Предыдущую главу 10.2 читайте здесь.
ХОД «ФЕРЗЕМ»
(август-сентябрь 1916)
Стрельцов чувствовал, что заскучал по Ревелю и по любимой работе. Более двух месяцев, почти все лето 16-го года, в ранге офицера штаба Балтийского флота и личного представителя Канина в штабе Северного фронта, он провел либо в Гельсингфорсе, планируя десантную операцию, либо в Риге, доказывая необходимость совместного наступления флота и армии в Курляндии. Офицеры-разработчики вместе с генерал-адъютантом Алексеевым, автором замысла наступления, потратили немало сил, которые, в конце концов, словно паровозный пар полностью ушли в свисток, как шутят железнодорожники.
Илья Иванович наблюдал, как работают командующий Северным фронтом Куропаткин
и многие генералы из его окружения, и с тоскливым ощущением того, что ничего нельзя изменить, сознавал, насколько высшее военное командование Российской империи оказалось неподготовленным к управлению большими воинскими формированиями, насколько косным было их оперативное мышление. Те же самые генералы, которые бездарно руководили войсками в Маньчжурии, на Германской войне командовали фронтами и армиями. Нет, они могли, словно ротные командиры, смело, не кланяясь пулям, пойти впереди пехотной цепи. Но войну умов месяц за месяцем с треском проигрывали кайзеровским генералам. Слабая военная образованность, отсутствие привычки к кропотливому штабному труду, заносчивость, отнюдь не способствовали осознанию допущенных ошибок и их исправлению.
Собственную работу в штабах Стрельцов оценил, как низко продуктивную, и буквально рвался вернуться к привычной разведывательной деятельности. После царского распоряжения об отмене десантной операции Балтийского флота он сутки пытался выяснить, чем ему следует заниматься дальше. Самовольно вернуться в Ревель без приказа командующего он не имел права. Но Канин словно сквозь землю провалился, никто в Гельсингфорсе не мог сказать, куда он исчез. Штабное командование не хотело брать на себя полномочия отменить приказ адмирала о прикомандировании начальника разведотделения к свите комфлота. Черкасский, нещадно дымя папиросами в своем кабинете, чертил очередные планы и советовал полковнику набраться терпения и ждать. Наконец, по телефону удалось связаться с контр-адмиралом Непениным, который в ту пору объезжал с инспекцией береговые посты связи. Адриан Иванович ответственность взять на себя не побоялся, и разрешил подчиненному ехать в Ревель. Переговорить с командующим по этому вопросу он обещал позднее, после прибытия из командировки в Гельсингфорс.
Илья Иванович, втихомолку ругаясь по поводу творившегося безобразия, именуя ситуацию в штабе «дешевым кабаком», возвратился в Ревель. И абсолютно вовремя, потому что именно там происходили главные события в деятельности разведки Балтийского флота. Полковнику пришлось срочно ехать в Петроград.
Посреди комнаты стоял навытяжку лейтенант германского флота в изрядно потрепанном обмундировании и русских солдатских ботинках. Среднего роста, худощавый, светловолосый. Волевой подбородок, крупный нос над тонкими губами. Серые глаза немного навыкат. В правой части лба – свежий шрам от ранения. Стрельцов придирчиво оглядел офицера и вновь поймал себя на мысли, что тот имеет портретное сходство с прусским королем Фридрихом II, «Фрицем», как его звали придворные. Потом внезапно спросил:
– Wie heißen Sie? Ihr Dienstgrad?
Офицер без запинки ответил:
– Leutnant Jürgen von Zicshe.
Дальнейший диалог они продолжили по-русски:
– Верю, верю, Иван Алексеевич, что вы – лейтенант Юрген фон Цише! Нам бы еще сделать так, чтобы германская контрразведка поверила в это.
– Я полагаю, что за семь месяцев нашей подготовки можно вжиться в любую роль. Мне и Юрген не раз говорил, что я на него похож. И, в конце концов, я сам – немец, хотя родом из России. И что же, вы сомневаетесь, что я в Германии смогу натурально изобразить немецкого офицера? Может, лейтенант 3-го Гусарского Бранденбургского полка из меня бы получился не совсем тот, что нужно, но лейтенантом флота кайзера я могу быть натуральным.
– Хорошо, что у вас такая уверенность. В твердости духа – залог успеха разведчика! Чувствую, что по легенде-биографии вас проверять – только время тратить. Давайте-ка мы еще разок представим ваши действия после высадки с лодки в районе Либавы.
Илья Иванович, возвратившись из штаба флота, с головой погрузился в дела на завершающем этапе операции «Ахиллес». Подготовка разведчика-нелегала, избравшего себе агентурный псевдоним «Ферзь», была завершена. На конспиративной квартире, занимавшей половину деревянного домика в деревне Коломяги, что находится в северном пригороде Петрограда, в дорогу были уже собраны все вещи. Разведчик переоделся и «обживал» форму настоящего Юргена фон Цише – на следующий день намечено его внедрение в лагерь для военнопленных германских и австро-венгерских офицеров. Начальник разведотделения Балтийского флота понимал, что «Ферзь» всесторонне подготовился к крайне сложному заданию, но хотел прочувствовать особое состояние духа человека, которому со дня на день предстоит полностью изменить образ жизни и отправиться работать в глубокий тыл противника для добывания разведывательных сведений. Он вступал на долгий и опасный путь, на котором любой неверный шаг может оказаться последним.
Как опытный агентурный офицер Стрельцов, глядя на своего разведчика, беседуя с ним, уяснил, что операцию пора начинать: все, что нужно было сделать для ее успешного проведения, сделано, и нельзя больше ни минуты медлить. «Ферзь» настроен на успех, необходимо действовать, чтобы не дать ему внутренне перегореть. Завтра он очутится в лагере для военнопленных, и там начнется первый этап его проверки на прочность. Уже в среде пленных офицеров можно будет видеть, насколько достоверно лейтенант русского флота может выдавать себя за лейтенанта германского флота.
Из Петрограда после проверки «Ферзя» Стрельцов миноносцем отбыл в Ревель, где за время его отсутствия в разведотделении накопилась масса нерешенных вопросов, разведчика же в сопровождении офицера военной контрразведки и двух конвоиров в закрытой машине отправили в город Нарву, недалеко от которого располагался лагерь. Помощник Стрельцова лейтенант Тихонов наблюдал за группой со стороны и контролировал начало работы.
А в обжитом кабинете «скворечника» мысли Ильи Ивановича невольно возвращались к деталям операции «Ахиллес», но он их гнал от себя и усилием воли постарался переключиться на другие вопросы.
Как бы, между прочим, вспомнил, что почти все лето не виделся с Кристиной. В памяти воскресла печальная сцена их прощания на вокзале и горячий шепот ее губ с просьбой о встрече в Финляндии. Встретиться было бы, конечно, замечательно, ведь за минувший год они стали близки друг другу, будто всю жизнь прожили вместе. Но служебные дела настолько закрутили Стрельцова, что вырваться к любимой женщине так и не удалось. Уже возвратившись в Ревель, он получил из рук хозяйки пансионата конверт с ее письмом, в котором указывался новый адрес в Тампере и телефон в Гельсингфорсе, по которому для Кристины можно было передать сообщение. Полковник отложил письмо в сторону и взялся за служебные документы.
Он вновь погрузился в работу со сводками, донесениями, приказами, справками… За аккуратными строками служебных бумаг перед взглядом офицера живо проявлялась боевая деятельность Балтийского флота. Год 1916-й стал временем наибольшей активности наших подводных сил. Операции подводных лодок проходили систематически и по плану. В течение всей кампании они посменно крейсировали в районе Либавы и у германского побережья, пустив на дно несколько кораблей вспомогательного флота противника и коммерческих пароходов. Продолжались рейды на торговых путях между Германией и Швецией. Успехи не были грандиозными, но в этом не было и вины командования флотом или самих подводников. Пути, которыми пользовались шведские и германские торговые суда, проходили преимущественно в территориальных водах. Опасение нарушить нейтралитет Швеции, боязнь ее вмешательства в войну на почве конфликта, обязывало адмиралов ограничивать свободу маневра русских крейсеров и подводных лодок.
Лишь в Рижском заливе продолжались боевые действия, но они не превышали пределы мелких столкновений. После завершения углубления Моонзундского фарватера у флота уже в июле появилась возможность провести в залив крейсер «Диана», а в августе – линкор «Цесаревич» и крейсер «Баян». В Ирбенском проливе шла борьба за сохранение минных полей. Германские тральщики вели траление фарватера под прикрытием укреплений, возведенных на Курляндском побережье. Русские заградительные корабли и миноносцы отгоняли их прочь и упорно восстанавливали наши позиции.
Стрельцов по агентурным донесениям и сводкам радиоперехвата определил, что противник располагает сведениями о летней подготовке русской десантной операции в Рижском заливе. В результате проявившегося беспокойства германского командования относительно наших боевых приготовлений деятельность флота противника к концу сезона оживилась. Его подводные лодки появились по восточную сторону Центральной позиции Ревель-Поркаллауд, к чему следовало отнестись, как к событию чрезвычайной важности. Пришла пора беспокоиться и нам. Этот тыловой район до сих пор считался недосягаемым для неприятельских лодок. Теперь приходилось думать об угрозе плаванию судов в «домашней» зоне между Ревелем, Гельсингфорсом и Кронштадтом.
По состоянию на вторую половину августа данные разведки свидетельствовали о сосредоточении неприятельских сил для новой операции в Ирбенском проливе. Немцы активизировали траление подходов к Ирбену под прикрытием крейсеров. А три германских лодки пробрались в Рижский залив, неоднократно пытаясь атаковать наши корабли. Стрельцов доложил в штаб, что не исключает повторения прошлогодней операции немцев по прорыву в Рижский залив. Из Гельсингфорса по всему флоту разлетелись телеграммы с приказом готовиться к бою с кораблями противника. Разведчики в свою очередь отдали команду об усилении деятельности агентуры, постов радиоперехвата и специально подготовленных пилотов морской авиации.
Кабинетную работу Ильи Ивановича прервал его помощник – лейтенант Тихонов, который вернулся из оперативной командировки. Десять дней он наблюдал за внедрением «Ферзя» в лагерь для пленных офицеров противника, тщательно анализировал поведение разведчика и то, как восприняли появление новичка старожилы лагеря. Все это время Тихонов находился в постоянном контакте с офицерами военной контрразведки, которые под прикрытием должностей в лагерной администрации работали среди военнопленных. Все-таки этот лагерь теперь находится не очень далеко от фронта. Контрразведчики занимались выявлением скрытных враждебных действий, собирали информацию о настроениях и намерениях пленных офицеров, вербовали среди них осведомителей.
Владимир Константинович за время работы со Стрельцовым немало поездил по местам содержания военнопленных, где его первой задачей было выявление лиц, представляющих интерес для агентурной разведки Балтийского флота. Летняя и осенняя кампании 1914 года принесли неожиданный для командования противоборствующих сторон результат. Такого огромного количества военнопленных, которое появилось после первых же сражений, Европа, воевавшая столетиями, еще не видела. Счет велся на десятки и сотни тысяч человек. Отношение к людям во вражеской военной форме, вынужденным сдаться на милость победителя, не было враждебным ни в России, ни в других воюющих странах. Но у армейского командования и тыловых властей появилась тяжелая забота: требовалось создать охраняемые места, где можно было бы разместить и обеспечить необходимые жизненные потребности чужих солдат и офицеров на своей земле. Лишь с начала 1915-го в и последующие два года их эшелонами стали отправлять за Волгу и за Урал, размещая в городах и селах, названия которых приходили на память в связи со ссылкой дворян-декабристов, мятежных поляков и доморощенных революционеров. А в начале войны зоны размещения пленных немцев, австрийцев, мадьяр и чехов со словаками появлялись и в больших зданиях, например, бывших казармах, в городах вроде Липецка или Пскова, и в крупных деревнях за Днепром или Западной Двиной. В сельской местности военнопленных устраивали в пустовавших помещичьих усадьбах, в деревянных строениях, построенных для нужд сельхозпроизводителей, а то и без лишних хлопот в больших крестьянских избах, хозяева которых уступали свои жилища, получая деньги за их сдачу в наем.
Лагерь, куда Стрельцов и Тихонов решили поместить «Ферзя», заметно отличался от других мест содержания военнопленных. Он возник на эстляндском побережье Балтийского моря неподалеку от города Нарвы осенью 1914 года, когда это место, находившееся рядом с границей Петербургской губернии, считалось глубоким тылом, куда никогда не придут войска противника. Ни железных, ни шоссейных дорог в ближайшей округе не было. Рядом с небольшой рыбацкой деревней местные власти обнесли дощатым забором ровное и просторное место, где построили шесть длинных бараков с нарами и печным отоплением. Рядом возвели кухню, бревенчатую русскую баню, вмещавшую полсотни человек одновременно, какое-то подобие офицерского собрания, где можно было написать письмо домой, имелась небольшая подборка книг и старых газет на немецком языке, а также трофейный аккордеон для музицирования. Прямо у ворот находился широкий пыльный плац, где совершались ежедневные построения, и двухэтажная постройка для администрации лагеря и солдат охраны. В момент строительства лагерь считался лучшим местом для содержания пленных, и командование Северо-Западного фронта решило использовать его для размещения офицеров германской и австро-венгерской армий. Проштрафившихся на каких-то неблаговидных поступках пленных не наказывали в лагере, а отправляли в другие места с более строгим содержанием или неблагоприятным климатом. Офицеров пугал холодный русский Север, и высылка туда считалась страшным наказанием, почти верной гибелью.
В соответствии с Женевской конвенцией о положении военнопленных администрация не имела права заставлять офицеров, содержавшихся в лагере, выходить на принудительные работы. Более того, по желанию офицеров в их распоряжение могли быть предоставлены денщики из числа нижних чинов, этапированных из других мест. Офицеры, попавшие в Нарвский лагерь, не имели возможности чем-то занять себя, попросту мучились от безделья, поэтому упросили администрацию построить на территории столярный цех со станками для производства деревянной мебели. С тех пор желающие работали и самостоятельно делали столы, скамьи и простенькую мебель, которую продавали в соседних деревнях и даже в самой Нарве. На заработанные деньги офицеры могли купить продукты, табак, книги и теплую одежду. Приносить в лагерь спиртное категорически запрещалось. В светлое время дня у пленных имелась возможность ходить в ближайшую деревню и искать там себе какие-нибудь разовые работы по договоренности с местными жителями-эстляндцами.
Обстановка в лагере была спокойной, однако после выхода германских войск к Риге, администрация вполне справедливо поставила перед начальством вопрос об эвакуации лагеря вглубь российской территории, чтобы исключить возможность побегов. Решено было переждать холодную зиму, а летом следующего года передислоцировать лагерь дальше на Восток. Но весна 1916 года пришлась на время разработки операции «Ахиллес», когда разведчики-балтийцы совместно с офицерами военной контрразведки пришли к выводу, что лучшего места для организации побега разведчика «Ферзя» из России в Германию найти трудно. Поэтому Нарвский лагерь получил отсрочку от переезда до того момента, когда группа пленных офицеров вместе с «Ферзем» совершит побег. После этого события появится прямой резон закрыть «проштрафившийся» лагерь.
Время от времени пленные болели или получали травмы на работе и в быту. Их не лечили на месте, а отправляли для выздоровления в Псковские лазареты. На освободившиеся места присылали новичков. Таким же образом во второй половине августа в лагерь привезли «Ферзя», вполне уверенно чувствовавшего себя под чужим именем в обличии офицера германского флота. Моряков среди пленных, содержавшихся у берега Балтийского моря, прежде не было. Поэтому появление фон Цише произвело на скучавших в плену солагерников значительное впечатление. С первого же дня его пребывания вокруг него на скамейке в курилке днем или на нарах в бараке вечером рассаживались армейские немецкие офицеры, которые просили рассказать что-нибудь о флотской службе или об океанских походах. Лейтенант фон Цише охотно общался с ними, тем более что рассказать ему было что: ведь «Ферзь» изрядное время провел в дальних морских походах. Правда, не на кайзеровском флоте, а на русском, но впечатления о жизни в море одинаковы у представителей всех морских наций.
– Герр лейтенант, а вам было страшно во время шторма? – обычно первым лез с разговорами толстомордый фенрих из ландштурма, который повздорил с ним в столовой на второе утро пребывания в лагере. Потом невежа принес извинение и всячески пытался загладить свой поступок демонстративным вниманием к бывалому моряку.
Лейтенант рассказывал о том, что во время шторма экипажу корабля приходится много трудиться, чтобы идти строго по курсу, чтобы не вышла из строя машина, чтобы волны не натворили безобразия на палубе, поэтому бояться некогда. К тому же, шторм приходит не навсегда, он как налетает, так и улетает.
Люди с интересом внимали рассказчику, а ему, конечно, льстило такое отношение. Среди своих слушателей он быстро выявил офицера, носившего погоны гауптмана артиллерии, который не столько прислушивался, сколько приглядывался к морскому лейтенанту. Он не задавал дурацких вопросов, вроде того, правда ли, что «в туземных странах местные дамы ходят совершенно нагишом на людях», и не гоготал, узнав ответ. Умный холодный взгляд гауптмана прощупывал новичка и пытался понять особенности его характера.
Выполняя инструкции Стрельцова по установлению нужных контактов, усвоенные в ходе подготовки к заданию, «Ферзь» стал намеренно выделять гауптмана из числа остальных слушателей, встречаться с ним взглядом, обращаться в общем разговоре именно к нему, проявлять знаки дружелюбия и уважения. Прием сработал, в тот же день они познакомились поближе и даже перешли на «ты». В кастовой среде германского офицерства такие отношения говорили о высокой степени доверия.
После обеда гауптман, которого звали Пауль Глобке, сказал:
– Юрген, не желаешь ли прогуляться в соседнюю деревню, к морю?
– Пойдем, Пауль, если это не далеко, и мы успеем вернуться к вечернему построению. Мне бы не хотелось начинать жизнь в лагере с замечаний об опоздании.
– Не переживай, успеем. Здесь недалеко.
Через открытые ворота они вышли на узкую сельскую дорогу, которая быстро привела их к обрывистому участку берега, с которого открывался прекрасный вид на тихое в тот день Балтийское море. Постояли, любуясь панорамой, а потом пошли дальше по дороге, которая спускалась к рыбацкой деревне.
Глобке заговорил вновь:
– В том доме, – он показал рукой на ближайшее к морю потемневшее от времени одноэтажное строение, – живет старый рыбак. Вот лежит вверх дном его лодка. Но у старика болят руки, и он не может ни зашпаклевать, ни просмолить ее. Я бы взялся, но у меня нет навыков в такой работе. Может, ты поможешь? Ведь ты должен быть знаком с такими делами.
– Дело не сложное, подготовить лодку к плаванию можно. Но зачем тебе это?
– Старик разрешил бы нам выйти в море. Ты, наверное, и под парусом ходить умеешь?
– Пауль, а далеко ли ты собрался на парусной лодке в море? Позагорать и на берегу можно. Гляди, какой чистый песочек под ногами…
– Юрген, а теперь – главное, что я хочу тебе сказать. Можешь оставить шутки при себе. Ты производишь впечатление серьезного и не трусливого человека. И что, ты намерен сгнить в этом лагере? Я лично – не собираюсь. Поэтому разрабатываю план, как бежать из этой дыры в фатерлянд. Предлагаю и тебе участвовать в побеге. Если ты не согласен, можешь пойти и доложить о моем плане русским офицерам в администрации лагеря. Хотя им про меня и так известно, я думаю.
– Пауль, мне ни к чему идти к русским и доносить на своего товарища-офицера. Но и в твою авантюру ввязываться не собираюсь. Год назад мой тральщик подорвался на мине, меня полуживого подняли на русский корабль. Я долго болтался между жизнью и смертью в военном госпитале. Наконец, меня «подлатали» и отправили на тихую жизнь в этот лагерь. Я по сей день помню, как меня рвало на палубе соленой водой и кровью. Теперь хочу придти в себя, пожить спокойной жизнью. А ты предлагаешь мне на этой лодчонке снова испытывать судьбу: утопят нас русские патрульные катера сразу или для начала спасут, а потом расстреляют по законам военного времени. Нет, Пауль, на меня не рассчитывай!
– Успокойся, Юрген, никто не собирается тебя топить. Ладно, пошли в лагерь. Вечереет уже.
После вечернего построения и ужина вместе с Глобке к «Ферзю», угостив сигаретой, подошли еще четыре офицера из числа близких друзей гауптмана. Вновь начался разговор о том, что пора бежать из этого опостылевшего всем лагеря. Для убедительности заговорщики сообщили, что знают о планах администрации закрыть Нарвский лагерь из-за близости фронта и отвезти пленных офицеров в Сибирь, куда теперь направляют всех попавших в плен германских и австро-венгерских солдат и офицеров.
– Там в Сибири, всех нас точно будет ждать смерть. Ты хочешь насмерть замерзнуть в жутких холодах? Мы не согласны, лучше погибнуть, но не ехать туда.
«Ферзь» угрюмо молчал. Тогда Глобке попросил его:
– Юрген, не хочешь бежать, не надо. Но помоги нам подготовить лодку! Без тебя этого никто не сделает.
Лейтенанту пришлось сделать вид, что он недовольно согласился помочь товарищам.
На следующий день он в окружении офицеров из группы Глобке, словно под конвоем, пошел в деревню и осмотрел лодку. Офицеры терпеливо ждали, что скажет специалист, надеясь на то, что лодку в скором времени спустят на воду, и на ней можно будет уплыть к берегам Германии.
«Ферзь» внимательно заглянул в каждую щель и сказал, что лодку вполне можно привести в порядок. Заговорщики одобрительно загудели и выразили желание скорее взяться за дело. В тот же день они начали конопатить и смолить рыбацкую лодку под руководством моряка. Никто из них не сомневался, что он уйдет из лагеря вместе с ними и будет управлять парусной лодкой. «Ферзя» же радовала мысль о том, что в среде германских офицеров его безоговорочно приняли за своего, а вопрос с побегом из лагеря решается так удачно. Он с удовольствием возился с днищем лодки, выскабливая до блеска каждую дощечку, прежде чем начать конопатить и смолить. Погода стояла теплая, солнечная, рядом спокойно плескались легкие волны. Безмятежная обстановка напоминала первый год учебы в Морском корпусе, когда летом их курс отправился на шлюпочную практику. В те два летних месяца каждый будущий морской офицер или даже адмирал собственноручно готовил шлюпку к дальнему гребному переходу. Теперь в лагере опыт юности пригодился. Сухопутные прусские офицеры смотрели на него словно на небожителя, восхищались сноровкой настоящего моряка.
О событиях, происходивших в лагере близ города Нарвы, лейтенант Тихонов во всех подробностях рассказал начальнику разведывательного отделения Стрельцову.
Илья Иванович, ожидавший сообщений с места событий, живо принялся уточнять подробности:
– Владимир Константинович, давай-ка еще разок, вспомни момент появления «Ферзя» в лагере.
– За его первой встречей с «аборигенами» лагеря я наблюдал лично, как мы с вами планировали. Меня тайно поместили в домик администрации, откуда было видно все, что происходит в лагере. Август нынче выдался жарким, пленные предпочитали днем коротать время не в бараках, а на территории. Туда к курилке конвоиры и доставили нашего «Ферзя». Сначала там сидели двое австрийцев, к которым он сразу подошел и познакомился. Разговор, вроде, не складывался. Наш достал заготовку из янтаря и занялся изготовлением мундштука. Появились немецкие офицеры, закурили, разговорились. Вместе отправились в барак, где офицеры определили новичку место на нарах для ночлега. Первый день прошел спокойно, в разговорах.
– Что же, потом были и беспокойные дни?
– Случился конфликт в столовой, когда некий ландштурмовский фенрих, по виду из мобилизованных колбасников, пытался отправить «новичка» на кухню поработать, а потом садиться со всеми за стол. Но наш лейтенант флота так отчитал «штафирку», что инцидент был сразу же исчерпан. Кадровые прусские офицеры оценили поступок по достоинству: авторитет завоевывается делом.
– Хорошо, Владимир Константинович, а как идет дело с подготовкой побега?
– По этому вопросу, Илья Иванович, следует подробно рассказать, как складывалась обстановка в лагере до появления «Ферзя». Несомненно, вам известно, что пленных офицеров в наших лагерях не привлекают к принудительному труду. Дневное время они проводят по собственному разумению, и лишь к вечерней поверке все обязаны быть в своих бараках. Вместе с тем, администрация лагеря не препятствует тому, что пленные ходят к местным жителям и выполняют по собственному желанию те или иные работы. В лагере, куда попал наш разведчик, офицерам разрешено ходить в прибрежную эстляндскую деревню. Уточняю: рыбацкую деревню. По договоренности с местными жителями они заготавливают дрова, ремонтируют мебель, занимаются другими столярными работами. Есть один австрийский подпоручик, который знает часовое дело, так тот обошел все дома и профессионально почистил и настроил имеющиеся часы всех типов и марок. Начиная с простеньких «ходиков» и, кончая напольными курантами с боем, между прочим, производства фирмы «Павел Буре».
– Этот австрияк имеет отношение к делу нашего разведчика?
– Нет, извините. О нем я упомянул только для полноты картины. Среди работающих в деревне есть группа из пяти офицеров, в которой верховодит артиллерийский гауптман Пауль Глобке. По донесениям лагерной агентуры, эта группа давно строит планы на побег из лагеря. Они уже интересовались у рыбаков, можно ли купить в деревне лодку с парусом. Но все заговорщики – сухопутные офицеры, которые не имеют навыков управления парусником в море. А прямо обратиться к рыбакам с просьбой вывезти их в море и научить обращению с парусами пока опасаются. Присматриваются к деревенским жителям. Для Глобке и его кампании появление в лагере военно-морского офицера – прямо-таки божий промысел! Они уже начали «обхаживать» «Ферзя» с целью выяснить, не побоится ли он бежать из плена. Наш для порядка, как мы и планировали, сначала выразил сомнение в целесообразности столь рискованной затеи, которая может провалиться, а зачинщиков будет ждать расстрел. Но постепенно стал поддаваться на их уговоры и даже ходил смотреть лодки.
– Не стоило бы ему становиться организатором побега. Лучше держаться безучастно и выполнять указания этого капитана-артиллериста, раз тот уже является лидером заговорщиков.
– Вне всякого сомнения, «Ферзь» помнит наши инструкции о том, что ему следует использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах, а не самому заниматься сплочением пленных офицеров для побега из лагеря. Все прошедшие дни он четко действовал в соответствии со своей легендой. Считаю, что разведчик и дальше будет вести себя так же.
– Сколько, по-вашему, группе беглецов потребуется времени, чтобы заполучить лодку и тайно выйти в море?
– Неделю. Максимум – десять дней.
– Хорошо, будем ждать. Возвращайтесь и продолжайте контролировать ход операции.
У Стрельцова уже созрела идея, в соответствии с которой при получении сигнала от Тихонова о том, что дата побега определена, он выйдет в море на подводной лодке и будет тайно сопровождать парусник в пути от Нарвы до Либавы. Благо, подводные силы сосредоточены у причалов в порту Ревеля, и лодка сможет быстро выйти из порта. Полковник вполне закономерно полагал, что контр-адмирал Непенин поддержит его идею и уговорит Канина дать «добро» на выход подводной лодки со специальным заданием.
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
======================================================