Инга считала себя такой же частью этих мест, как сухой воздух, что пах полынью, или огромные камни, сорвавшиеся со стен древней крепости, или ящерки, греющиеся на этих камнях.
Она тут родилась, правда, не совсем тут, ближе к морю, но в этот маленький городок их семья переехала, когда Инга только что начала ходить, и за восемнадцать лет девушка стала плотью от плоти его.
Семья у них была чисто женская. Нет, конечно, когда-то у бабушки был муж, но Инга уже не помнила своего дедушку, он умер давно, еще до ее рождения. Был у нее и отец, и вот его-то она как раз и помнила, и очень любила. Но он мыкался тут, не мог найти работу, которая позволила бы его семье жить относительно безбедно. И он устроился вахтовиком, стал каждый месяц летать через всю страну далеко, за Урал.
Мама стала «латать дыры». После долгих лет безденежья семье требовалось все – от нового постельного белья вместо обветшавшего до пальтишка и сапожек для растущей Инги. Отцу нравилось в Сибири – он рассказывал о светлых летних ночах, имеющих оловянный отблеск, о смешных бурундуках, о том, как пружинит под ногами мох на болотах, когда он ходит собирать клюкву.
Но отец нашел не только свое место в жизни. Он отыскал еще и родственную душу. Некую Ларису, которая работала у него на «кусту» поварихой. Он не вернулся – у Ларисы была своя квартира в Саратове. А там, в Сибири, им дали номер в гостинице для вахтовиков.
Отец продолжал присылать для Инги деньги – много, наверное, большую часть своего северного заработка. Инга не хотела их трогать. Одни называют это «юношеским максимализмом», другие «той душевной чистотой», которая бывает лишь в молодости. Инга требовала отсылать переводы назад, она не хотела ничего быть связанной с этим человеком – с момента его «измены» и до конца дней. Удар оказался тем больнее, чем сильнее она была привязана к отцу – единственная дочка, привыкшая считать себя самой любимой.
Мама терялась. Переводила взгляд с Инги на бабушку. Бедная мама. Если бы Инга захотела мысленно представить ее – первое, что подала бы память – это всегда испуганный, всегда неуверенный взгляд.
— Не хочешь денег, не бери, твое право, — спокойно сказала бабушка, и сделала знак дочери, — Тоня, оставь ее.
— Я понимаю, что маме будет трудно, — Инга знала, о чем думают близкие
, — Я…я работать пойду…
— Жить можно по-разному: лучше, хуже, — сказала бабушка, — Приспособимся. Но помни о маме, у нее слабое здоровье.
Когда женщины остались наедине, бабушка велела дочери:
— Заведи счет на имя Инги, и клади деньги на него. Мы действительно выкрутимся как-нибудь. И у девочки совесть будет чиста – если захочет, когда-нибудь вернет отцу все до копейки. И ты сможешь спокойно смотреть в глаза Сергею. Порой мужья укоряют бывших жен, что те жируют на их алименты. Ну а если вы все когда-нибудь помиритесь, эти деньги ой, как пригодятся Инге, когда она станет взрослой.
Про вторую часть плана Инга не знала, и стоически смирилась с тем, что их маленькая семья обходится самым необходимым. Мама работала в библиотеке – она любила книги настолько, что порой притаскивала их даже с помоек. Такое в последнее время было поветрие – люди выбрасывали книги, порой свои, порой доставшиеся в наследство от старшего поколения. Всё, что угодно можно найти в интернете. Зачем захламлять дом пыльными томиками?
Мама приносила такие книжки, то нагрузив пакет, то просто прижимая к груди. Их собственная библиотека разрослась уже настолько, что часть ее перекочевала в «гостевой домик» в саду.
Но в библиотеке платили копейки, и мама по вечерам писала курсовые и дипломные работы для студентов. За каждой работой стояла конкретная цель. Вещи покупались самые дешевые, и все равно – впереди маячил длинный перечень того, без чего никак нельзя обойтись, и каждый пункт в этом плане был – мамина полубессонная ночь.
Инга привыкла не просить для себя ничего. Даже добавки за столом – слишком часто обед варили с расчетом на два-три дня. Зато девочке рано пришлось думать о том, как приспособить свои руки и голову к какому-то делу.
Сначала Инга помогала бабушке, вертелась у нее под руками. Если сравнивать семью с кораблем, что плывет по морю, именуемому Бытом, то маму никак нельзя было назвать капитаном. Она не поднялась бы выше старательного матроса. И, когда отец ушел, на капитанский мостик встала бабушка, а Инга сделалась ее правой рукой. Стоять ли у плиты, чистить ли абрикосы, подшивать шторы – Инга безропотно училась всему и делала все, хотя натура ее просила совсем другого, и усидчивость была ей чужда.
Еще когда отец жил дома, Инга поняла, счастье – это когда после раннего завтрака сорвешься из дома, и все дорожки-тропинки твои. И с небом ты можешь быть наедине, и сил внутри столько, что как досадное недоразумение воспринимаешь невозможность – раскинуть руки и полететь, чтобы качали тебе упругие потоки теплого ветра.
Это от отца получила она любовь к бродяжничеству, и он же научил дочь ему. Когда можешь весь день довольствоваться куском хлеба, захваченным из дома – лишь бы он был посыпан солью. Когда запоминаешь дорогу так, что ни за что не заблудишься, вернешься обратно, куда бы ни забрел. Когда не обращаешь внимания на усталость, на боль в ногах и можешь идти столько, сколько требуется, если дело того стоит.
А оно стоило. Инга не искала, подобно другим, красивые как на картинке, виды, не делала селфи. Не стремилась она и к каким-то любимым молодежью развлечениям. Сначала на это просто не хватало денег, а потом девушка стала чувствовать себя белой вороной среди сверстников, и даже не пыталась стать «своей в стае». Она попросту не знала и не могла обсуждать того, что знали и любили они, а то, что трогало ее, пугало, приводило в изумление или восторг – оставляло их совершенно равнодушными.
— Я знаю, кем ты хочешь стать, — как-то раз сказала ей одноклассница Варя, которая сидела с Ингой на одной парте, и отношения с которой у Инги были более доверительными, чем с другими ребятами, — Ты экскурсии водить хочешь, да?
Это случилось после того, как учительница задала им писать банальнейшее сочинение о любви к «малой Родине». Инга захлебнулась темой – ей столько хотелось всего сказать. Она была пропитана легендами насквозь – как ее волосы соленым морским воздухом. Ей хотелось рассказать сразу обо всем – и о любимом роднике, возле которого разбойник когда-то похитил девушку, а она не смирилась со своей участью и стала русалкой. И о долине, где длинные тени от скал, причудливых, точно фигуры, оживают в последний час перед заходом солнца. Скалы неподвижны, а тени колеблются, тянутся друг к другу, точно беседуют без слов, жестикулируя. И про камень, который исполняет желания, но берет за это страшную цену – тоже нельзя было не упомянуть.
— Я зачиталась, — сказала ей на другой день учительница, — Расскажи нам, я хочу, чтобы ребята тоже послушали. Своими словами расскажи. Может, добавишь что-нибудь еще…
И вместо урока русского языка класс в тот день слушал Ингу. Среди детей были те, каждое лето, а то и на новогодние каникулы ездил с родителями за границу, но сейчас они восторженно допрашивали девочку:
— А это где? А ты сама там была? Как туда проехать? А желания правда сбываются.
Вот тогда Варя и бросила, укладывая учебники в сумку:
— Ты, наверное, станешь экскурсоводом…
— Варя, — тихо сказала Инга, — Ты – гений.
Еще в старших классах школы она устроилась в музейный комплекс – тут их было черт знает сколько. Взяли ее смотрителем – это значило: подай, прими, пошла вон – за себя, за того парня, и еще за уборщицу. А потом она стала вести экскурсии – сначала в низкий сезон, когда народу мало, потом – наравне с другими, уже опытными женщинами.
А теперь у нее была своя страничка в интернете, и на авторские экскурсии, которые предлагала Инга, записывались в очередь. Она купила машину, кредит за которую ей предстояло выплачивать до «Второго пришествия» - и возила людей по тем уголкам, куда редко заглядывают гиды, разве что отчаянные любители.
В основном, ее клиентами были семьи, или молодые пары, не чуждые романтики. И многие, очень многие, в конце экскурсии, восторженные, благодаря Ингу, спрашивали:
— А в крепость вы не возите?
В крепость Инга не возила никого, хотя долгое время это был очень популярный маршрут, пока кто-то наверху не решил, что для туристов это может быть опасно – камни осыпаются, а порой и целые глыбы рушатся с крепостных стен, обваливаются своды пещер. Хорошо бы реконструкцию.
Но на реконструкцию, конечно, не было денег. И экскурсии стали полулегальными – их предлагали в рамках других маршрутов, проходивших поблизости.
Гид соблазнял:
— А давайте доплатим еще по столько-то с носа и заедем в самое необыкновенное место, какое есть в наших краях.
Но Инга никого и никогда не водила в крепость. Это была ее святыня.
*
Андрей ныл под ухом, что его жестоко разыграли. Он, можно сказать, едва остался жив. Обострение язвы. Когда его тем вечером прихватило, никто из домашних не подумал, что все настолько серьезно и, можно сказать, даже плохо.
Но Лиза не захотела долго смотреть на страдания мужа (Андрей лежал в позе зародыша, боялся шевельнуться, чтобы не стало больнее) и вызвала «скорую». Все полагали, что дело ограничится капельницами и стационаром «на недельку», в крайнем случае – операцией, но лучше Андрею не становилось. Обследования вроде не показывали ничего критичного, и друг-хирург взял его «на стол», скорее, руководствуясь интуицией, которая не раз выручала и будет выручать настоящих врачей. И вот там, в процессе, обнаружилось, что от умных аппаратов, оказывается, кое-что может ускользнуть, и другу с трудом удалось Андрея у смерти.
Он тяжело отходил от наркоза и еще несколько дней даже самые сильные лекарства существенно не облегчали его страданий. К нему с особенной теплотой относилась старшая медсестра. Ей же и пришла в голову идея – любой ценой дать Андрею выспаться, потому что «сон – это здоровье». Она уговорила врача добавить к назначенным препаратам еще и снотворные. Наверное, на кого-то это бы не оказало существенного эффекта, но для Андрея средство оказалось чудодейственным.
Боли существенно уменьшились, он ощутил в себе тот перелом, после которого начинается хоть и медленный, долгий, но все же путь на поправку.
И тогда же его многочисленным друзьям пришла в голову идея разыграть его жену, которую они терпеть не могли. Уж слишком Лиза была влюблена в саму себя, а что еще хуже – женившись, Андрей, которого до этого знала в городе каждая собака, стал вести гораздо более замкнутый образ жизни. Теперь уже Лиза решала – куда они пойдут, и пойдут ли вообще, кого пригласить в гости, а перед кем закрыт дверь, ну и прочее.
Когда Лиза жаловалась мужу, что ее терпеть не могут женщины, поэтому она не уживется ни в одном коллективе, за ее кокетством чувствовалось: «Они не любят меня потому, что я красивее их, и потому что ты носишь меня на руках». Но хватало и мужчин, на которых Лиза не только не производила никакого впечатления – она их раздражала. Уж слишком манерна, зациклена на себе, привыкла к тому, чтобы ей служили.
…Лиза обычно навещала мужа после того, как заканчивались часы посещений. В больнице у них с Андреем был блат, и Лиза в очередной раз демонстрировала, что она «не такая как все». Она не набивала сумку банками с горячей едой, приносила только фрукты и воду. Сидела возле постели мужа – изящная бабочка, как думала она сама, гадюка – как считали другие.
Шутка, которую задумали приятели, оказалась жестокой не только по отношению к Лизе, но и к самому Андрею. Но когда они задумывали ее, она показалась им настолько удачной, что друзья, как говорится, забили на последствия.
Без труда нашлась разбитная « подружка подружки», одного из них, которая согласилась сыграть роль… Белый халат под каким-то предлогом выпросили у той же старшей медсестры.
Один из друзей дежурил в коридоре, дожидаясь прихода Лизы, чтобы подать условный знак. А Андрей спал – свое снотворное он сегодня получил раньше времени.
И Лиза, войдя в палату, застала дивную картину. Медсестра – почти в чем мать родила – только условный белый халатик на плечах – сидела перед ее мужем в позе, которую молодая женщина сочла самой неприличной из возможных - ноги раздвинуты, демонстрируя «прелести». Медсестра держала тарелку с омлетом, набирала его в ложечку и явно собиралась кормить Андрея…
Друзья достаточно хорошо знали характер Лизы, чтобы просчитать, как она будет себя вести. Молодая женщина не завизжала, не устроила истерику, она просто бросила сумку и пулей вылетела из палаты.
Через несколько минут один из приятелей вошел, улыбаясь так, точно сцена доставила ему наслаждение.
— Упорхнула домой… Пусть хоть раз ощутит себя не королевой, а займет то место, которое она заслуживает по стервозному своему характеру.
…С тех пор Лиза не появлялась в больнице, когда Андрей звонил– бросала трубку. А когда его выписали – ему пришлось вернуться к родителям. Он надеялся – временно, рано или поздно они с Лизой все равно помирятся.
— Главное, она даже не заметила, что я спал, — сокрушался он, — Они ведь, подлецы, выбрали такую позу, что лица моего она не видела, а только эту сестричку-стриптизершу, будь она неладна. А я-то даже понятия не имел, какую авантюру эти подлецы задумали. Звоню им – они ржут аки кони:
— Скажи нам спасибо, что избавили тебя от такой змеи, по крайней мере дали передышку, отдохнешь от нее.
Леонид слушал стенания Андрея и занимался своими делами. Может быть, поэтому Андрей к нему п пришел – знал, что тут его выслушают, но не посмеются, не осудят и не засыплют советами.
Продолжение следует
