Что мы знаем о Россини-человеке? Правильным ответом будет - ничего.
Он сам придумал себе образ "человека, который смеётся" - весёлого толстяка, остроумного балагура, гурмана и повесы, хитмейкера и любимца публики, между делом сочиняющего одну за другой свои очаровательно мелодичные оперы.
Но каким он был на самом деле, что называется, кроме шуток?
Вот, например, история его взаимоотношений с Бетховеном, проливающая свет на настоящего Россини.
Россини и Бетховен
В апреле 1822 года 30-летний Джоаккино Россини приехал в Вену с труппой неаполитанского театра "Сан-Карло": по замыслу итальянского импресарио Барбайи, недавно возглавившего венский «Кернтнертортеатр», здесь должен был пройти фестиваль его опер.
Вот таким его запечатлел лучший портретист Вены Фридрих Лидер:
В это время слава молодого Россини достигла зенита, его оперы шли на всех европейских сценах, публика овациями и криками вызывала автора на сцену не только по окончании оперы, но и сразу после увертюры.
Его гонорары росли как на дрожжах, к тому же он только что (буквально по дороге в Вену) женился на очень состоятельной оперной примадонне, диве неаполитанской сцены Изабелле Кольбран.
Фактически, Россини оккупировал Вену, и она сдалась ему без боя. В течение четырёх последующих месяцев в двух главных театрах австрийской столицы состоялись 63 представления его восьми опер.
Город охватила "россиниевская лихорадка". Все ходили в театр на Россини, писали о Россини, говорили о Россини, пели и играли Россини и танцевали на балах под мелодии из его сочинений. А самым главным событием театрального сезона-1822 стала премьера его новой оперы-сериа "Зельмира".
Россини, конечно, понимал, что своим фестивалем он, в некотором смысле, вторгся на чужую территорию. Ведь в это же самое время в Вене жил великий Бетховен.
Бетховену шёл 52 год, и к этому моменту он уже написал практически, всё, что сделало его великим, кроме последней - Девятой симфонии и Торжественной мессы.
Однако его музыка не вызывала у венцев ничего похожего на "россиниевскую лихорадку", хотя, конечно, он не раз испытал здесь моменты триумфа, и каждое исполнение его нового сочинения воспринималось как событие.
Один из английских музыкальных журналов (The Harmonicon) примерно в это время писал о нём следующее:
«Бетховен - самый знаменитый из ныне живущих композиторов Вены, а в некоторых областях - самый выдающийся мастер нашего времени.
Он ещё не стар, но уже потерян для общества из-за своей полной глухоты, сделавшей его необщительным.
Пренебрежение к своей персоне, которое он демонстрирует, придает ему несколько дикий вид. Выдающиеся черты его лица выражают силу, взгляд блещет энергией, волосы, к которым, кажется, годами не прикасались ни расческа, ни ножницы, обрамляют его широкий лоб в таком беспорядке, что параллель с ними могут составить лишь змеи вокруг головы Горгоны»
"Дикий вид" Бетховена наблюдали лишь самые близкие друзья и посетители ресторана, где он обедал. Он вёл жизнь затворника и избегал общества.
Его доходы в отличие от Россини, не росли, а уменьшались, поскольку он уже не мог давать уроки (единственным его учеником по композиции оставался эрцгерцог Рудольф) и выступать на сцене и в салонах как пианист.
Популярное и великое
Невероятный ажиотаж вокруг фигуры Россини с шумом в прессе и толпами поклонников под окнами его отеля происходил на глазах Бетховена, и естественно, всё это вызвало у него сильное раздражение.
В разговоре с Иоганном Рохлицем (бывшим редактором лейпцигской музыкальной газеты) он с досадой высказался так:
"Обо мне вы здесь и не услышите! Да и что бы вы могли услышать? "Фиделио"? Они его не ставят, да и слушать не хотят.
Симфонии? У них нет на это времени. Мои концерты? Каждый тут играет только своё. Пьесы? Они здесь давно вышли из моды, а мода для венцев - это все. Самое большее, Шуппанциг [скрипач, приятель Бетховена, основатель известного в Вене струнного квартета] иногда откапывает один из моих квартетов..."
Можно, конечно, заподозрить, что эта горечь в словах Бетховена была вызвана творческой ревностью или завистью к успехам плодовитого и стремительного Россини, который в декабре подписывал контракт на оперу, а в январе уже руководил премьерой (так было с "Севильским цирюльником"). Далее он пожинал плоды триумфа или провала, что не имело для него особого значения, потому что на очереди была уже новая опера.
В то же самое время Бетховен мучительно - годами - "улучшал" и переделывал своё единственное оперное детище - героическую "Леонору" (в третьей редакции названную "Фиделио"), чтобы она, наконец, нашла свой путь к венской публике.
Никому, конечно, не чуждо ничто человеческое, но всё же, скорее всего, в венских успехах Россини для Бетховена было нечто более болезненное. Речь шла о том, что на его глазах и на его территории легкомысленная итальянская музыка (половина из россиниевского репертуара в Вене составляли комические оперы) с разгромным счётом побеждала серьёзное и высокое немецкое искусство.
По сути Россини был идейным антагонистом Бетховена. Главной целью искусства он называл "красоту и наслаждение", тогда как у Бетховена были совсем другие идеалы. Он служил не красоте как таковой, и, тем более, не наслаждению, а Истине - высокому и вечному. Он верил, что искусство способно "поднять человечество к свету".
При этом Бетховену не приходило в голову смотреть на автора "Севильского цирюльника" как на своего конкурента или равного себе творца. По его мнению, пена шумного успеха опер Россини рано или поздно должна была осесть (что и произошло ещё при жизни итальянского маэстро).
"Они не отнимут у меня моего места в истории"
- сказал Бетховен однажды. И снова оказался прав, кого бы он не понимал под словом "они".
Кстати, Россини никогда не претендовал на то, чтобы занять место рядом с Бетховеном, и хорошо понимал разницу между популярным и истинно великим.
Бетховен не принимает
Итак, их жизненные траектории пересеклись в Вене весной 1822 года. И, конечно, Россини очень хотел познакомиться с знаменитым композитором.
К этому моменту он знал довольно мало музыки Бетховена, по его собственным словам - всего лишь несколько квартетов и фортепианных сочинений, вероятно, сонат. Как раз в здесь, в Вене, сразу после приезда, ему представилась возможность впервые услышать одну из восьми написанных к тому времени симфоний Бетховена, а именно, Третью, "Героическую".
Как он потом рассказывал, -
"Эта музыка меня ошеломила. У меня была только одна мысль: узнать этого великого гения, увидеть его хотя бы раз!"
Это оказалось не так-то просто. Россини, которого с нетерпением ждала в своих салонах вся венская знать, включая самого австрийского императора, ни с какой стороны не мог подступиться к Бетховену.
Людей, которые могли бы представить его "великому гению", он искал среди своих соотечественников-итальянцев, живущих в Вене.
Сначала он обратился к бетховенскому издателю Доменико Артариа. Вместе они дважды приходили к порогу бетховенской квартиры, однако Бетховен не принял их под предлогом то ли плохого самочувствия, то ли занятости. Секретарь Бетховена - Антон Шиндлер утверждал, что он просто не желал видеть Россини ("он не хотел слышать о нём ни слова").
Это свидетельство нельзя принимать как факт (такова репутация Шиндлера), но оно очень похоже на правду, поскольку все известные высказывания Бетховена о Россини, запечатлённые в разговорных тетрадях (с их помощью он общался с собеседниками), носят отчётливо критический или, как минимум, иронический характер.
Если суммировать всё, что он о нём когда-либо сказал, и опустить наиболее грубые выражения, получится примерно такой портрет.
- Россини - талантливый автор красивых мелодий ("декоратор"), и это всё, на что он способен.
- Он имел бы шанс стать кем-то большим, "если бы учитель почаще его порол".
- Легкомысленное дитя легкомысленной эпохи, производящий свои оперы со скоростью переписчика нот.
- Его "не уважает ни один мастер своего искусства!"
Конечно, Россини об этом не знал, и продолжал искать способы осуществить свою мечту. На этот раз через Антонио Сальери - старого учителя Бетховена. Тот, зная замкнутость и сложный характер своего бывшего ученика, отказался помочь Россини, но перенаправил его к поэту Джузеппе Карпани (Бетховен когда-то писал песни на его стихи).
Карпани подошёл к делу основательно, предварительно отправив Бетховену рекомендательное письмо и несколько оперных партитур Россини. Такое нельзя было игнорировать, и Бетховен, наконец, согласился принять Россини.
Встреча
Спустя годы Россини не раз вспоминал об этой встрече. Чаще всего его рассказ сводился к тому, что из-за глухоты Бетховена и языкового барьера поговорить им не удалось.
"В тот день его слух был особенно плох, и, несмотря на мои самые громкие крики, он не мог меня понять" (Эдуарду Ганслику)
"Из-за его глухоты и моего незнания немецкого языка разговор был невозможен. Но я рад, что, по крайней мере, увидел его" (Фердинанду Хиллеру).
Но однажды (в 1860 году), во время встречи с Рихардом Вагнером в Париже он описал этот визит более развёрнуто, почти дословно. Вероятно, подробность этого рассказа объяснялась особой заинтересованностью собеседника.
Вагнер тоже обожал Бетховена, и тоже мечтал бы поговорить с великим человеком, однако, они разошлись во времени: когда Бетховен умер, Вагнеру было всего 14 лет, жил он далеко от Вены, и встретиться они, конечно, не могли.
Позже он облек свою мечту в форму литературного вымысла (Вагнер был неплохим писателем) и написал на эту тему увлекательную новеллу 👉"Паломничество к Бетховену".
Оказалось, что разговор с Бетховеном, хоть и короткий, всё же состоялся, и Россини описал его Вагнеру во всех деталях. Вот его рассказ с небольшими сокращениями (его записал один из свидетелей этой встречи - Эдмон Мишотт).
«Поднимаясь по лестнице, ведущей в бедный дом, где жил великий человек, я с трудом сдерживал своё волнение.
Когда дверь открылась, я оказался в какой-то лачуге, столь же грязной, сколь и ужасно захламлённой. Особенно врезалось в мою память то, что на потолке, прямо под крышей, зияло множество больших щелей, через которые, должно быть, проникал дождь.
Известные нам портреты Бетховена довольно хорошо передают его внешность. Но то, что не может выразить ни один гравировальный инструмент - это невыразимая печаль, разлитая по всем его чертам. В то же время из-под густых бровей, как будто из пещеры, сверкали небольшие, но, казалось, пронизывающие вас глаза. Голос у него был мягкий и несколько глуховатый.
Когда мы вошли, он сначала не обратил на нас внимания и несколько мгновений оставался склонённым над нотами. Затем, подняв голову, он резко сказал мне на вполне понятном итальянском:
«А! Россини, вы автор « Севильского цирюльника»? Поздравляю вас, это превосходная опера-буффа, я с удовольствием её просмотрел [тут имеется в виду нотный текст] и был в восторге. Пока существуют итальянские театры, её будут исполнять.
И никогда не пытайтесь делать что-либо, кроме оперы-буффа, не искушайте судьбу, пытаясь добиться успеха в каком-либо другом жанре!».
"Но, - тут же возразил ему Карпани (письменно, карандашом, и по-немецки), - маэстро Россини уже сочинил большое количество партитур в жанре оперы-seria: "Танкред", "Отелло", "Моисей". Я недавно послал их вам для просмотра".
"Ну да, я просмотрел их, — ответил Бетховен. - Но, видите ли, серьёзная оперa - это не в природе итальянцев. Им недостаёт музыкальной учёности, чтобы создать настоящцю драму. Да и где бы они могли научиться этому в Италии?… Но в опере-буффа [комической]- продолжал он, - никто не сравнится с вами, итальянцами. Ваш язык и живость темперамента делают её вашим предназначением".
Наш визит был коротким. Я выразил ему все свое восхищение его гением, всю свою благодарность за то, что он позволил мне выразить это ему... Он ответил мне глубоким вздохом и одним единственным словом:
«Oh! un infelice!» (О, я несчастный!).
Наконец, пожелав мне хорошего выступления и успеха «Зельмиры» , он встал, проводил нас до двери и снова сказал мне:
«Главное, пишите побольше "Цирюльников"!"
Комплимент или оскорбление?
Эти слова выглядят комплиментом только на первый взгляд, хотя широко цитируются как свидетельство того, что Бетховен высоко оценивал творчество Россини.
Да, Бетховен был "в восторге" от "Севильского цирюльника", но, с другой стороны, одним небрежным жестом он смахнул со счетов все достижения Россини последних лет - восемь драматических опер, уже заслуживших любовь публики и открывших новые перспективы этого жанра.
Фактически он определил для него роль даже не второго, а третьего плана - музыкального юмориста, бойко тиражирующего своих весёлых "Цирюльников".
Чтобы понять всю резкость такого суждения, представьте себе, что, к примеру, великий Лев Толстой сказал бы Чехову: "Антон Павлович, послушайте моего совета: пишите побольше "Налимов" - я читал и смеялся до слёз! А за серьёзную литературу не беритесь. Все эти "Чайки" и "Вишневые сады"... это не ваше, не умеете вы и не научитесь никогда..."
Впрочем, что-то такое Толстой и говорил Чехову на самом деле по поводу его пьес.
К тому же Бетховен походя прошёлся по всей итальянской музыке, отказав соотечественникам Россини - итальянским композиторам, причём всем сразу - и в глубине, и в настоящем мастерстве.
Любой композитор на месте Россини был бы уязвлён такими словами. Но он никогда не страдал раздутым самолюбием, и при этом слишком боготворил гений Бетховена. "Я стоял перед ним как мотылёк перед львом" - вспоминал он. Он обиделся не за себя и не за родную Италию, а за... самого Бетховена.
«Спускаясь по этой ветхой лестнице, - продолжал Россини, - я испытывал такое тягостное впечатление от моего визита к этому великому человеку, жившему в такой заброшенности и нищете, что не мог сдержать слез.
«Ах! - сказал мне Карпани, - это всё оттого, что он сам этого хочет. Он мизантроп, грубиян и совсем не умеет поддерживать дружеские отношения».
Но потрясённый Россини не мог успокоиться.
О том, что он придумал, чтобы помочь одинокому гению - во 2 части 👇
и в 3 части 👇
Всё о Бетховене в этой подборке 👇
Всё о Россини - здесь 👇
Моя книга 👇
"50 музыкальных шедевров. Популярная история классической музыки" (издательство АСТ).