Вчера с дочерью, ее мужем и моим младшим сыном на Ильинские рубежи. Мы там были с детьми лет семь назад. Тогда нам очень интересно рассказали и об экспозиции, и о самом комплексе. А в этот раз рассказа не было, хотя мы и готовы были оплатить полностью экскурсию за 11 человек (нас было меньше, но хотелось не просто посмотреть экспозицию, но и послушать, тем более, что мы с дочерью помним, как интересно и познавательно рассказывали в прошлый раз). Но так как 11 человек не было, проводить экскурсию нам отказались, зато предложили купить сувенирные кружки на память. Не купили.
Пошли сами по комплексу. Поднялись к вечному огню. Постояли. Спустились.
На территории комплекса есть ДОТ с пушкой внутри. Зашли в ДОТ. Показали младшему, что такое пушка, посмотрел в смотровое окно, оценил вид на мост. Вышли. Стою смотрю в сторону дороги, а мой младший кругами носится вокруг ДОТа. Ребенок. Энергии много.
Из-за того, что смотрю за ребенком, не оцениваю, что творится за спиной. Да и как-то вообще забыла, что там что-то может быть. Итог, зацепила кого, сделав шаг назад.
- Извините, пожалуйста, - на автомате признаю свою вину, поворачиваюсь, и вижу мужчину не сильно старше меня, толкающего инвалидное кресло. А в кресле у него мальчишка совсем, чуть старше моей дочери. Совсем юноша. Худой. Весь прозрачный. У юноши нет обеих ног ниже колен и кисти на правой руке.
На мой голос поворачиваются оба: и отец, и сын. Они очень похожи между собой. Только отец весь седой, а сын брюнет. У отца тоска в глазах, а у сына они просто пустые. Никаких чувств, никаких мыслей. Потом я увидела, что в его глазах может гореть злость. А больше никаких эмоций.
- Простите, пожалуйста, - повторяю, глаза на мужчину, чувствуя, что его сын неотрывно смотрит на меня черными глазами. - Я отвлеклась на сына. Не услышала, что за спиной есть люди. Я не хотела вас толкнуть.
- Да ладно, прикольно же, чего бы не толкнуть, - отвечает юноша.
Его отец хватается за ручки инвалидного кресла и хочет быстрее увезти сына. Но тот не хочет, зло смотрит на отца. И тут подбегает мой сын. Он по-детски простодушен.
- Мама, а почему у дяди ног нет? - громко-громко шепчет он, прижимаясь ко мне.
- Потому что их оторвало на войне, - отвечает юноша. - И еще руку, - и он показывает обрубок правой руки.
- Вы здесь воевали? Это про вас мне мама говорила, что вы пушки из ДОТа вывозили?
У моего сына есть сложности с временным восприятием. Все, что не сегодня - вчера или завтра. Вот только динозавры были очень-очень давно.
- Здесь его прадед воевал и погиб, - говорит отец, - а он воевал в другом месте.
- Спасибо, папа, ты же этого хотел! Ты же хотел, чтобы и я, как истинный патриот, отдал долг родине. Наверное, хотел, чтобы и я, как он, в землю лег. А я вот вернулся. Только никому я не нужен такой обрубок. Никому. И родине этой не нужен, и родне. Радуйся, я - герой. Ты не дал мне уехал в Грузию, как повестка пришла. Все про долги рассказывал. И что теперь? Кому я теперь нужен? Кто обо мне хоть раз вспомнил? Разбежались все, как тараканы, даже Анька ушла. Ах, да, любила бы не ушла - так же ты говоришь. А мать не померла бы от счастья, если бы любила? Правильно, да, папа?
Ничего не говоря, мужчина потолкал инвалидное кресло прочь от меня и прижавшегося ко мне сына. А крики мальчишки в инвалидном кресле все неслись и неслись к нам. Весь его монолог - монолог искалеченного юного воина - врезался в память. Его слова били, словно кнутом. Мне было больно. Представляю, как больно его отца. Он толкал кресло и его спина сгибалась все сильнее с каждым шагом.
Мы уехали. А я все не могу забыть выкрики этого юноши. Очевидно, он попал по мобилизации, а не по велению души. Сколько ему? Я бы не дала больше 23-25 лет. Хотя, может он просто слишком молодо выглядит. Видимо, хотел уклонить, сбежать, но отец не позволил, не поддержал, надавил на совесть, честь, доблесть, рассказывал о подвиге прадеда. Итог? Инвалидность и одиночество. Старым друзьям, не ставшими инвалидами, не прошедшими войну, он не нужен и не интересен. У них все разное. И жизнь их развела уже далеко. И невеста, очевидно, ушла, потому что она осталась в другой жизни. И что осталось юноше? Пока только отец, одиночество и ненависть. Сумеет он преодолеть ненависть? Не знаю. Очень хотелось бы. А еще очень хотелось бы, чтобы не оставались в одиночестве такие инвалиды. Интересно, а что предлагает в качестве поддержки и реабилитации, вписание в новую жизнь таким инвалидам государство, которое и послало их воевать?
