Безусловно, в этом мире присутствовало нечто. Нечто сверхъестественное, непостижимое. Изредка до Анны доносилось слабое эхо, отголоски подающихся лично ей знаков, сигналов – которых, увы, ей не дано было расшифровать. С тем же успехом можно перед букашкой развивать философию Ницше или теорему Штейнера.
Примеры? Сколько угодно, на каждом шагу. Вот на телеэкране металась фурией по своей навороченной кухне кулинарная ведущая. Бросалась к духовке, где грозил подгореть её экзотический завтрак, со словами: «Не дай бог!»
Одновременно в открытую дверь балкона Анниной квартиры доносился со двора голос соседки, заботливо напутствующей мужа: «Не дай бог, нажрёшься, паразит!».
В это же время Анна смотрела телевизор одним глазом, одновременно просматривая газету. Тотчас глаза выхватывали строчку: «…Спортсменка Дарья Недайбог…».
Зачем, почему? Колоритная казацкая фамилия – и не такие встречаются, но… Какое странное, настораживающее тройное совпадение!
Или сын собирался по делам и кричал: «Мам, где ключ?».
В ту же секунду в телевизоре жизнерадостно потрясали коробочкой со слабительным: «Ключот всех запоров!» А едва Анна переключала канал, там начинался фильм «Ключбез права передачи». Ключ от чего, от каких тайн без права передачи вручался не ведающей, слепой и глухой Анне? Совпадения, совпадения – не слишком ли их много?
На кухне у Анны висели часы с мигающими изумрудными циферками, она редко на них взглядывала. И вот что она заметила. Стоило поднять на них нечаянно глаза – почти всегда они показывали одно и то же время. 22. 22. Что за тайная сила заставляла её оглянуться именно в этот момент? О чём тщетно предупреждало букашку Анну роковое число?
Когда переезжали на новую квартиру, зеленоглазые часы сломались. Но был компьютер с указателем времени на панели. В первый же вечер Анна скосила на него глаза. 22. 22… Чтобы не напрягаться, заклеила стикером правый нижний угол экрана.
***
Каждый человек сдаёт два главных экзамена в жизни. Первый: отношение к престарелым родителям, чтобы после их ухода не мучила совесть. Второй: воспитание детей, чтобы самим уйти со спокойной душой, оставив их самостоятельными в этой жизни.
С первым испытанием – на родителей – Анна, прямо скажем, не справилась. Срезалась, сдала на «двойку». Поздно исправлять: экзаменатор неподкупен, и переэкзаменовки не будет. Второй экзамен (сын) на грани провала.
Сын не от мира сего: бледный, болезненный, нежный как девушка. Под умными большими глазами синева. Между бровями, как у старичка, глубокая страдальческая морщина. Начиная отстаивать свою точку зрения, задыхается от волнения. Абсолютно не способен к общению с людьми, а значит – к жизни. Мучительно, отчаянно чувствует себя превосходством и ничтожеством одновременно. Я царь – я раб, я Бог – я червь.
***
В отрочестве даже в тридцатиградусную жару носил глухую чёрную одежду и пудовые берцы со шнуровкой до колен. Безымянный палец украсил грубым серебряным кольцом с гравировкой «Обручён со смертью». Отрастил волосы до колен, после обрился наголо. После снова отрастил, уже короче.
А потом встретился с Алёной – вернее, с её мамой. Алёна-то была самой обычной, простенькой, пустенькой девочкой. Для жены самое то. Работала продавцом в ларьке «Соки-воды».
И когда начинались затяжные осенние дожди, она сидела в своём окошке, сонно застывшая, как Царевна Несмеяна, как бабочка в анабиозе. О чём грезила гладкая девичья головка: о знойном ли июле, когда она блистала феей оживлённой летней улицы? О том, как была центром солнечной улицы, жаждущей сока толпы, комплиментов?
А сейчас впереди нескончаемая вьюжная зима, выдувающая из укромных уголков, умертвляющая, накалывающая трепетных бабочек на острые белые снежные иглы…
Восемь месяцев в году в их северном городе Алёна с пасмурным личиком пребывала в своём сезонном оцепенении – не спала и не бодрствовала. Вообще, придраться в невестке было не к чему: не зла, не ленива, не дурна… Не, не, не. Ни то, ни сё. Ни рыба, ни мясо. Ни богу свечка, ни чёрту кочерга.
***
Это Алёна. Зато её мама… Мама Алёны была верующим человеком. И не со времён перестройки, когда повальная мода «на веру» обуяла всеми – а с самого детства. Анна хорошо представляла, что бедняжке пришлось перенести.
У маленькой Анны в классе тоже училась верующая девочка. Она претерпевала жестокие гонения за нательный крестик на шнурке и за платочек, которым всегда покрывала волосы.
Её сторонились, над ней смеялись, обзывали «старушонка» и «богомолка». Дёргали, щипали, дразнили, что от неё пахнет нафталином и ладаном. С ней никто не хотел сидеть за одной партой, как с прокажённой. Разумеется, её не принимали ни в октябрята, ни в пионеры, ни в комсомол. Учителя отводили от неё глаза, как от чего-то неприличного и дурно пахнущего.
Отличница Анна, чистенькая, румяная, с тугими косичками, в отутюженном красном галстучке, – со смесью ужаса, жалости, недоумения, любопытства и брезгливости глядела на эту девочку.
Это тогда. Сегодня она страстно завидовала верующим. Как просто, ясно, чисто им живётся, имея в душе Его могучую поддержку. Всегда можно молитвой напитать и облегчить душу. Всегда есть на что опереться.
Самой Анне не на что было опереться в её свободном парении, в долгом падении под названием «жизнь». На всю жизнь ей была сделана мощная прививка атеизма.
***
У Алёны и сына родилась дочка. Иногда молодые шли в кино или в кафе, оставляя ребёнка то у одной, то у другой бабушки. Анна укачивала малышку, разглядывала крошечное, с копеечку, личико.
Из их с сыном породы ну ничего: хоть бы носик или бровки, или пальчики. И забеременела Алёна странно: познакомилась с сыном в июне, а в июле – здрасте вам – врачи ставят трёхмесячную беременность.
У Анны подруга работала в лаборатории, где делают тест на ДНК. На это нынче тоже установилась повальная мода.
– Ну и чего мучаешься? – сказала подруга. – Устроим анализ в полцены. Ноу проблем.
И устроила. Анна выжидала подходящий момент, обдумывая, как сообщить сыну, что ребёнок не от него. Чужой.
***
Известно: дочку растишь для себя. Сына – для двух чужих женщин: жены и тёщи. Хотя какие чужие. Для сына в последнее время стали роднее Анны.
Особенно мама Алёны. С ней по телефону он может говорить то негромко, то страстно, часами, расхаживая по комнате. О сокровенном, о духовном, о толковании молитв, о сомнениях и искушениях.
С Анной разговаривает минуты. Да и то кратко, отрывисто. Ответит на её расспросы: что покушал, как спал, одевайся сегодня теплей – продует.
Оба тяготятся разговором, с трудом подбирают слова и смущённо, скомкано, с облегчением прощаются. Отметились для приличия – и ладно. Анна заботится о теле сына, тёща – о душе.
Анне кажется, в сыне вера развивает комплекс вечной вины. Перед собой, перед Богом, перед людьми, перед женой. Аннане выдерживала, вступала со сватьей в идейный диспут.
– Не перевесит ли, – осторожно спрашивала, – ваше многочасовое духовное самоусовершенствование поступок какой-нибудь бабушки, которая в это время сменила простынку под стариком в доме престарелых или отнесла в детский интернат ведёрко клубники с огорода?
– Ваша бабушка одному человеку помогла, ну двум-трём, – кротко и терпеливо, как ребёнку, разъясняла мама Алёны. – А прихожанин в храме своей молитвой, возможно, тысячи душ спас. Сказано: спасёшься сам – спасёшь тысячи.
***
В редкие приходы сына Анна всегда заранее готовилась, старалась покормить чем-нибудь вкусненьким, полезным. Насытить молодой растущий организм необходимым набором белков, минералов, витаминов. Вот и на этот раз запекла рыбу (пять магазинов объездила, пока нашла свежую), салат с индейкой. На сладкое сливочно-ягодный коктейль.
Сын заглянул в тарелки и отодвинул. И салат, и второе, и сладкое.
– Мам, нет у тебя чего-нибудь без мяса, без рыбы, без молока и яиц? Решил строго поститься. Держусь вторую неделю, хотя тяжело даётся.
Ну ясно, без тихого, елейного, вкрадчивого вмешательства (Алёниной мамы) тут не обошлось.
– Господи, зачем это – пост? – не поняла и почему-то расстроилась Анна. – И так в чём душа. У тебя глаза запали и под ними чёрные круги. Как заключённый из Освенцима. А что тебе можно?
– Овощи, каши, масло растительное, хлеб только чёрный…
Анна засуетилась, открыла холодильник – на скорую руку соорудить что-нибудь постное. В принципе, она слышала: если поститься умеючи, грамотно, опытно – некоторым людям пост идёт на пользу, даже поправляются. Возьмите батюшек – все в приятном теле.
Но сын… С детства терпеть не мог овощи. Если Анна готовила борщ или щи, вся тарелка у него была увешана по краям гирляндами из вываренных овощей. Не любитель орехов, фруктов, изюма, зелени – всего того, что может поддержать до Пасхи. Как это отразится на его здоровье?
–Ты уверен, что это полезно? – осторожно спросила она. – Особенно в весенний авитаминоз, особенно тебе с твоей напряжённой работой? Я понимаю, раньше люди всё натуральное ели. Всю зиму сидели на жирной свинине-говядине – к весне требовалось организм оздоровить, очистить…
– Мама, кто тебе сказал, что пост – это диета? Великий пост испытывает веру на крепость. Усмиряет плоть, утишает дух.
***
Анна уже собиралась выключить компьютер, когда в телефоне высветился номер сына. Чужой мужской голос представился лейтенантом ГИББД и сообщил, что сын попал в ДТП. В первую минуту подумала, что это телефонное разводилово, о которых много говорят в последнее время.
Но никто с неё денег не просил. Ей назвали адрес больницы, где в реанимации находился сын. Слушая и холодея, Анна ногтями отодрала присохший стикер в правом нижнем уголке экрана. Могла и не смотреть: время было 22. 22. Вот оно.
Днём до трагедии она созванивалась с сыном. У него был тихий, томный, какой-то особенно светлый голос. Сегодня Страстная пятница – и он, по собственной инициативе, с утра крошки хлеба и капли воды в рот не брал. Только мочилгубы минералкой из пластиковой бутылочки, которую всюду носил с собой.
«Дождётся, что грохнется в голодный обморок прямо за рулём», – в сердцах подумала Анна.
Вот оно! Мысль имеет свойство материализоваться.
– Бог этого не попустит, – слышно было, что на другом конце провода сын слабо улыбнулся, как будто прочёл её мысли. – Пост – это и есть самый верный оберег, мама.
***
Ей сообщили обстоятельства аварии: всё записал видеорегистратор. Сын ехал по федеральной трассе, скорость разрешённая.
Весенний плотный, снеговой туман. Гладкая как лента дорога: ни пересечений, ни поворотов, ни пешеходных переходов. Неожиданно из высоких придорожных кустарников выскакивают, как чёртики из табакерки, мальчик и девочка на роликах, держатсяза руки – и прямо под колёса!
Растерянная парочка, живая и невредимая по косой стремительно проносится мимо лобового стекла и остаётся сбоку, справа. А перед машиной скачут кусты, хлещут ветви. Потом переворачивается: жуткий калейдоскоп. Снег, ветки, небо, ветки, снег… «Дворник» усердно, резиново скрипел, но не мог смыть розовые прозрачные пятна, обильно расползающиеся по эту сторону стекла. Пятна сыновней крови. Скрипнул в последний раз – и застыл, придавленный снегом. И тишина.
Знакомый капитан в полиции комментировал запись: «Это же какую реакцию надо иметь… Нечеловеческую. Глаз острый: в тумане ни зги ни видать. Он у вас что: спортсмен, экстремал? Так в доли секунды сориентироваться… Себя не пожалел, чтобы этих дурачков спасти. Те сразу удрали, испугались. Хорошо, следом такси шло, вызвали «скорую»».
...Анна сидела в изголовье сына. В реанимацию не пускают, но Анна известный в городе медик. Сын на несколько минут выходил из медикаментозного сна. Пошевелил губами, она наклонилась, чтобы понять.
– Ничего, всё образуется, – сипелон. – Всё образуется. Не плачь, мама.
***
– Не-ет! Почему он, молодой, красивый?!
Когда сын висел между жизнью и смертью, когда неизвестно было, выживет ли, Анну поразила реакция Алёны. Невесткаточно внезапно очнулась, вышла из бабочкиного забытья. Билась в руках Анны и выкрикивала ужасные слова:
– Почему он?! Сколько вокруг ползает никому не нужных старух. И никак не помрут, ничего с ними не случается? А молодые, любимые умирают?! Лучше бы я, лучше бы со мной… – она скалилась, как зверёк, брызгала во все стороны белыми капельками слюны.
Анна тряхнула её:
– Не смей хоронить заживо. Он будет жить, слышишь?! И скоро мы с твоей мамой станем жертвами компрачикосов – ты тоже будешь так кричать?
Та, рыдая, села на пол, поджала намокшие от слёз, мятые крылышки. Анна опустилась рядом с ней. Привлекла к себе обозлённую, потерянную, запутанную – как сама Анна – девочку. Которая любитеё сына земной, эгоистичной, не христианской любовью. Баюкала растрёпанную Алёнину голову, как ребёнка.
Она не скажет сыну результата анализа ДНК. Что изменить? И зачем множить зло на этом свете?
На одной чаше весов – справедливость и её, Аннино, полное удовлетворение (победа над невесткой!). На другой – ложь во спасение, хрупкое счастье троих. Сына, который не мыслит жизни без семьи. Его юной грешной жены. Их маленькой девочки.
Внучка родилась слабенькой, крестины отложили до года. Когда Анна подарила ей батистовую крестильную рубашечку, она заплясала, как гусёнок, путаясь в кружевном подоле, держась за перильца кроватки, затопала ножками. И так её радость была мила и забавна, что все засмеялись.
Сейчас от Анны зависело всё, как от Бога. В её руках было решать судьбы. Ничего, всё потихоньку образуется. Всё образуется.
