Из письма Николая Владимировича Ханыкова (1-го сентября 1878 г.)
Во все продолжение Хивинской экспедиции никакого бунта в войсках не было. Тем не менее один пехотинец, 22-й дивизии, дивизионным генералом коей был генерал-лейтенант Толмачев (Афанасий Емельянович), был действительно расстрелян и по торопливости Толмачева чуть-чуть не зарыт живой.
Солдат этот был из зырян и человек истинно убогий духом. В одну из многих наших холодных ночей, он был назначен часовым в цепи, выставляемой каждую ночь довольно далеко за лагерем. Оттого ли что он сильно прозяб, оттого ли что ему что-либо погрезилось, но он струсил, бросил ружье и бежал в степь.
Само собою, разумеется, убежать было некуда далеко, и к утру сам ли он вернулся, найден ли был казачьим разъездом, не знаю, но он был приведен под караулом в отряд и отдан был при полевом аудиториате под суд: за побег с часов перед неприятелем (?!) А это было еще до прихода нашего в Эмбинское укрепление.
Суд, руководствуясь военно-полевым положением, присудил его к смертной казни. Василий Алексеевич Перовский хотел его помиловать; но разные "зловещие" советники и в том числе и дивизионный командир, стали его убеждать в необходимости строгого примера, чтоб подтянуть дисциплину.
Перовский имел слабость на это согласиться и, что еще хуже того, не присутствовал лично при приведении этой резолюции в исполнение. С вечера в лагере было известно, что на другой день, кажется в 9 или 10 часов, пользуясь дневкой отряда, несчастный зырянин будет расстрелян.
Действительно, в ясное морозное утро следующего дня все войска отряда были поставлены покоем; в оставшемся свободном пространстве этого каре поставлен был аналой, за коим стоял священник в полном погребальном облачении, а в центре каре врыт был в снег столб, к коему виновный должен быть привязан.
Несчастного солдатика привели под караулом и после короткой молитвы и целовании Евангелия на него надели саван. Полевой походный аудитор с красным носом испитым голосом прочел длинную резолюцию, из которой обвиняемый, совершенно одуревший, ничего очевидно не понял, так как и в спокойном положении он по-русски знал очень плохо.
После этого барабан забил похоронный марш, и несчастного страдальца повели под руки к столбу, у которого была вырыта небольшой глубины могила. Привязав его к столбу, вызвали 12 человек стрелков, которых расставлял сам Толмачев и неизвестно почему очень далеко от столба.
Раздалась команда пли, и багряные пятна показались на саване близ ног, рук и несколько на груди. Страдалец подался телом вперед и, удержанный в полпетли веревкой, зашатался вправо и влево. Я был убежден, что он жив: но Толмачев приказал его зарывать.
Подошедши к могиле, я своими глазами видел, как он, лежавший сначала с сомкнутыми коленами, развел их. Я доложил об этом Афанасию Емельяновичу Толмачеву и насилу убедил его послать доктора Мобица освидетельствовать положение расстрелянного.
Мобиц соскочил в могилу и тотчас же вышел оттуда с известием, что расстрелянный ранен, но даже неопасно и вполне жив. Несмотря на все наши просьбы приказать пристрелить его в упор дула в могиле, Толмачев велел его вытащить за окровавленные руки, снова привязать к столбу и снова вызвал стрелков.
На этот раз они поставлены были близко от цели. Несчастный привязанный не мог стоять на ногах и с веревкой спустился по гладкому столбу на снег. Раздались выстрелы, и первая рана вызвала с его стороны сильное движение рукою. Был ли он или нет убит в этот залп, не знаю; но для большей предосторожности его пристрелили в упор дула.
Эффекта этой мученической казни на солдат был самый тяжелый. Проходя мимо его незакрытой могилы, все громко желали ему царствия небесного и усердно крестились. Перовский, конечно, ничего не узнал об этих потрясающих подробностях; но будь он тут сам, ничего подобного быть не могло.
Иной подумает, что А. Е. Толмачев был злодей, а в действительности он был добряк, но фрунтовик, ставивший артикул выше психологии.
Другие публикации:
- О генерале Григории Ефимовиче Шварце (из рассказа В. С. Толстого, 1847)