Из больницы Наталья заехала в районный магазин. Хотелось порадовать чем- нибудь вкусненьким своих девчонок. Полки магазина не ломились от товаров, продуктов было немного да и цены такие, что не укупишь. Но Наталья решила, гулять так гулять. Набрала совсем понемногу карамелек, рафинада, пряничков да печенья. А себе, для души, купила пачку фамильного чая в жестяной баночке. Ну может она себя и гостей своих побаловать при случае.
Клавка первым делом сунулась в пакет, который мать поставила на стол. Обычно она с пустыми руками приезжала, а тут целый пакетище.
- Мама, - заверещала она от удивления. - Ты где это взяла, откуда деньги то у тебя?
Наталья горестно улыбнулась. Вот даже такой гостинчик у девчонки восторг вызвал. Господи, скоро ли все закончится и будут жить они хорошо. Хотя, если вспомнить, то хорошо то они и раньше не жили. Кое как сводили концы с концами. Ладно ей зарплату каждый месяц платили, а не палочки за трудодни, как всем колхозникам ставили.
- Погоди, дочка. Не трогай. Вот будем чай пить и угостимся. Потом и расскажу, откуда деньги, когда Дуня придет. А Людмилы то чего нет?
- Она, как я из школы пришла, так и ушла домой. Макарьевна у нее прихворнула. Вот и переживала, как она там.
Наталья отправила Клавку поставить лошадь на место, а потом сразу домой идти велела. А ей надо проверить, что там с Макарьевной приключилось. Как только дочка вернулась обратно, Наталья сразу пошла к свахе. В карман положила горсточку гостинцев для Алеши да старушки. Старые ведь, как малые, радуются каждому знаку внимания.
Со своим неизменным чемоданчиком Наталья вошла в избу. Было жарко натоплено и воздух в доме какой то спертый.
- Людмила, вы что как топите то жарко. Дышать же нечем. А бабушка еще и на печи лежит, там вообще жара. Чего с ней приключилось?
- В спину вступило. - Раздался голос с печи. - Дрова колола, согнулась, а разогнуться то не могу.
- Ох, Макарьевна, какая уж ты колольщица. Вот и лежи теперь.
Людмиле стало неудобно перед свахой, что старуха дрова колола. У них и дров то таких не было, которые колоть надо. Купили еще летом воз, чтоб высохли. По оврагам потом ходили, хворост собирали. Да много ли на себе принесешь. А как снег выпал, Людмила договорилась с Марьиными парнишками, чтоб на салазках хворосту навозили. Они и постарались. Весь двор этим хворостом завалили. Людмила же деньгами с ними рассчитывалась. А разве не хочется ребятне свои денежки в руках подержать.
Теперь надо было толстые сучки перепилить, а тоненькие топором перерубить. К чести Людмилы надо сказать, что она хорошо научилась с этим справляться. Научилась топор в руках держать. А Макарьевне же все скорее надо. Людмила уйдет днем, а она за топор. Хочется помочь. Вот и допомогалась.
- Ничего, пройдет, - успокоила Наталья. - Пусть полежит, да я натиранье ей дам, будешь спину натирать, да платком теплым закутывать. А жарко то так не топите. Так и до пожару недалеко.
Женщины начали разговор о том, зачем Наталью в военкомат вызывали. Та поведала, что теперь будет получать каждый месяц деньги от Надиного отца. Да и деньги то немалые.
- Видимо офицер у нее отец то. Поэтому и деньги такие. Ну да напишет, наверное. Ведь понимать должен, что ты удивишься. Где-нибудь в пути письмо, наверное, идет уже. Видно, что мужик серьезный.
А потом вдруг Людмила встрепенулась. А Дуне то почему Дима ничего не присылал. Он ведь тоже звание имеет, значит и аттестат денежный есть у него. Ей то вот тоже деньги приходят.
Наталья только головой покачала. Лишь бы живой был. Вот уж почти два месяца писем от него нет. Дунька уж вся извелась. Ночами ревет, чтобы мать не слышала. Она хоть и не слышит, да утром то встает с зареванными глазами.
Но ничего не стала Наталья говорить Людмиле. Та ведь тоже не меньше Дунькиного переживает. Не стала она долго засиживаться. Пошла в медпункт. Хоть ненадолго забежит. Вдруг кому то помощь ее нужна.
Пришла, затопила печку. В этом году, как Клава стала в школу ходить, приходилось Наталье самой работать за техничку. Пока печь топилась, прилегла на кушетку, даже вздремнуть удалось немного. Никто не потревожил ее. Только подскочила, печка ведь топится, а она спит. Больше уж так и не заснула. Печку скутала, задула лампу, можно и домой идти.
А дома Дуняша с сияющими глазами. Пришло долгожданное письмо от Митьки. Хоть и невеселые вести в нем были, но самое главное, что живой. Писал Митька, что был ранен в ногу в бою. Отправили его в госпиталь в тыл. Сейчас он уже на поправку идет. Письмо было отправлено больше месяца тому назад. Где оно блуждало, никому не известно.
Дуня от радости даже почту не ругала. Идет на поправку, значит не такое уж тяжелое было ранение. Может даже и хорошо, что он в госпитале. Хоть не на войне. Она уже хотела к Людмиле бежать, да мать ее остановила. Побудь лучше с мальчишкой. И так тебя почти не видит. Понять, чай, не может, кто его мамка. А Людмила утром придет, все и узнает.
Вот по такому поводу после ужина и поставили самовар, заварили настоящий чай, купленный сегодня в районе. Наталья всем выдала по гостинчику. Даже маленькому Павлику пряник да печенюшка достались. За столом и рассказала Наталья, откуда на нее свалились деньги.
За чаем Наталья поинтересовалась у дочки, давно ли та видела Фроську. Оказывается давно, она даже и не знала, что гипс у подруги уже сняли. Спрашивать что либо у дочери оказалось бесполезно. Она еще меньше знала.
Время шло своим чередом. Заметелил, завьюжил декабрь. Дороги все перемело, дома чуть ли не до окон снегом засыпало. Ветер, как с ума сошел. Воет в трубе, чем то стучит по стенам. Даже страшно становится. Того и гляди дом развалится.
Снег, метель, а утром на ферму бежать надо. Коровам ведь не объяснишь, что погода плохая. Дуняшка утром прибежит, а они ревут стоят. Зябко им. Пронизывающий ветер во все щели задувает. Коровник то всю войну не ремонтировали. Пока воду из колодца несешь, половину ветер расплескает. В сторожевой избушке с утра печь топится, в котле вода греется. Пить то коровы из колодца приучены, а вот вымя ледяной водой мыть не будешь. Вмиг застудишь. Сперва намоешь, а потом уж доить. Совсем мало молока стали давать. С соломы то молочка не дождешься. Одно радует, что хоть соломы в этом году вдоволь. Сена совсем немного им достается. Бегает Дуня все утро, как заведенная. Рядом с ней друге доярки крутятся.
И так каждый день. Никаких выходных. Задумываться Дуня стала. Ведь ей и двадцати лет еще нет, а уж руки болят, ноют на непогоду. А дальше то что будет. Неужели это ее удел, всю жизнь дояркой работать. И стала она подумывать, может и вправду с Людмилой в город уехать. Хоть и там нелегко сейчас, да все не так, как в колхозе. Самое обидное то, что за свой труд денег то она не видит совсем. Одни палочки. А ведь ими сыт не будешь. А как осень придет, да посчитают все, получать то и нечего почти. До войны, говорят, получали больше, даже деньгами, случалось, давали. А сейчас, считай, даром работают.
Страшно ей только. Дальше района не бывала. Как там люди живут, не знает. Город только в кино видела. Как то вечером завела Дуняша с матерью разговор об этом. Наталья встрепенулась.
- Ой, Дунька, что это ты надумала. Как это из родного то дома уехать.
Потом мать призадумалась. А ведь правду девка говорит. Неужели она лучшей доли не заслужила. В школе то, почитай, на одни пятерки училась. В городе то может выучится. А коровник то, он никуда не денется. Домой вернуться всегда успеет. Только вот ведь справку надо от председателя. Справку эту только Людмила сможет вытребовать. Она все законы знает и умеет разговаривать с начальством.
- Смотри, Дуня, сама. Как тебе лучше. Я тебя держать не буду. Конечно, тоскливо мне без тебя будет, да главное то, чтобы тебе хорошо было. Ну и Павлику тоже. Поговорить с Людмилой надо. Она только из за вас с Павлушкой здесь. Так то бы давно уж уехала. И душа у нее про мать болит. Одни там старики остались.
Наталья смахнула рукой неизвестно откуда выкатившуюся слезу. Вот еще напасть. Чего реветь то зря. Чай, не уезжает еще она. Так и порешили, что посоветуются с Людмилой. Чего она скажет. Может уж передумала Дуню с собой брать.
И на работе Наталья продолжала думать о решении Дуняши. Видно совсем ее припекло. Ведь сначала даже и говорить об отъезде не хотела, когда Людмила заводила такой разговор. Она сидела, задумавшись, за своим столом. Послышался топот ног на крылечке. Кто то старался стряхнуть снег с валенок. Веник, видимо, опять задуло куда то. В помещение вошла Фрося. Точнее сначала зашел ее живот, а за ним и она вся.
- Фрося, как давно уж ты не была. Что не заходишь то.
Фрося сбросила свое пальтишко. Живот ее так и бросался в глаза. Видно было, что дохаживает она последние дни.
- Фрося, да тебе, пожалуй, в больницу надо. Ни к чему до последнего дня дожидаться. Полежишь там. А то ведь как опять понесет, дорогу передует, так и не проедешь на лошади то.
- А я думала после Нового года только.
- Давай ка я тебя завтра свожу с утречка. Пусть врач посмотрит и скажет, как лучше. А то у меня никакого желания нет роды у тебя дома принимать.
Фрося и сама понимала, что так лучше будет. Тем более Наталья хотела ее увезти. Если не оставят, так она и домой ее обратно привезет. Наталья стала спрашивать про руку. Рука еще побаливала, ломота по ночам не проходила. - Вот заодно и хирург тебя пусть посмотрит.
Наталья заметила, как Фроська среагировала на ее слова про хирурга. А дальше уже начала говорить с ней без всякой дипломатии.
- Ты мне скажи, только не скрывай ничего, нравится тебе хирург, как мужик.
Щеки Фроси стали пунцовыми. Она замялась, не знала, что и сказать. А Наталья ее торопила с ответом.
- Нравится, - тихо ответила молодая женщина. - Только что толку то. Кто он, а кто я. Я даже думать о нем себе не даю воли.
- Ну и зря. Неужели ты не видишь, как он на тебя смотрит. Я со стороны, так и то сразу заметила. Когда ты еще в больнице лежала.
Фрося опять начала свою песню о том, что она неграмотная девка, да еще и с нагуляным ребенком, а Евгений Александрович ученый человек, такой серьезный да важный. Зачем она ему такая с довеском.
Наталья аж ногой притопнула.
- Дура ты, Фроська. Слушай, чего я тебе говорю. Евгений то Александрович к тебе подступиться боится, считает, что старый он для тебя. Больше то он не из за чего не переживает. Я сама с ним разговаривала и он мне так сказал.
Фрося удивленно посмотрела на Наталью. Она не верила этим словам.
- Побожись, тетка Наташа, - попросила Фрося.
- Ох, Фроська, ты ведь комсомолка, а просишь меня побожиться. Неужели я тебе врать бы стала. Зачем мне это. Ты и так нахлебалась всего. Только моего вранья тебе бы и не хватало. Так что ты давай собирайся, завтра поедем с утра. Пока ты у врачихи своей будешь, я с Евгением Александровичем поговорю. Скажу, что его года тебя не пугают.
На том они и порешили. Фрося пыталась было возражать, говорила, что ей стыдно. На Наталья уже не слушала ее. Как сказала она, так и будет.