Уже и спать Дуня легла, а из головы все Фроська не идет. Вот где она пропадала сегодня. С работы все люди уже пришли, а ее дома не было. Завтра опять надо будет сходить к ней. Только сперва домой зайдет, поужинает, а потом сбегает ненадолго.
Но на другой день пойти не получилось. Пришли Людмила с Алешей с радостными вестями. Получили они сразу два письма, от Василия и от Димы. Дуня двумя днями раньше, как раз на праздники, тоже от Мити письмо получила, но все равно обрадовалась. Людмила вслух прочитала оба письма. Василий писал, что воюет, гонит фашистов подальше от родного дома. А в самом конце письма, как бы между прочим написал, что недавно сменил погоны на подполковничьи.
- Что это значит, зачем сменил,- удивилась Дуня.
- Это Дуняша значит, что Василия в звании повысили, был майор, а теперь стал подполковник. - Лицо Людмилы сияло от радости за мужа. Не последний он человек в Красной Армии. Зря звания не дают. Значит есть за что.
- Вот и славно. Выпить бы надо по такому поводу, да нет ничего, - огорчилась Наталья.
- А давайте чайку поставим, да праздник устроим. Наш маленький семейный праздник.
Все засуетились. И вот уже на столе фыркал паром самовар. И ничего, что в чайнике была заварена трава, а вместо сахара да конфет в тарелке лежала сухая свекла вперемешку с морковью. Всем было радостно, что у мужчин все хорошо.
Только по лбу Натальи пробежали суровинки. Вспомнила она припрятанное извещение о том, что Николай пропал без вести. Девчонки уж и не ждут ничего. Клавка то мала еще, не понимает. А вот почему Дуня молчит, никогда ведь не спросит мать, не заговорит об отце.
И невдомек было Наталье, что Дуня давно уже знает об этом извещении. Почтальонка почти сразу же проболталась Дуне, когда та спрашивала, нет ли им весточки от отца. Тогда то и ляпнула почтальонка, о чем молчать обещала. Опомнилась, да уж поздно, слово то вылетело. А Дуня не отступилась, пока все не выведала. Обещала, что ничего не скажет матери. Вроде как и не знает ничего. Так и жили мать с дочерью, хранили одну тайну на двоих.
Женщины долго еще сидели за столом, вспоминали довоенное время и мечтали, что вот закончится война скоро и начнется для всех новая жизнь, мирная да счастливая..
На другой день по пути в свой медпункт, Наталья заглянула к Марье. Семена уже не было, ушел, и Мишка тоже убежал на работу. Дома хозяйничал Сережка, да Любка сидела на полу и играла с тряпичной куклой.
- Ну как вы тут без матери то справляетесь?
- Справляемся. Дядька Семен похлебку варит, печку топит.
Наталья заглянула в печь. Интересно ей было посмотреть, чего мужик наварил. В печи стояли три чугуна. В одном, у самого чела была заварена какая то трава. Видно вместо чая ее пьют. Два других чугуна были закрыты сковородками. Женщина не поленилась, вытащила один чугунок, открыла. Картоха нечищенная. В другом чугунке была сварена похлебка. Почерпнула в блюдечко на пробу. Задвинула все обратно в печь, закрыла заслонкой. Села за стол, попробовала варево. Похлебка как похлебке, постная, травы разной положено щедрой рукой, немного картошки да луковица.
Ну что тут скажешь. Почти у всех теперь такая еда. Забелить бы или капелькой масла сдобрить, все бы посытнее было.
- А хлеб то есть у вас?
- Мамка как раз пекла, когда ее увезли. Дядька Семен не велит его кусками таскать, только когда с похлебкой. А еще сказал, что сам хлеб печь будет, он умеет.
- А не забижает он вас? Не ругается?
- Так то не ругает. Только велит, чтобы прибирали все за собой. Вчера вот картошку сажали все трое. Я и сегодня пойду копать осырок, как солнышко разогреет. Я бы и сейчас пошел, да Любка увяжется за мной, а земля то холодная, как бы не простыла.
- А тебя, Любашка, не обижает Семен?
- Он хороший, мне сказку рассказывал. А мама скоро придет?
- Придет, придет, детонька, полечиться вот ей только надо.
Дольше задерживаться Наталья не стала. Все у них идет своим чередом. Она улыбнулась, представив Семена, рассказывающего сказку Любке. Даже интересно, откуда он сказку то знает.
А Семен и сам к Наталье в медпункт наведался.
- Ну и запрягла ты, Наталья, меня.
- А что тебе уж совсем что ли не в моготу. Сегодня заходила. Сережка не жалуется. А Любка так даже похвалила тебя. Сказала, что хороший.
У Семена от этих слов даже глаза теплее сделались. Если бы были там Мишка с Сережкой только, так может и сбежал бы он. Но Любка. Она в первый же вечер забралась к нему на руки, обняла за шею. От этого у Семена аж мурашки побежали и льдинки, сидевшие где то в глубине души, начали таять.
- Дяденька, а ты не уйдешь?
Она что то лепетала еще, но Семен не мог разобрать, что говорит малышка. Понял только, что боится она остаться без матери и ищет у него защиты. Ну как после этого он мог уйти.
Спать он улегся на полатях. Все трое детей поместились на материнском топчане. Среди ночи вдруг Семен подскочил, услышав громкий детский плач. Он спустился с полатей. Мальчишки спали да посапывали. А Любка сидела и плакала, размазывая слезы руками.
- Ты чего ревешь? Болит чего.
- Страшно. Мамки нету.
Семен взял девочку на руки, неумело прижал к себе.
- Не бойся. Я ведь тут. А хочешь я тебе сказку расскажу.
Любка кивнула головой. Семен старался припомнить хоть какую-нибудь сказку, да на ум ничего не шло. Тогда он просто начал плести сказку сам, про зайчиков, про лисичек. Девочка положила головку на его плечо и затихла. Семен не знал, сколько времени он ходил по избе с этой невесомой ношей и все чего то говорил, говорил, боялся прерваться, чтоб снова не заревела девчонка. Наконец она засопела ровно и тихо. Видно уснула. Он осторожно втиснул ее между братьев, которые уже успели раскинуться посвободнее, укрыл одеялом.
Снова забрался на полати, но заснуть долго не мог. Нет, так и придется видно Марью дожидаться тут. Не оставишь ребенка одного. Братья то что. Она вон ревет что есть духу, а они спят и в ус не дуют, чтобы успокоить.
Семен поглядел на Наталью с укором. Разве можно признаться, как млела его душа сегодня ночью, когда он укачивал малышку. Поднимет еще на смех. Баба то такая, заносистая.
- Куда уж теперь деваться. Сам согласился. А отступать не в моих правилах. Справлюсь, куда я денусь. И не такое переживали.
- Я так и знала, что ты не откажешься. Глядишь и подсобишь, покуда там живешь. А то бы и без картошки на другой год остались. Чего они одни сделают.
- Ладно уж, как получится.
На этом они и попрощались. У Семена свои дела, у Натальи свои.
К вечеру разненастилось. Подул западный ветер, принес тучи дождевые, черные. Сперва вдалеке, потом все ближе и ближе начало громыхать. А потом над самой деревней повисла туча. Молнии, гром, все это распугало колхозников. Какая уж работа в такую грозу. Скорее домой, под крышу укрыться.
- Гроза первая на голый лес к не урожайному году, - судачили бабы.
- Да что вы городите, какой голый. Гли ко на овраги то, зеленые стоят уже. Хоть не больно еще листья распустились, а все одно не голые деревья, - возражали другие.
- К урожаю, - утверждали третьи.
Конечно, всем хотелось, чтоб год урожайным был, поэтому все и согласились, что сегодняшняя гроза является предвестником урожайного года.
Дуняша пережидала грозу на ферме. Собрались с доярками там же в коровнике, поглядывали на грозное небо и обсуждали предстоящее лето. Дождь лил, как из ведра. Как он начался неожиданно, так и закончился. Ветер угнал тучу дальше, засветило солнышко.
- Глядите, радуга-дуга какая. Ох красота то.
Радуга и впрямь была красивая, яркая, полная, с обеих сторон упиралась в землю.
- Ну вот, теперь и домой можно идти.
Женщины вышли из коровника. Земля, напитавшаяся влагой, больше не принимала ее. По дороге бежал поток воды, целый ручей. Шлепать по воде в обуви не хотелось, не так уж ее много у всех, чтобы портить. Все женщины разулись и пошли босиком. Хорошо, что дождик теплый был, не ледяной. Но май есть май. Жары то еще нету.
Скорее, скорее добежать до дома. Кто то припустил бегом. Но Дуня бежать, да еще по скользкой дороге, не решилась. Пусть уж подольше пойдет, да понадежнее.
- Дуняшка, давай скорее на печку, да грейся. Виданое ли дело босиком в мае ходить. Не больно еще земля прогрелась. - Наталья сразу же шугнула дочку на печь, пусть согреется. Хоть и тепло вроде, но поберечься стоит.
За ужином погоревали, что в огород теперь дня три не влезешь, ноги увязнут. Хорошо промочил дождик. После ужина Дуня оделась потеплее, на ноги сапоги резиновые.
- Тебе чего это дома то не сидится, куда собралась, - заворчала Наталья.
- Пойду до Фроськи дойду. В тот раз я ее дома не застала.
В этот раз Фрося была дома.
- Фрося, пойдем на улице посидим. После грозы воздух то какой, не надышишься.
Девушка покорно пошла за Дуней. Они сели на скамеечке во дворе. Лучи уходящего ко сну солнышка пригревали землю. Поднимался пар.
- Смотри, как хорошо то, - проговорила Дуня.
Фрося молча кивнула головой. Опять она была грустная.
- Фроська, что с тобой делается? Ты ведь совсем другая стала!
Девушка упала на колени к Дуне и заплакала.
- Не могу я больше скрывать. Душа разрывается от горя. Беременная я. А Тимоха жениться и не собирается. Говорит, что не нагулялся еще. К бабке посылает.
У Дуни все похолодело внутри. О чем она боялась подумать, то и случилось. Гад же этот Тимоха. Обесчестил девку, а теперь в кусты. Ему то что, еще и надсмехаться потом будет, как деревенские начнут пальцами показывать на растущий живот. А Фросе каково теперь жить. Срам ведь на всю деревню.
- Фросенька, как же так то. Может еще передумает, женится. За тебя и заступиться то некому. Был бы хоть отец или братья. Заставили бы.
- Он ведь сказал, что не признается. А начну чего говорить, так еще и опозорит на всю деревню. Скажет, что я гуляла со всеми подряд, а теперь на него ребенка чужого хочу повесить.
И Фрося опять горько заплакала. Чем могла утешить ее подруга. Да ничем. От ее слов Фрося только еще больше рыдала. Дуня просто сидела молча и гладила несчастную по голове, словно ребенка.
- Может мне и вправду к бабке сходить, взять еще один грех на душу.
- Фросенька, сколько баб через этих бабок на тот свет ушли. Одумайся. Что уж теперь делать. Люди то поговорят да и забудут. А у тебя дите будет.
- А мама, мама то чего скажет. Как я ей в глаза погляжу. Не смогу я ей признаться. Она и так на меня все поглядывает, чует видно, что неладно со мной. Я уж подумала, лучше я руки на себя наложу. Страшно только. Так страшно то недолго будет, а потом все. И никакого сраму.
- Фросенька, да ты думать даже не смей об этом. О матери подумай. Каково ей потом будет, о ребеночке, который ни в чем не виноват. Зачем его то жизни лишать.
Они сидели так еще очень долго. На улице уже стемнело. Много слов сказала Дуня, чтобы образумить подружку. Договорились, чтобы не надумала Фрося, она сперва скажет об этом Дуне. Да и смелости наберется, признается матери. Ну поругает она, может за волосы потреплет, но не убьет же она ее за это.