Высадка десанта
11 сентября началась операция в 110 км вверх по Гильменду от Лашкаргаха. Как всегда, все начиналось с высадки тактического воздушного десанта. Узкая долина с севера на юг. Шесть площадок десантирования. Нашему звену достался самый южный кишлак Нау-Зад. Звено было сборным: первая пара Лапицкий – Новиков, вторая Наумов – Емшанов. Все звено на Ми-8т. Максимальная загрузка – 8 десантников. После взлета выстраиваемся в боевой порядок – колонна пар – и идем в район. После кандагарской «зеленки» должны были снизиться, на подходе к району проскочить в довольно узкие «ворота» в горной гряде, затем разлететься по площадкам.
Подняли в полтретьего утра – в лучших советских традициях, со всеми «ефрейторскими» зазорами. На аэродроме долго – около двух часов – ждали вылета. Наконец начали запускаться и выруливать.
Нашу группу в 24 Ми-8 ведет командир полка Филюшин. Группу Ми-24, почти такого же количества, ведет сзади заместитель командира полка подполковник Беляков. Идем на 4 800 метров над уровнем моря, прямо по самой широкой части кандагарской «зеленки». Командир «плюет» на душманское ПВО. Как никого не сбили? Удивительно! Прошли «зеленку», снижаемся. Что такое? Ведущий занимает 400 метров. И на этой высоте собирается вести группу? Это уже серьезно. Наумов летит минуту за первыми двумя парами и снижается до 10–15 метров. Так и идем дальше. Две пары «гордо реют» на 400 метрах, остальные «стелются» на предельно-малой.
Пришли в район роспуска. Ныряем в щель между скалами, поворачиваем на юг. Я замыкающий в звене. Снова в экипаже Игорь Пух. Сидим в ЗШ. «Броники» никто не озаботился тащить на аэродром. Я взял фотоаппарат «Зенит» – поснимать на высадке.
Видимость плохая. За три минуты до нашего прибытия оглушающий удар нанесли две эскадрильи «Стрижей». Пыль, дым, носятся обезумевшие голуби. Вытягиваемся в колонну, от ведущего звена до замыкающего – 1,5–2 километра.
Идем по правой стороне узкой долины между двумя горными грядами. Ветер дует нам в спину. Значит, садиться придется с разворотом на 180º – против ветра. Прямо к ним на огороды – других площадок нет.
Капитан Лапицкий начал разворот. И тут я впервые услышал, как флегматичный, словно удав, Лапицкий возбужден до крайности. Заикающимся голосом Володя сообщает нам, что нас там ждет «сильное противодействие» (кто бы мог подумать).
Следующим на посадку идет Сергей Новиков. Тоже взволнованно, но уже более внятно он сообщает, что метров с 200–300 бьют три пулемета, причем один крупнокалиберный.
Третьим на посадку идет Юра Наумов. Резко, в матерной форме он упоминает наше опоздавшее прикрытие. Олег Тараненко рассказывал потом, что садились они в пулеметную трассу. Пулеметчик все время уменьшал упреждение, а Юра гасил скорость – трасса все время стояла перед кабиной. Наконец перед самой посадкой у духа, видимо, кончилась лента. Они плюхнулись в пыль на грядки. Скорее всего, пыль нас и спасла. Стреляли почти в упор.
Пришел наш черед. Я сдвинул блистер до упора, велел борттехнику заранее открыть входную дверь. Ну, с Богом! С креном градусов в 35º закручиваю левый разворот. Впереди по земле вздымаются трехметровые фонтаны. В открытый блистер слышно: «Ду-Ду-Ду!» – ясно, лупят из ДШК. Прямо в развороте веером выпускаю три ракетных залпа, не целясь, – в сторону кишлака. Резкое движение органами управления – вертолет, задрав нос, содрогаясь, «сыплется» на грядки. В голове мелькают две мысли: «Только бы не “разложить”… Только бы не “разложить”…», «Дурак, что бронежилет не взял…»
Касаюсь колесами грядок, держу машину на «шаге» (вертолет только касается земли колесами, не опираясь на них). Резко кричу в СПУ: «Десант! Пошел!!!» Их дважды уговаривать не надо. Один за другим прыгают, отваливают в сторону и сразу ложатся. В открытый блистер несет в лицо всякую грязь. Вокруг вертолета фонтанчики от пуль. Я весь – комок нервов. Жду, когда спрыгнет восьмой десантник. Все! Резко отрываю машину от земли и в разгон скорости без зависания. Дышать начинаю, кажется, только через километр-полтора. Докладываю ведущему, мол, на месте, порядок. Осматриваемся изнутри – вроде все в порядке, во всяком случае пока. Через пять километров навстречу проскакивает в сторону Нау-Зада пара Ми-24 (наше прикрытие?). Доносится голос Белякова: «Та-ак, где тут эти ДШК?» Через двадцать секунд: «Ах! Чтоб твою мать!..»
Здесь духи не сплоховали. Пробиты баки, он, оставляя топливный шлейф, тянет подальше от Нау-Зада на вынужденную. Командир полка (он же ведущий и старший группы), не подав никаких команд, оставляет группу и идет к Белякову парой что-то выяснять.
Двадцать два вертолета Ми-8 встают в один большой круг на пустыре на высоте 15 метров и, согласно приказа, ждут, когда ведущий поведет группу на аэродром Лашкаргаха.
Делаем один полный оборот – тишина. Заканчиваем второй – никто не руководит. Приданные нам «шиндандцы» начинают ворчать: «Да у вас в группе есть главный или нет?!»
Замкомэска летает внутри круга и по бортовым номерам (!?) пытается найти командира. Сам командовать не спешит. Идем на третий круг (один хороший миномет и нам достанется). У меня тоже не выдерживают нервы, докладываю: «277-й, возможны пробоины, надо уходить». Наумов взрывается нервной тирадой.
Тут раздается спокойный, уверенный голос Александра Профита: «Я, девятьсот сороковой, принимаю командование на себя, все за мной!» И – он выходит из круга. Колонна пар вытягивается за ним. Мы снова оказываемся третьими. Пара замкомэска четвертая. Летим на предельно-малой высоте. В этом «бардаке» я уже не полагаюсь ни на кого, когда справа или слева оказывается кишлачок, я тут же меняю пеленг, т.е. перестраиваюсь внутри пары так, чтобы было удобно открыть огонь в случае чего. Все это было мне потом вменено в вину как смертный грех.
Прилетели в Лашкаргах. Первым делом осмотрел машину – удивительно, но ни одной пробоины. Тут мне повстречался летчик-штурман замкомэска. Я в довольно резкой форме высказал свое мнение о морально-психологических и командирских качествах его командира.
Заправляемся, заряжаемся, готовимся везти вторую «волну» десанта.
В 1990 году под Ачинском мне повстречался майор – это он тогда высаживался с моего борта старшим лейтенантом в Нау-Заде. Под огнем они провели еще минут 15–20. Потом подошла дежурная группа поддержки из 8 штурмовиков Су-25, сделала по этому кишлачку три свирепых захода – и все. Всякое сопротивление прекратилось.
Прилетел командир полка. Всех построили для разбора. Командир выглядел озабоченно, смотрел в землю. Беляков прилетел самостоятельно. Баки протектированные, и через некоторое время резина почти затянула пробоины – топлива ему хватило до Лашкаргаха.
Наша пара во второй высадке не участвовала. Нам погрузили раненых – повезли их в Кандагар. Дома разгрузились. Еще раз слетали на обеспечение БШУ – на один часок. Наскоро «повозили» ложками в столовой и спать, спать…
Через пару часов меня будит замкомэска – мол, зайди ко мне в комнату. Захожу. Там все в сборе. Штурман Бикмаметов, замполит Парамонов и начштаба Бегучев. Ну, – говорят, – повтори. Повторяю: «Вы, майор Коряковский, трус и от командования группой уклонились». Добавил пару слов и вышел.
Вечером мне устроили целое судилище. Инкриминировать мне ничего, кроме самовольного перестроения, не смогли (хотя в колонне пар с дистанцией между парами 300–400 м я со своим перестроением никому не мешал и опасности никого не подвергал). Замкомэска официально отстранил меня от полетов. Быстренько придумал и вписал в карточку штук пять взысканий и подал командиру рапорт, что, пока я в воздухе, он ни за что не ручается. Мало того – все наше звено за высадку под огнем получило благодарность, я один – строгий выговор. Когда все это «озвучили» перед строем – народ весело заржал. Настолько несообразно это выглядело. «Ну, – смеются, – Слава, ты и здесь ухитрился идти не в ногу…»
Смех смехом, а бумага пошла. На другой день вызвал подполковник Филюшин. На столе – мое личное дело. Рассказал – как есть. Комполка рапорту замкомэска хода не дал, остальное оставил на усмотрение командира эскадрильи.
Командир эскадрильи подполковник Устинов после тяжелейшей желтухи несколько месяцев лежал в госпитале, был списан с летной работы, но вернулся в Афганистан и продолжал командовать. В данный момент он на месяц был командирован в Лашкаргах руководить полетами. Так что пришлось набраться терпения. Один интересный момент. Когда при Горшкове Устинов уезжал в госпиталь – командовать эскадрильей вместо себя он почему-то оставил не своего заместителя, а командира звена капитана Профита. И тот, в общем, неплохо руководил больше двух месяцев. Со сменой руководства полка сменились и порядки.
До 29 сентября я ждал Устинова. Не баклуши бил, конечно, через сутки-двое ходил в различные наряды.
Еще раз о Профите. В июле северо-западнее Кандагара у одной эмтэшки срезало «гибкий валик» на двигателе. До ночи заменить валик или двигатель не успевали, а ночью вертолету – «кранты». Профит принимает решение перегнать «аппарат» на одном двигателе. Мой однокашник Валера Садовников, бывший у него «правым» пилотом, рассказывал, что уперся ногами в приборную доску, когда вертолет, вяло раскачиваясь, потеряв обороты несущего винта, медленно потянул на базу. Профит долетел до аэродрома. Что говорит о личности и мастерстве пилота.
Вертолет отремонтировали, и его-то Женя Михненко и спалил в Гаджое через неделю.
Михненко простили в середине сентября. Тут как раз подоспела операция в Панджерском ущелье, и Жене оказали «высокое доверие».
На смену убитому Игорю Золотницкому прибыл лейтенант 21 года из Торжка. Юра Денисов. Молоденький улыбчивый паренек. Мы так его и прозвали – Торжок.
В середине сентября из нашей эскадрильи сколотили группу во главе с Коряковским и послали в Баграм (я, как отстраненный, оставлен дома).
Не долетев до Газни, у Жени Михненко (на «торжковской эмтэшке») спомпажировал двигатель (помпаж – режим возникновения воздушной пробки в компрессоре – ведет к разрушению двигателя). Капитан Михненко вырубил спомпажировавший двигатель и на одном, пролетев 60 км, сел в Гаджое. Михненко обвинили в трусости – ему не поверили. Женя был оскорблен до глубины души. Пришлось доказывать, что неисправна была именно машина. С большим трудом, очень резко сработав органами управления, ему все же удалось в контрольном полете загнать машину в преднамеренный помпаж (что на исправной машине в принципе невозможно). Причиной была изношенность лопаток компрессора. Но от участия в операции Михненко отстранили.
Торжок рано радовался. Через два дня бригада техников сменила ему двигатель, и экипаж капитана Силантьева погнал вертолет на Баграм.
Всех перипетий операций не помню – не присутствовал. Но однажды при возвращении с высадки десанта в пяти километрах от Баграма вертолет Силантьева сбила ракета ПЗРК. Летчик-штурман Рябоконь по команде командира сразу же покинул машину. Сам Силантьев некоторое время ждал Торжка и, только поняв, что дальше ждать не имеет смысла (вертолет перевернется), покинул машину. У Коли Силантьева обгорели руки (он был без перчаток и ЗШ) и голова с шеей.
Группу вел замкомэска. Борттехником у него был проживающий в нашей комнате Игорь Тугаринов. Мы его потом подробно расспросили.
При получении доклада о поражении Силантьева замкомэска доложил о малом остатке топлива и пошел на посадку. Остаток топлива у него был – 440 литров – полный расходный бак (свидетельство Тугаринова). Это у ведущего. Хватает на 23 минуты с посадкой по-вертолетному. У ведомых всегда топлива меньше на 10–15 % (они чаще орудуют рычагом шаг-газ). Ведомые баграмцы даже без всякой команды замкомэска, наплевав (или, наоборот, точно зная расход топлива) на остаток, снизились и вытащили за воротник демисезонки Силантьева с Рябоконем. Торжок погиб.
Подполковник Устинов вернулся с Лашкаргаха на базу. Я поплакался «папе» на произвол его заместителя. Устинов выкинул в мусорное ведро лист взысканий, заполненный замкомэска, и допустил меня к полетам.
Продолжение следует...
Автор: Вячеслав Емшанов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.