Сегодня исполняется 135 лет со дня рождения актёра, режиссёра, народного артиста СССР Ивана Николаевича Берсенева (1889 – 1951). Его настоящая фамилия Павлищев символично отсылает к персонажу романа Достоевского «Идиот», опекуну князя Мышкина. В спектаклях по произведениям этого классика русской литературы Берсенев сыграл одни из самых ярких своих ролей на мхатовской сцене.
Молодость он провёл в Киеве. Учился в той же гимназии, что и Александр Таиров, затем поступил на юридический факультет Киевского университета, но вскоре его бросил и вошёл в труппу Соловцовского театра. Судя по всему, опыт обучения на юридическом факультете пригодился Ивану Николаевичу в его театральной судьбе.
В труппе Соловцовского театра в Киеве Берсенев познакомился с Константином Марджановым. Именно в его спектакле он сыграл свою первую роль – Родэ в чеховских «Трёх сёстрах». Вскоре Марджанов стал работать в Московском Художественном театре и порекомендовал Немировичу-Данченко пригласить в труппу талантливого и очень красивого молодого артиста.
Иван Берсенев – актёр Московского Художественного театра
В 1911 году Берсенев вступил в труппу Художественного театра и поразительно быстро стал там «своим», несмотря на то, что в те годы в МХТ практически не приглашали актёров со стороны. В свой первый сезон Берсенев великолепно сыграл Фортибраса в «Гамлете» (1911) Гордона Крэга и следователя в «Живом трупе» (1911). Вероятно, в этой последней роли Берсенев и вспомнил опыт обучения на юридическом факультете. Критики отмечали реалистичность, государственность, нарочитую правильность этого героя и его равнодушие к судьбе подсудимого.
Софья Гиацинтова, актриса Художественного театра и Первой студии, будущая жена Ивана Берсенева, так вспоминала этот спектакль:
«Играет незнакомый артист: сидит в мундире за столом, рыжий, с бородкой, в пенсне. Но как сидит, как смотрит, как монотонно-скрипуч его голос, какая жёсткая, злая неколебимость во всем облике! Кажется, он один создает угнетающую атмосферу суда, допроса, унижения человека, говорить с ним бессмысленно – не поймет. Я гляжу и изумляюсь – вот уж поистине нет маленьких ролей. Через минуту мое изумление становится еще больше – в гнусном типе я узнаю недавно поступившего в театр красавца Берсенева, наполнившего беспокойством многие женские сердца. Не знаю, нравится ли он мне, но от проявляемых им знаков внимания (впрочем, не мне одной, даже мне меньше, чем другим, пожалуй) становится тревожно, да и старшие советуют держаться подальше. Я и держусь. Но до чего талантлив, до чего к собственной красоте беспощаден, и какая точная мысль!».
Была и ещё одна роль, косвенно связанная с первой профессией Берсенева – это адвокат Фетюкович в знаменитых «Братьях Карамазовых» (1910) Немировича-Данченко. Вообще талант Берсенева в полной мере раскрылся именно в спектаклях Немировича-Данченко.
Интересно, что при внешности героя-любовника самые удачные роли Ивана Берсенева – характерные. Так случилось и с ролью Петра Верховенского в спектакле Немировича-Данченко «Николай Ставрогин» 1913 года. Берсенев поразительно точно изобразил одержимого и подобострастного человека.
Историк театра И.Н. Соловьёва писала:
«Берсенев играл этого спутника Ставрогина как его влюблённую и пакостную тень, покусывал ногти, дразнил вертлявостью, лихорадочно мелкими гримасками; он был как рыба в воде в толчее, сновал от одного к другому окручивающими длинными восьмёрками».
После 1917 года знаковой работой для Берсенева был ввод в спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Он по-новому трактовал роль Глумова, играл энергичного, ироничного и очень злого человека.
Театральный Бонапарт
В историю Московского Художественного театра Иван Берсенев вошёл не только как блестящий артист, но и как талантливый организатор. Вадим Шверубович вспоминал о нём:
«Человек совершенно исключительный, наделённый огромной энергией, неутомимостью, силой воли, деловой изобретательностью. Берсенев был больше, чем хороший администратор, гораздо, гораздо больше. Берсенев был Кромвелем, Бонапартом, но не в политике, а в театре».
После Октябрьской революции Иван Берсенев занимался в театре многими конфликтными ситуациями. Именно по его инициативе после голодной зимы 1918/19 года затеяли летние гастроли группы актёров МХТ. С них началось путешествие «качаловской группы». Константин Сергеевич Станиславский так до конца и не простил Берсеневу его активное участие в том, что «качаловская группа» так долго не возвращалась на Родину. Однако из воспоминаний Шверубовича очевидно, что именно Берсенев постоянно спасал своих коллег от голода и прочих неприятностей, постигших за годы скитаний группу актёров. Эти же административные навыки пригодились Ивану Берсеневу уже в Первой студии. Тем более, что обратно в труппу Художественного театра Станиславский принять Берсенева отказался.
Первая студия – МХАТ Второй
В 1922 году Ивана Берсенева пригласили в Первую студию – как актёра и члена правления. Михаил Чехов писал Станиславскому в 1923 году: «Как я рад, что не поверил сплетням, сопровождающим Ивана Николаевича Берсенева… если бы я не уберёгся вовремя и поверил слухам, то студия потеряла бы очень нужного ей в теперешнее, переходное время человека».
Снова самый большой успех Берсенев имел в странной характерной роли – пана Минутки в «Расточителе» 1923 года. По воспоминаниям современников в подлом думском секретаре с зашпиленными глазками в грязной манишке было что-то от Верховенского.
К 1924 году Берсенев стал уже одним из самых деятельных членов Студии, именно он подписывал договор с дирекцией Большого театра о передаче Первой студии здания Нового театра на Театральной площади. Этот этап означал полную самостоятельность коллектива. Благодарность Ивану Берсеневу за переговоры тогда подписал лично Михаил Чехов. Вновь Берсенев оказался в немилости у Станиславского, который считал, что именно Иван Николаевич во многом виноват в том, что Первая студия отделилась от Художественного театра и превратилась во МХАТ Второй.
В 1928 году лидер Первой студии Михаил Чехов покинул Россию. Софья Гиацинтова в книге «С памятью наедине» описывает, как они видели Чехова, любимого партнёра и друга, в последний раз.
Сначала во МХАТе Втором организовали художественный совет, а в 1933 году Иван Берсенев возглавил этот театр. Именно там окончательно сформировалась «великая троица», как позднее их называли – Иван Берсенев, Софья Гиацинтова и актриса Серафима Бирман. В середине 1930-х годов МХАТ Второй попал под волну театральных репрессий, когда не вписывающиеся в идеологию театры либо закрывали, либо объединяли. В 1936 году МХАТ Второй закрыли. Гиацинтова вспоминала об этих трагических для неё и для Берсенева событиях так:
«Поздно вечером двадцать седьмого февраля мы – все были в театре – услышали по радио сообщение о том, что “так называемый МХАТ Второй” упраздняется как “посредственный театр”, сохранение которого “не вызывается необходимостью”, тем более что в Москве и без нас есть Художественный театр. Следующие пункты гласили, что здание передается Центральному детскому театру, а артистов нашей труппы предлагается использовать “для усиления ряда театров в Москве или Ленинграде”. Все. Как будто ни в чем нас не обвиняли. Ну, “посредственный театр” — это же не вина, а беда. Но в словах “так называемый” таилось что-то компрометирующее, внушающее опасения, — как потом стало ясно, обоснованное, — что мы теперь чуть ли не самозванцы, присвоившие себе чужое имя».
Театр имени Ленинского Комсомола
После закрытия МХАТа Второго Иван Берсенев, Софья Гиацаинтова и Серафима Бирман оказались в совершенно новом для них коллективе. Как раз в это время власти приняли одно из странных решений по слиянию театров – соединили Центральный ТРАМ (Театр рабочей молодёжи) со студией Рубена Симонова. Так в 1938 году образовался Театр имени Ленинского Комсомола, который и возглавил Иван Берсенев. Многие студийцы сразу же покинули этот гибрид, но некоторые остались. И здесь-то Ивану Николаевичу так пригодился опыт преодоления конфликтных ситуаций, полученный в Московском Художественном театре и в Первой студии.
Режиссёрами спектаклей в основном были Берсенев, Гиацинтова и Бирман. Р. Плятт в книге «Без эпилога» писал про Берсенева: «Режиссёр он был нормальный, без откровений, но будучи первоклассным актёром, знал актёрское нутро и сколачивал свои спектакли легко и быстро».
Самый знаменитый спектакль Берсенева в Театре имени Ленинского Комсомола – это выпущенный перед самым началом войны «Парень из нашего города» (1941) по пьесе Константина Симонова. Наряду с жестким идеологическим посылом в нём ощущались теплота, романтика близких к реальным людям и весьма обаятельных персонажей. Неспроста уже в 1977 году главный режиссёр Театра им. Ленинского Комсомола М. Захаров вновь вернулся к этому тексту.
Хельмер, Сирано де Бержерак и Фёдор Протасов
«Три роли увенчали актёрское творчество Ивана Николаевича Берсенева, словно вобрали в себя все силы его таланта и остались в памяти как создания безупречного искусства: Хельмер, Сирано де Бержерак, Фёдор Протасов», – писал театральный критик К.Л. Рудницкий.
Спектакли «Нора», «Живой труп» и «Сирано де Бержерак» действительно были одними из самых ярких в афише Театра имени Ленинского Комсомола сороковых годов. Примечательно, что Берсенев сыграл Протасова в «Живом трупе» спустя почти тридцать лет после своего знаменитого Следователя в «Живом трупе» Станиславского и Немировича-Данченко на сцене Московского Художественного театра.
Иван Николаевич Берсенев руководил Театром имени Ленинского Комсомола до своей смерти в 1951 году. И хотя после его ухода театр оказался в серьёзном упадке, во многом именно он, Гиацинтова и Бирман воспитали крепкую труппу, на основе которой свой театр строили уже Анатолий Эфрос и Марк Захаров. Выразительный портрет Ивана Берсенева, человека и руководителя, в своих воспоминаниях нарисовал Ростислав Плятт:
«Как-то мы репетировали “Нору” у них дома. Гиацинтова хотела пройти свои сцены со мной, а в театре был выходной день. Они оба считались режиссерами спектакля, но репетировали раздельно. В этот вечер Иван Николаевич не был нам нужен, мы занимались вдвоем, а он ходил по квартире, что-то переставлял с места на место, пытался вникнуть в нашу репетицию, но следовало суровое: “Ваня, не мешай!” — и он продолжал маяться.
Да, он именно маялся. Наконец, сказав: “Сонечка, я выйду глотну воздуха”, надел шубу и удалился. Гиацинтова лукаво сказала мне: “Дойдет до театра, убедится, что он не сгорел, и вернется домой”. Берсенев вернулся через полчаса, сообщил, что машинально забрел на улицу Чехова и хорошо, что забрел: “Вы знаете, наша большая узорная ручка на парадной двери совсем расшаталась, завтра же надо будет закрепить ее”. Вот уж про него можно сказать, что он жил театром и в театре. Он знал не только имя-отчество каждого из работников постановочной части (о труппе я уже не говорю), но и кого надо звать по имени-отчеству, а кого – просто по имени, а если у кого-то была кличка, он знал и эту кличку».
Автор текста: Анастасия Казьмина
Фото из фондов Музея МХАТ
Также будет интересно:
Новая книга: «Воркутинская тетрадь Бориса Мордвинова»