Когда в 1726 году вышло первое издание «Путешествий Гулливера», никто не знал понятия «глобализация» и едва ли предполагал, что одна-единственная модель государственного, общественного, экономического и культурного устройства будет претендовать на статус унифицирующей парадигмы для всего остального мира, взламывающей суверенитет других государств и их право на особый путь. Но автор «Путешествий» Джонатан Свифт как будто уже тогда предвидел подобный исход, и в своей книге подверг критическому осмеянию претензии горделивых англичан на цивилизационное превосходство. Давайте вооружимся цитатами и посмотрим, как это было.
В начале своих странствий английский моряк Лемюэль Гулливер предстаёт перед нами убеждённым сторонником английских порядков. Вот что, например, он говорит про Лилипутию: «В этой империи существуют весьма своеобразные законы и обычаи, и, не будь они полной противоположностью законам и обычаям моего любезного отечества, я попытался бы выступить их защитником». То есть законы и обычаи чужой страны он мерит меркой законов и обычаев своей родины, и их противоположность английской модели является достаточным условием для их отвержения, хотя сами по себе они, может быть, не так уж плохи.
В первом путешествии заносчивость Гулливера практически не встречает концептуального сопротивления. В первый раз он сталкивается с систематической критикой только в государстве Бробдингнег, в котором живут добродушные великаны, вполне довольные своей жизнью под властью мудрого короля. Но Гулливер относится к нему с откровенной снисходительностью: «Нельзя быть слишком требовательным к королю, который совершенно отрезан от остального мира и вследствие этого находится в полном неведении нравов и обычаев других народов. Такое невежество порождает известную узость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другим просвещённым европейцам, совершенно чужды. И, разумеется, было бы нелепо предлагать в качестве образца для всего человечества понятия добродетели и порока, принадлежащие столь далёкому монарху». Как видим, Гулливер мыслит именно в универсалистском ключе, оценивая понятия с точки зрения их всемирной применимости, и свои собственные понятия ему кажутся вполне универсальными. Никакой собственной узости мысли он здесь не видит.
Между тем король разворачивает вполне конкретную критику английских порядков, и можно не сомневаться, что на данном этапе повествования именно он выражает мнения самого Свифта, а вовсе не главный герой книги. Давайте разберём эту критику, поскольку она совершенно не потеряла актуальности в наше бурное время, которое только начало отвергать глобалистские и универсалистские претензии англосаксонской модели.
Итак, Гулливер подробно описывает устройство английского парламента, в состав которого в первую очередь входит «славный корпус, называемый палатой пэров, лиц самого знатного происхождения, владеющих древнейшими и обширнейшими вотчинами». Этих людей якобы с детства готовят к исполнению своих обязанностей, ибо они есть «прирождённые советники короля», которые «благодаря своей храбрости, отменному поведению и преданности всегда готовы первыми выступить на защиту своего монарха и отечества». Далее Гулливер описывает достоинства другой части парламента — палаты общин, «членами которой бывают перворазрядные джентльмены, свободно избираемые из числа этого сословия самим народом, за их великие способности и любовь к своей стране, представлять мудрость всей нации».
И тут король заваливает Гулливера закономерными вопросами. А что если какой-нибудь знатный род угаснет? А если кто-то впервые возводится в звание лорда, и, стало быть, получает право заседать в палате пэров, не случается ли иногда, что эти назначения бывают обусловлены прихотью монарха, деньгами, предложенными придворной даме или первому министру, или желанием усилить партию, противную общественным интересам? А насколько основательно эти лорды знают законы своей страны, разве их кто-то в этом знании проверяет? А действительно ли эти граждане всегда так чужды корыстолюбия, партийности и других недостатков, что на них не может подействовать подкуп, лесть и тому подобное? А состоящие в палате пэров духовные особы, которые избираются туда самим королём — действительно ли они возводятся в этот сан только благодаря их глубокому знанию религиозных доктрин и благодаря их святой жизни? Неужели они никогда не угождали мирским интересам?
Способ формирования палаты общин, до сих пор многими полагаемый в качестве образца демократии (и даже, заметим, в современной России), тоже вызвал множество вопросов у короля. А разве не случается, что чужой человек с туго набитым кошельком оказывает давление на избирателей, склоняя их голосовать за него вместо их помещика или наиболее достойного дворянина в околотке? Почему вообще эти люди так страстно стремятся попасть в парламент, если пребывание в нём, по словам Гулливера, сопряжено с большим беспокойством и издержками, но не оплачивается ни жалованьем, ни пенсией? «Такая жертва требует от человека столько добродетели и гражданственности, что его величество выразил сомнение, всегда ли она является искренней. И он желал узнать, нет ли у этих ревнителей каких-нибудь видов вознаградить себя за понесённые ими тягости и беспокойства путём принесения в жертву общественного блага намерениям слабого и порочного монарха вкупе с его развращёнными министрами».
Далее со стороны короля следует много каверзных вопросов о государственном устройстве Англии, выражающих сомнение в том, что господствующие там порядки, кстати, распространённые в «демократических» странах и поныне, действительно соответствуют идеалу разумности. Вот, к примеру, сфера финансов. Королю показалось, что Гулливер просто ошибается, когда тот привёл данные о доходах и расходах, ибо первые он «определил в пять или шесть миллионов в год, между тем как расходы... превышают иногда означенную цифру больше чем вдвое». Поэтому король недоумевал, как государство может расточать своё состояние, как обычный человек, не слишком-то, заметим, наделённый разумной бережливостью. Кто же тогда ваши кредиторы, спрашивал он, и откуда берёте деньги на оплату долгов? Ах, война... Но разве у вас такие дурные соседи? Какие вообще у вас могут быть дела за пределами ваших островов кроме торговли, дипломатических сношений и защиты берегов с помощью флота? Неужели это как-то связано с уплатой долгов кредиторам? И зачем вообще вы содержите наёмную регулярную армию в мирное время? И это мы ещё не говорим о таких недоумённых вопросах короля, как вопрос о том, почему в обществе, гордящемся своей свободой, людей, чьи мнения признаются пагубными для общества, принуждают изменить их.
Что же в итоге? А в итоге изложение Гулливером истории Англии привело короля к выводу, что «эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия». Какое же мнение сложил король Бробдингнега об англичанах по итогам долгого общения с Гулливером, неустанно произносившем панегирики своему отечеству и своему народу, что якобы имеет право править миром и указывать всем странам, как им жить? Оказалось, что, по мнению короля, англичане — это живое доказательство тому, что невежество, леность и порок — это подчас единственные качества, присущие законодателям, и законы лучше всего истолковываются и применяются на практике теми, кто более всего заинтересован в их извращении. И не видно, чтобы для занятия высокого положения в английском демократическом обществе требовалось обладать хоть какими-нибудь достоинствами, и люди жалуются высокими званиями исключительно на основе их добродетели.
Каков же главный вывод короля из знакомства с англичанами? Вывод в том, что англичане — это «порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности». Что ж, таков вывод короля государства Бробдингнег, и кто мы такие, чтобы спорить с его величеством, сумевшим создать действительно справедливое и счастливое общество? Мы вынуждены признать, что у нас нет ни малейших свидетельств для опровержения столь сурового вывода, авторство которого принадлежит самому Свифту, знание которого англичан мы никак не можем подвергнуть сомнению.
Впрочем, надо признать, что Гулливер после этого путешествия не сразу излечился от своих глобалистских претензий и продолжал считать свою родную Англию образцом государственного и общественного устройства. Понадобилось ещё несколько странствий, главным из которых оказалось последнее — в страну разумных лошадей гуигнгнмов. Только познакомившись с жизнью этого странного племени, а на их контрасте — с жизнью дикарей еху, Гулливер воспылал негодованием к своей родине, да и вообще к человеческому роду, и оставшуюся жизнь предпочитал лошадей людям.
Нет, в стране гуигнгнмов он тоже пытался доказывать достоинство Англии, но уже в несколько иной тональности. Например, вот: «Богатые пожинают плоды работы бедных, которых приходится по тысяче на одного богача, и громадное большинство нашего народа принуждено влачить жалкое существование, работая изо дня в день за скудную плату, чтобы меньшинство могло жить в изобилии». Страница за страницей Свифт устами Гулливера перечисляет всяческие непотребства, свойственные англичанам и другим европейцам — бесчисленные войны, произвол властей, нищету и преступность, пьянство и проституцию, невежество и фанатизм и т.д. И так постепенно в душе Гулливера совершается негативистская метаморфоза, правда, касается она уже не только англичан, и даже не только европейцев, а людей как таковых.
Таким образом, мы видим, что Джонатан Свифт уже в начале эпохи глобалистского оптимизма был преисполнен скепсиса относительно универсалистских претензий людей Запада на установление окончательного порядка всеобщего блага по своему образу и подобию. И странствия Гулливера — это путь его духовной метаморфозы, в ходе которой он принимает скептические и пессимистические взгляды своего литературного создателя. Взгляды, которые даже спустя триста лет во многом опережают не только свою, но даже нашу нынешнюю эпоху, в которой существуют и активно действуют миллионы людей, до сих пор не понявших духовную и концептуальную нищету претенциозного западного глобализма и универсализма.
