Всем привет!!!
Начало романа можно посмотреть здесь:
— Говорите же! — настаивал он.
— О чем, сэр?
— О чем хотите. И выбор темы, и ее трактовку я оставляю всецело на ваше усмотрение.
В ответ я промолчала, не изменив позы.
«Если он полагает, будто я стану говорить ни о чем, лишь бы выставлять себя напоказ, то убедится, что ошибся в выборе собеседницы», — подумала я.
— Вы онемели, мисс Эйр?
Он чуть наклонил ко мне голову и словно нырнул в мои глаза торопливым взглядом.
— Упрямитесь? — сказал он. И сердитесь? А, тут есть логика! Я выразил свою просьбу в нелепой, почти дерзкой форме. Мисс Эйр, прошу у вас прощения.
Раз и навсегда: я не собираюсь обходиться с вами как с нижестоящей, то есть, поправился он, я оставляю за собой то превосходство, какое дают двадцать лет разницы в возрасте и неизмеримо большая опытность. (...) И в силу этого превосходства, я желал бы, чтобы вы оказали мне любезность немного побеседовать со чтобы отвлечь мой мысли (...)
— Я охотно развлеку вас, сэр, если это в моих силах. (...) Задавайте мне вопросы, и я постараюсь отвечать на них как можно полнее.
— Тогда для начала. Вы согласны, что у меня есть право быть немного властным, возможно, резким, иногда требовательным, исходя из вышеуказанного. (...)
— Считайте что вам угодно, сэр.
— Это не ответ! То есть ответ, крайне раздражающий своей уклончивостью. Ответьте яснее.
— Я не считаю, сэр, что у вас есть право командовать мной только потому, что вы старше меня или что вы в отличие от меня повидали мир. Ваше право на превосходство определяется тем, с какой пользой вы употребили ваше время и приобретенный опыт.
— Хм! Сказано без запинки. Но я никогда не соглашусь с подобным выводом, так как он говорит не в мою пользу: и то, и другое преимущество я использовал посредственно, если не сказать скверно.(...) Но тем не менее вы должны согласиться время от времени получать от меня приказания, не сердясь и не обижаясь на властный тон?
Я улыбнулась, подумав, что мистер Рочестер поистине имеет свои странности: он как будто забыл о том, что платит мне в год тридцать фунтов, чтобы я выполняла его приказания.
— Улыбка, это хорошо! — сказал он, мгновенно уловив даже такое мимолëтное выражение на моем лице.- Но все-таки и говорите тоже.
— Я думала, сэр, как мало нанимателей стали бы затрудняться, спрашивая, не сердят ли и не обижают ли их приказы тех, кто у них служит за плату.
— Служат за плату! Как? Вы служите у меня за плату Ах да! Я совсем забыл про ваше жалованье. Ну так хотя бы из меркантильных соображений вы согласны разрешить мне некоторое своевластие?
— На этом основании — нет, сэр. Но на том основании. что вы позабыли про жалованье и предпочитаете, чтобы те, кто от вас зависит, не тяготились этой зависимостью, я соглашаюсь от души.
— И вы согласны терпеть отсутствие вежливых фраз, не приписывая его надменной бесцеремонности?
— Мне кажется, сэр, я никогда не спутаю простоту и не принужденность с бесцеремонностью. Первые мне нравятся, а со второй никто, рожденный свободным, не смирится даже за щедрое жалованье.
— Вздор! За щедрое жалованье подавляющее большинство смирится с чем угодно, (...)Тем не менее я мысленно жму вам руку за ваш ответ(...).
Из тысячи наивных гувернанток, (..), вряд ли хотя бы три ответили мне так, как только что ответили вы. Но я не собираюсь льстить вам: если вы скроены по иным меркам, чем большинство, в этом нет вашей заслуги так распорядилась Природа. Ну и кроме того, я слишком тороплюсь с выводами: насколько мне пока известно, вы, возможно, ничуть не лучше остальных. И не исключено, что (...) вам свойственны нестерпимые недостатки.
«Как, возможно, и вам», подумала я. В этот миг мои глаза встретились с его глазами, и, словно прочитав мою мысль, он ответил так, будто я высказала ее вслух.
— Да-да, вы правы, — сказал он. У меня множество собственных недостатков. Я это знаю и не собираюсь их оправдывать. (...) В возрасте двадцати одного года я избрал, а вернее, был вынужден вступить (...) на неверный путь и с тех пор так и не вернулся на правильную дорогу.
Но я мог бы быть совсем иным, мог бы быть не менее хорошим, чем вы (...), почти столь же незапятнанным. Я завидую вашему душевному миру, вашей чистой совести, незамутненности вашей памяти. (...)
— А какой была ваша память, сэр, в ваши восемнадцать лет?
— Тогда — безупречной: кристальной, животворящей. Никакие вторжения зловонных вод ещё не превратили ее в гнилостную жижу.
В восемнадцать я был вам равен — во всем равен. Природа предназначала меня стать хорошим человеком, мисс Эйр, одним из лучших, но, как вы видите, я не таков. (...) Нет, я не злодей, не думайте так(...) Однако благодаря, как я искренне верю, не моей природе, но воле обстоятельств я теперь — зауряднейший грешник, изведавший все жалкие мелкие пороки, которыми богатые и никчемные тщатся скрашивать свою жизнь. (...).
И я мог бы, я должен был бы исправиться, у меня еще пока есть на это силы, если бы… Но что толку думать об этом, раз я связан по рукам и ногам, обременен, проклят? Но если в счастье мне отказано навеки, то у меня есть право пожинать радости жизни, и я буду их пожинать, чего бы это ни стоило.
— И тогда вы падëте еще ниже, сэр.
— Возможно. Но почему, если радость будет сладостной и чистой? И я могу ее обрести — такую сладостную и чистую, как мед, который пчелы собирают на вересках.
— Но пчелы жалят, и вкус его будет горьким, сэр.
— Откуда вы знаете? Ведь вы же не пробовали его. (...)У вас нет права читать мне проповеди, вы еще даже не вступили под портал жизни и не имеете ни малейшего понятия о ее тайнах.
— Я всего лишь напоминаю вам о ваших словах, сэр. Вы сказали, что неверный шаг приносит сожаления, и объявили, что сожаления отравляют жизнь.
— Но кто сейчас говорит о неверных шагах? Не думаю, что мелькнувшая в моем мозгу мысль ведет к неверному шагу. Я считаю ее откровением, а не искушением в ней радость и покой, я знаю это. Знаю! (...) И думаю, мне следует впустить в сердце столь прекрасного гостя, когда он стучится туда.
— Не доверяйте ему, сэр. Это не истинный ангел.
— И опять я спрошу: откуда вы знаете? (...)
— Я судила по выражению вашего лица, сэр. Оно стало тревожным, когда вы сказали, что откровение вновь вас посетило. Я уверена, оно принесет вам еще больше горя, если вы ему последуете.
— Вовсе нет! (...) И кстати, вы не сторож моей совести, а потому не тревожьтесь понапрасну. Так входи же, добрый странник!
Он сказал это, будто обращаясь к видению, доступному только его взору.
Затем, скрестив на груди протянутые было руки, он, казалось, заключил в объятия невидимое существо (...).
— По правде говоря, я перестала вас понимать, сэр. И не могу поддерживать разговор, недоступный моему рассудку. Но одно я знаю: (...) если бы с этого самого дня вы приняли решение следить за своими мыслями и поступками, то уже через несколько лет у вас накопилось бы достаточно новых и ничем не запятнанных воспоминаний (...).
— Справедливая мысль, верно высказанная, мисс Эйр и в эту секунду я усердно мощу дорогу в ад.
— Сэр?
— Я запасаюсь благими намерениями, твёрдыми, я верю, как кремень. Во всяком случае, теперь у меня будут иные товарищи и занятия, чем прежде.
— И лучше?
— И лучше, насколько чистое золото лучше шлака. (...) Хотя категорически нуждаются в особом законе неслыханное сочетание обстоятельств требует неслыханных установлений. (...) Вы как будто сомневаетесь во мне, но я в себе не сомневаюсь. (...)
— Они не могут быть благими, сэр, если нужен новый закон, подтверждающий это.
— Они благи, мисс Эйр
— Ну, в таком случае: да окажется это так! — сказала я и встала, решив, что бессмысленно продолжать разговор на тему, совершенно мне неясную, (...). И меня охватили неуверенность, смутная тревога, сопровождающие убеждение в своей неосведомлённости.
— Куда вы?
— Уложить Адель. Ей давно пора спать.
— Вы меня боитесь, потому что я говорю загадками, как Сфинкс.
— Ваша речь загадочна, сэр, но я не боюсь.
— Нет, боитесь. Ваше самолюбие боится попасть впросак.
— Да, в этом смысле я испытываю некоторые опасения так как не хочу говорить вздора.
— (...) Вы никогда не смеётесь, мисс Эйр? Не трудитесь отвечать: я вижу, что смеётесь вы очень редко, но зато очень весело. Поверьте, вы вовсе не суровы от природы, как и я от природы не склонен к пороку. (...)Порой я замечаю взгляд, какой бросает сквозь прутья клетки любопытная птица, — взгляд непокорëнной, смелой пленницы. Вырвись она на волю, то сразу же взмыла бы в недосягаемую высь. Вы все еще намерены уйти?
— Уже пробило девять, сэр.
— Не важно… погодите минуту: Адель еще не готова лечь в постель. (...) Минут десять назад она вытащила из своей коробки розовое шелковое платьице и, пока она его разворачивала, просияла от восторга: кокетство струится в ее крови, пропитывает ее мозг, проникает в самые ее кости. (...) Сейчас она с Софи занята переодеванием, а через минуту-другую она войдет, и я знаю, кого я увижу: Селину Варанс в миниатюре, какой она появлялась на подмостках, когда занавес… впрочем, не важно. Однако я получу удар по самому болезненному месту. Таково мое предчувствие. Останьтесь и посмотрите, сбудется ли оно.
Вскоре послышались легкие шаги Адели (...). Вот она появилась в дверях — преображëнная, как и предсказал ее опекун. (...)
— Tenez, je crois que je vais danser!/ Смотрите, я сейчас начну танцевать! (фр.) — воскликнула она.
Затем расправила юбочку, выделывая па, направилась к нам и закружилась на носках перед мистером Рочестером, а потом опустилась на одно колено с восклицанием:
— Monsieur, je vous remercie mille fois de votre bonté!/ Мсье, примите тысячу благодарностей за вашу доброту! — И, поднявшись, добавила: — C'est comme cela que maman faisait, n'est-ce pas, monsieur?/ Ведь мама так делала, правда, мсье? (фр.).
— Вот и-мен-но, последовал ответ,
— и comme cela/именно так (фр.) она чарами извлекала английские золотые из кармана моих британских панталон. А я был зеленым юнцом, мисс Эйр, да-да, зеленее травы, как вы теперь.
Однако моя весна миновала, оставив на моих руках сей французский цветочек, от которого порой в дурном расположении духа я был бы рад избавиться. (...) Я берегу и взращиваю его, следуя собственно католической доктрине искупления многих грехов, больших и малых, одним благим поступком. Как-нибудь я объясню вам все это. Доброй ночи.
Продолжение следует…
«Джейн Эйр», Бронте Ш., перевод И. Гуровой
Пока-пока.
