Марья вернулась домой до свету. Осторожно ступая ногами в мягких самокатках, вошла в сенцы и потихоньку открыла дверь, впуская в избу клубы морозного воздуха. Петли предательски скрипнули, на топчане за печью зашевелилась под ворохом старых одеял и тулупов Пелагея, лежачая свекровь Марьи.
— Опять до Михея шлындала, — услышала женщина её скрипучий недовольный голос, но отвечать не стала, ни к чему оно.
Старуха не унималась, продолжила, причитая:
— Сынок мой, Ляксандр, с немчурой бьётся, уж и головушку поди сложил, а она по мужикам шлындает, шаболда проклятая.
— Да тише вы, маменька, дитёв разбудите, — одёрнула её Марья, доставая из-за пазухи наполненный чем-то полотняный мешочек.
Бабка замолчала, только продолжила всхлипывать, уткнувшись носом в подушку.
Марья зажгла керосинку, достала из закутка липовую дежку, изготовленную ещё покойным свёкром и высыпала туда половину своей добычи. Остальное, завязав на мешочке узел, спрятала под топчан свекрови.
Над дежкой маленьким облаком поднялась мучная пыль, Пелагея перестала всхлипывать и молча смотрела, как невестка замешивает тесто, предварительно добавив в муку измельчённые в порошок сушеные травы: лебеду и хмель.
Накрыв дежку с тестом чистой тряпицей, Марья принялась растапливать печь, изба за ночь выстыла так, что вода, стоявшая на полу в вёдрах, подёрнулась тонким ледком. Огонь осветил помещение и Марья погасила лампу. Керосин нынче найти трудно, тот, что есть, тоже Михей выделил.
Запах печёных лепёшек разнёсся по избе, на полатях послышалась возня.
— Мамка, вку-у-у-сно, — трехлетний Николка высунул голову из-за занавески.
— Держи, шимач, —Марья, улыбаясь, протянула сыну пахучий кусок.
Рядом с головой Николки тут же появились ещё две, семилетнего Митьки и пятилетнего Ванятки. Получив вслед за братом свои порции, пацанята тут же скрылись в глубине лежанки.
Марья придвинула к топчану свекрови табурет, положила на него половину лепёшки, сама примостилась в ногах. Старуха зыркнула недобро и отвернулась к стене. Марья сидела, опустив голову.
— Вы, маменька, думаете, мне нравится к Михею бегать? — голос предательски дрогнул. — Думаете, я о Саше не помню? И много ли радости мне, после работы на валке, ни рук, ни ног не чуя, этого ирода ублажать?Только делать то что? Дитёв чем кормить? Трудоднями? Нешто вы забыли, как одной травой да корешками питались, пока меня Михей не приметил? Картоха то ещё до рождества вся вышла. Или думаете, Сашка рад будет, коли мальцы перемрут? Да и вам тоже питаться надо, чтоб на ноги встать. А если не поймёт сын ваш, что ж, пусть прибьёт меня до смерти, зато ребята живы будут.
Марья уже плакала, говоря последние слова. Зарыдала и Пелагея, приподнявшись на локте и уткнувшись лицом в плечо невестки.
— Ладно, — Марья резко поднялась и утёрла слезы. — Светает, на работу пора. Ребятам скажете, накормят.
Сама она отломила от лепешки и сунула в карман ломтик размером со спичечный коробок, на обед.
В этот день Марью и пришибло лесиной. Не до смерти, но ногу повредило шибко. Не углядела вовремя падающее дерево, сказались недоедание, тяжёлый труд, да бессонные ночи.
До весны работать женщина не могла. Михей какое-то время передавал с посыльными продукты, а потом переключился на бабёнку здоровую и про Марью забыл.
Но нет худа без добра, к весне поднялась на ноги Пелагея. На валку леса она конечно не сгодилась, но полы мыть в сельсовет её взяли. А это какой никакой паёк. Да и зелень появляться стала: батун, щавель.
А в мае опять радость, Сашка вернулся. Без руки, но живой, комиссовали.
Уже на подходе к деревне "добрые люди" поведали Александру про жену его и Михея. В тот же день он Марью и побил. Крепко побил, до синавиц по всему телу. А наутро плакал, прощения просил, да благодарил, что детей сберегла и мать старую не бросила.
Много в этот день говорят о героизме солдат, о подвигах. И мало кто помнит о женщинах, столкнувшихся с трудностями в лихое время, ставших единственной опорой для малых детей и древних стариков. Можно ли назвать это подвигом? Мнения могут быть разными, но события тех лет изменили жизнь многих. И многим сломали судьбы.
