Когда дело касается разделения музыки, да, наверное, и живописи на различные жанры, я считаю, что в бой вступили критики от искусства, продавцы «товара» или снобы, желающие себя выгодно подать в окружающей их генерации людей. Для слушателя или ценителя художественного произведения чаще всего это неважно. Для него главное: воздействует ли данное творение или нет. Понимал ли я это в старые времена? Понимал, пожалуй, но в различных жизненных ситуациях я в своих оценках был неоднозначен. Сказывался мой возраст, мое понимание «модно-немодно», моя социальная среда (где я рос и проживал), время и, пожалуй, политическая составляющая. В своих рукописных размышлизмах-воспоминаниях попробую все разложить по полочкам и разобраться в самом себе.
Итак, музыка, поп-музыка… Время обучения в музыкальной школе, и я научился довольно лихо играть на баяне тогдашнюю попсу, не разделяя ее на жанры. Играл все, что пелось и танцевалось в компании. Я научился прилично играть по нотам, да и на слух мог подобрать практически любую песенку. А их в то время было великое множество. Никакого умничанья с моей стороны не было, и я не смог бы сказать, что это играть не буду, потому что это «деревенская» песня. А ещё я вместе с мужем моей сестры Славой Фраучи на пару (он на гитаре, я на баяне) переиграл весь студенческий репертуар, в который входили бардовские песни, советские песни и всяки-разны «жестокие романсы». Поэтому, когда я бегло научился переставлять пальцы на гитаре, беря ля- минорно- мажорные аккорды, а также всякие там септы, сопровождая их соответствующим боем на гитаре, то мне было нетрудно освоить весь сестринский репертуар и начать петь его на всяких посиделках и в походах, в которые тогда было модно ходить.
Но практически одновременно я услышал рок-н-ролл и пропал. Пропал навсегда, решив, что вся эта бардовщина и КСПевщина (клуб самодеятельной песни) полный отстой и пусть ее поют и играют те, которые не умеют. Короче, я был неофитом-фанатиком (только что обращённый в веру) или, если больше нравится, сектантом. Я слушал и пел, по возможности, только их музыку, категорически отрицая то, что пелось на бескрайних просторах нашей страны. А музыкальная жизнь в стране текла себе, подчиняясь своим законам и гитарная (назовём ее бардовская) песня завоевала практически все сердца мальчишек и девчонок. Нравилось ли мне что-то из того, чем заслушивались мои сверстники? Да, нравилось, но я вместо того, чтобы кайфовать от услышанной песни, искал то, за что ее можно было бы подвергнуть критике... И иногда я находил недостатки и тогда доставалось и Визбору, и Никитину, и Окуджаве. Но время текло и вот я уже не столь категоричен. Работа в разных коллективах показала мне, что другая музыка тоже может нравиться зрителю, и я начал в неё вслушиваться. А ещё я начал пробовать сочинять, желая быть похожим на тех волосатых музыкантов, которых не пускают к нам на гастроли. И у меня иногда, как говорили мои друзья, получалось очень даже ничего. Участвуя в концертах, где звучала разнообразная музыка, я начал понимать, что музыка есть хорошая и не очень, и не стоит ее делить по жанровой принадлежности.
Однажды в «Пламени» наш шеф Сергей Березин, судя по всему, начитавшись хорошей поэзии и послушав примечательные песни бардов, решил резко улучшить поэтический ряд наших песен. Он отобрал очень приличную поэзию таких мастеров, как Левитанский, Самойлов, Тушнова, и где-то сам, где-то подключив участников ансамбля, придумал и срепетировал новую программу под названием «Кинематограф». И поэтический ряд наших «кинематографических» песен мог дать фору любому набору супер-бардовских песен.
Но об этом никто не знал, и никто от нас подобной прыти не ожидал. А тогда Сергей Владимирович, дабы удивить музыкальную общественность встрял в большой сборный концерт во Дворце спорта Лужники (более 10 тыс. зрителей), в котором первое отделение пела элита КСПшного движения, а во втором отделении мы должны были поставить мощный музыкальный аккорд. Барды в то время были суперпопулярны и билеты разлетелись в один день. Переаншлаг в зале и яркий приём бардовский артистов в первом отделении! Мы волнуемся, но никто из нас не ожидал, что бардовская публика, послушав своих кумиров, снимется со своих мест и начнет массово покидать Дворец спорта, плюя на высокую поэзию «Кинематографа» с высокой колокольни. Мы вышли на сцену, а исход публики из «Египта» продолжался. Березин растерялся, а потом он решил, спасая концерт и репутацию «Пламени», резко изменить репертуар концерта.
- Малежик, иди на сцену и пой свои песни под гитару. Ты должен остановить это бегство.
Я пошёл на сцену и у меня дрожали колени. Но когда я запел свои песни в характерном бардовской ключе, публика начала садится на свои места и сначала начали слушать мою бардятину, а потом начали вслушиваться в «Кинематограф». Возможно, что те, кто хотел уйти уже ушли - не знаю. Но так было и этому есть свидетели.
Но все же мое упрямство не позволяло признать, что бардовская и просто советская музыка может быть хороша. Я, уже достигнув определенной популярности на официальной сцене, упрямо ругал все, что не соответствовало ливерпульским стандартам. В нашей компании заслушивались песнями Окуджавы, Никитина, Вероники Долиной, но в интервью я (полный придурок) громогласно спрашивал: зачем Вероника Долина берет в руки гитару, если она у неё хронически не строит?
А барды, несмотря на мою дерзость, уже делали шаги мне навстречу. После концерта в Челябинске ко мне подошёл Олег Митяев и пригласил в гости в местный бард-клуб, заявив:
- Слав, ты всё по ансамблям... "Пламя", вымя, семя, стремя... Приходи, ты же наш.
Нас с Олегом даже как-то издавали на одном пиратском диске.
И мне понравились ребята и их песни и не сломало то, что меня назвали рок-н-ролльным бардом. А что? Придумали же потом слово «бардорок». Я стал терпимее, а потом, ближе познакомившись с Сергеем Никитиным, я упросил его организовать мне концерт в московском бард-клубе. Лысые дядьки в потянутых свитерах и бардессы, по-моему, своей одеждой отрицая свою сексуальную принадлежность, слушали меня и подвергли резкой критике. Что-то говорили про легковесность текстов и что зачастую сложность музыки мешает восприятию текста. Отметили из спетого только две песни: «Часы сливаются в ручей» и «Русалку», заметив, что Ляля Фрайтер в университете взяла с ней первую премию. Правда, никто не знал авторов сего полотна. Я, послушав робкие комплименты, с трудом пробивающиеся через семибалльные волны критики, заявил, что и мне некомфортно слушать одну длинную песню про костёр и про то, что он не даёт сбиться с пути.
И все же основания для сближения, пусть и робко, но намечались. Вокруг меня начали кружиться всякие организаторы фестивалей КСП и даже мы начали решать проблему логистики моего посещения Грушинского фестиваля. Но что-то не срослось. Так, во всяком случае пока, я и не спел на Груше.
А ещё я мечтал. Мечтал, как выхожу со своим «Саквояжем» в Вудстоке… или не так:
Леннон с Маккартни в образе Моржа (I’m the Walrus) и «Человека из ниоткуда» (Norman) приезжают на Грушу, на земляничной поляне (Strawberry fields forever) раскладывают костёр и Джон и Пол поют под гитару «Yesterday» и «Julia», a я где-то рядышком скрябаю на своей гитаре, безмерно кайфуя от своего соучастия.
А потом, совсем недавно мне позвонили из Белоруси и пригласили поучаствовать в фестивале «Бард-рыбалка». Название фестиваля расшифровало стилистику мероприятия, а слово рыбалка, как пояснил мне звонивший (один из организаторов фестиваля) сообщало мне о том, что в жаркое лето я буду жить на берегу прохладного озера и при желании могу с головой окунуться в рыболовство. Мне было интересно, и я согласился ещё и потому, что обещали мне сделать два концерта в окрестностях Могилёва, а белорусских зрителей я, ну, очень любил. Да, вот ещё что... В это время я написал текст песенки, которую придумать меня побудила Беларусь, не позволившая разыграться цветной революции на своей земле и конкретно моя любовь к очень душевному и тёплому народу, среди которого у меня масса друзей. Написав текст, я подумал, что будет интересно, если музыку напишет белорусский композитор. И так оказалось, что звонивший мне представитель «Бард-рыбалки» оказался известным автором и исполнителем по имени Вячеслав Корса. Я сделал предложение, Слава откликнулся, и мы начали мастерить песняк. Дело у нас спорилось. Корса подправлял мои стишки, я редактировал его музыку. И у нас получилась, как говорят музыканты, крепкая песня. Мы ее назвали «Звонок другу». Начали соображать, кому ее спеть. Корса предложил сделать русско-белорусский дуэт. Искали кто из белорусских женщин споет со мной. Нашли известную симпатичную певицу, но она неожиданно (по политическим соображениям) отказалась участвовать в нашем проекте. Что ж, Бог ей судья. Мы со Славой недолго думали и сами спели наш первый опус. Получилось, и как говорят, неплохо.
Потом были «Сентябри», где текст написал Корса. И опять получилось.
Я показал готовую песню своей редакторше по «Шире кругу» Ольге Молчановой.
- Как здорово! - сказала она, - где же Вы были раньше?
- А мы тогда только родились, - смеясь ответил я.
Обычно я придумываю музыку к песне, на готовый текст. А недавно Слава, чтобы у меня не застаивались мозги, предложил написать мелодию, а он на неё напишет текст.
И я придумал практически инструментальную пьесу (помните в радиопередачах: «А теперь послушайте эту песню в исполнении кларнета»), и Слава Корса придумал по моему разумению очень неплохую песню под названием «Уходить налегке».
Должен сказать, что в ящике стола талантливого гомельского композитора Вячеслава Корсы лежит несколько совместно написанных песен, но он их почему-то никому не показывает…
Данный текст охраняется законом РФ о защите авторских прав. Любое частичное или полное копирование и воспроизведение без разрешения автора запрещено.
