексте космогонических мифов о происхождении растений, континентов, наций), феминистским дискурсом он рассматривается в личностно-правовом аспекте. Среди самых знаменитых феминистских произведений на эту тему следует упомянуть эссе «Смех Медузы» и «Женская ярость». Феминизм обвиняет психоаналитические интерпретации Медузы в сугубо мужском взгляде на ее восприятие и деконструирует образ, превращая его в символ, олицетворяющий борьбу с патриархатным порядком.
Очевидным доказательством того, что изначально миф о Медузе относился именно к космогоническим мифам, является то, что от нее рождается Пегас (крылатый конь) и Хрисаор (основатель клана). Однако в трагедиях и комедиях классического периода (5 в. до н.э.) все больше начинает отражаться социальный контекст, поэтому небезосновательно современный феминистский дискурс часто обращается к античным образам классики. Так, например, Антигона, мифическая фиванская женщина, оспаривает приговор царя Креонта, чтобы обеспечить достойное захоронение для своего брата Полиника, принимает смелое решение покинуть безопасность своего дома и семьи, известную в греческой философии как пространство ойкоса, и столкнуться с последствиями трансгрессии в пространство мира мужчин-граждан, полиса… Жак Деррида называет это инаковостью, «рвотой системы», означающей, что Антигона приходит извне системы и ее действия не могут быть приняты — «переварены» Креонтом».
Однако в желании деконструировать патриархальный символический порядок, феминизм неправомерно уравнивает и смешивает различные мифологические и эпические слои, ставя в один ряд «борьбы за гражданские права» такие женские образы, как Медуза и Антигона, в то время, как Медуза изначально не являлась человеком, а была одной из трех горгон. Действительно, римский драматург Овидий придал ей больше индивидуальных человеческих черт и усилил древнегреческую идею судьбы - неизбежность власти сверхъестественных сил, создавая эффект трагедии экзистенциального абсурда. Ужас перед природной стихией сменился на страх перед властью несправедливости, что могло быть решено с помощью римского права (очевидна параллель с современными либеральными правами) – так происходит рационализация мифа. Тем не менее, римское сознание оставалось в рамках натуралистического конкретно-чувственного мышления, которое близко, по сути, современному позитивистскому нигилизму.
Вывод по первой части
Таким образом, в изображении «Медузы с отрубленной головой Персея», с точки зрения логики архаического мифа, хаос в образе Великой матери побеждает космос и символический порядок, что в современной культурологической трактовке может олицетворять бунт хтонического бессознательного против рационального бинарного мировосприятия, его деконструкцию и трансгрессию. С точки зрения феминизма, Медуза мстит всему мужскому символическому порядку системы, убивая героя, который не посягал на ее женское достоинство, но видит в ней монстра, коим она стала, будучи жертвой этого порядка. Однако скульптор сам попадает в ловушку: он лишает Медузу ее женского плодородного начала, будто стерилизует ее, лишая ее женской силы (нет ярко выраженных гениталий, как, например у палеолитических венер), в то же время змеи на голове актуализируются как опасная сила Другого. Скульптор бессознательно становится жертвой нового матриархата и вынужден повиноваться новой системе ценностей, однако бессознательно протестует против нее.
Из моей статьи - Строева О.В. "Герменевтика неомифологического образа Медузы с головой Персея", опубликованной в журнале "Наука телевидения", Том 19.4., 2023 г.
Больше по этой теме читайте на моем канале:
Эволюция мужского и женского архетипов: от архаических гермафродитов до постгендера (Часть 1)
Матерь мира Рериха в сравнении с Софией Соловьева в контексте психоанализа и феминизма (Часть 2)