У выезда из Мурэна, что на севере Монголии, впереди вдруг показался УАЗ-буханка, над которым высоко торчали РОГА. При ближайшем рассмотрении оказалось, что крепились они к живому оленю, и сделав кружок, оленевоз встал неподалёку. Я догадывался, откуда он ехал: к западу от Хубсугула, меж хребтов Хорьдол-Сарььдаг и Улаан-Тайга (3351м) лежит Дархадская котловина - болотистое плато с десятком озёр, нанизанных на речку Шишгит-Гол, которая в Монголии считается истоком Малого Енисея.
При китайцах Дархад относился к Халхе, но в 1914 году вошёл в состав Российской империи как Хазутских хошуун Урянхайского края. В чём, быть может, не последнюю роль сыграл Андрей Шубин - единственный русский купец, торговавший с эти затерянным миром: в сомнном посёлке Рэнчинлхумбэ осталась даже его изба.
Когда же в 1921 году из последующего хаоса наконец выкристаллизовались социалистические Танну-Тува и Монголия, одна мирно уступила эти земли другой, а купца выдали на казнь Советам. Были ли местные жители в курсе этих перестановок - остаётся только гадать: Дархадская котловина и ныне так изолирована от мира, что туристы туда проникают верхом или пешком (хотя в обход доехать до сомонных центров можно).
Но, по крайней мере до ковида, туристов этих было немало: европейцы и американцы, основные гости Хатгала, обожают треккинги, а за Хорьдол-Сарьдагом их ждут последние оленеводы Монголии.
Там живёт около 2 тыс. человек: монголы-дархады (по языку ближе к ойратам, издавна славились шаманами и белыми лошадьми), сотня тувинцев (до 1950-х спокойно кочевавших меж двух стран) и малочисленные (200-300 человек) цаатаны, что с монгольского так и переводится - "оленевладельцы".
На своём языке, близком к тувинскому, они именуются ивмалдар (калька с монгольского), уйгуры (по древней памяти) или духа (собственно название народа). Их соседи в России - тувинцы-тоджинцы (туга) с Малого Енисея, сойоты с Оки Саянской за горой Мунку-Сардык и тофалары (тофа) за Саяном. Четыре крошечных народа - реликт древнейшего населения не только Южной, но и Западной Сибири: их самоназвания учёные возводят к тюркоязычному племени дубо, которое ещё в Средние века ушло в глухие горы от степных войн и ассимилировало живших там самодийцев.
Ныне крупнейший самодийский народ - это ненцы, чьи предки именно с Саян ушли в далёкую тундру и унесли туда оленеводство. То было, впрочем, 1500 лет назад, а в Средние века тем же путём ушёл небольшой народ селькупов. Их железно звенящий язык куда ближе к языкам самодийских народов, в 18 веке обнаруженные в горах Западного Саяна первыми русскими исследователями, но уже в 19 веке бесследно растворившихся среди хакасов и русских.
Восточно-Саянские народы в своей глуши раньше утратили язык, но с дубо скорее смешались на равных, сохранив самосознание и самобытность. Ну а цаатаны ещё и монетизировали их - думаю, каждая из их 44 семей хоть раз попадала в кадр каким-нибудь белым мистерам, на этнофестивали и в кино. Коллапс международного туризма обернулся классическим "если гора не идёт к Магомету...": оленевоз держал путь на Улан-Батор.
А вдоль дороги на Хубсугул среди примелькавшихся уже юрт порой виднелись конусы чумов, покрытые такой же белой тканью. Рядом изнывали от жары и олени - за деньгами туристов ехать в Улан-Батор не обязательно, равно как и туристу не обязательно найти настоящего цаатана, чтоб попищать от восторга при виде ветвистых рогов. С одной стороны, оставшиеся без гостей духа в 2020-х впервые за тысячи лет стали кочевать за пределами Дархадской котловины, но с другой, на многих стойбищах (отагс) цаатанов изображают монголы.
В настоящий урц (чум цаатанов) же заглянуть мне повезло в Москве - конечно же, в Музее Кочевой Культуры. Тут, впрочем, стоит оговориться, что если вниманием туристов и энтузиастов цаатаны избалованы куда больше, чем сойоты или тофалары, то с вниманием учёных всё строго наоборот: туризм в Монголии расцвёл лишь в постсоветскую эпоху, а при социализме этнографические экспедиции работали в республике гораздо меньше, чем в СССР. Поэтому красивых фоток и путевых заметок из Дархада много, а вот о быте и культуре цаатанов больше судят по тоджинцам и сойотам.
И тех, и других можно описать как причудливый сплав самодийского с монгольским. Цаатаны носят дээлы (монгольские кафтаны), но до того, как стали их покупать - шили из оленьей ровдуги и кожзама. Широкие лыжи, типичные для таёжных народов, снизу обивались конскими волосом. Не меньшую роль, чем оленеводство, занимала охота - в основном с помощью ловушек, так как невесть как попавшие в Дархад ружья веpмаxта и патроны к ним были до недавних времён на вес золота.
Община делится на две части: в Зуун-тайге (Западной) в отагсах 2-3 урца и от 20 до 180 оленей кочуют каждые несколько недель, а в Барун-тайге большие стойбища по 10-20 чумов с маленькими стадами у каждого делают за год лишь 5-6 перекочёвок. Само горно-таёжное оленеводство не похоже на тундровое. На Ямале чертой бедности считаются 300 оленей, а в Саянах достаточно трёх - важенки и пары быков, работающих посменно.
На извилистых тропах мало пользы от саней, зато оленьи сёдла есть 3 типов - ездовое со стременами, вьючное и детское под люльку. Сама конструкция сёдел почти та же, что и у лошадей, но располагались они на лопатках - хребет у оленя слабее. Всё это намекает, что саянское оленеводство совсем не такое, каким его увезли предки ненцев - просто лошадь по глубокому снегу в горах редко проходит за день хотя бы 20 километров, а вот оленю хватает сил километров на 30-40, и дубо захватили горы, просто адаптировав своё коневодство к рогатой замене.
Так что лакомиться олениной (например, варёной с клубнями саранки) в Саянах позволяли себе только богачи, зато для остальных незаменимой пищей было молоко важенок. Всего Дархадской котловине около 2,5 тыс. оленей - у ненцев столько может быть в не самом большом семейном стаде. Хотя точные цифры называть у оленеводов дурная примета...
И совсем уж тёмный лес - духовная культура, не очень-то схожая с сойотской. Вроде бы тут тот же сплав шаманства и "народного" буддизма, однако и то, и другое - понятия очень уж растяжимые. Земля сойотов впечатляет культом Гэсэра, а вот на буддийских алтарях племени духа чаще встречается Бурджи-лхамо - хранительницей детей. Буддизм проникал в Дархад тяжко, а единственный монастырь, основанный в 1750-е годы, несколько раз переезжал из-за набегов и проклятий.
В наши дни шаманство снова в тренде: тех же оленей в Улан-Батор вполне могли везти на обряд к какому-нибудь бизнесмену или политику, осознавшему бессилие материализма и буддизма в решении его проблем. Корректнее говорить даже не о цаатанской, а о дархадской духовной культуре: в глухой котловине сосуществуют тувинские, бурятские и даже последние собственно монгольские шаманы. Например один из крупнейших современных популяризаторов шаманства, уехавший в Америку в 1990-х Энхтайван - по отцу дархад-монгол, а по матери - цаатан.
Атрибуты и их названия (например, бубен донгор или шапка борто) чем-то напомнили мне бурятское Прибайкалье, чем-то - Алтай... вот только между ними лежит Тува, и подозреваю, был бы знаком с ней получше - многое опознал бы и тут.
Как и всюду в Степи, высшей сущностью у цаатанов считается демиург Тенгри, или Вечное Синее Небо. Ближе всех к нему - 99 тенгиров (55 дружественных человеку белых и 44 враждебных чёрных) во главе с Хурмастом, а также дыбжиты, эфирные духи, ведающие погодой. Первые летают сами, а вторые хоть и вровень с ними, но на драконах, известных под китайским названием Лу.
Землю населяют саддыки (духи местности) во главе с панмонгольским Белым Старцем (Цаган Эбугун), которым оставляют подношения на обоо, а воду - лусуты, от которых, кстати, и русские произошли. О подземном мире я не нашёл конкретики, но вот нечисть в Дархаде водилась: так, из духов грешных женщин получались шулмы (невидимые ведьмы), а из грешных мужчин - чуткуры, однорукие и одноногие, но весьма деловитые черти, которых можно было призывать.
Со всем этим соседствовал Баян-Хонгор - абстрактный пантеистический дух природы. Равно как и степные обряды уживались с таёжными: хотя у цаатанов не было Медвежьего праздника ни в югорском, ни в амурском его видах, всё же общее место всех текстов про них - заклинания, которые читал человек перед тем, как добыть медведя в берлоге. Впрочем, всё это писано оленьим рогом по эфиру: для цельной картины духовного мира Дархада достаточного материала просто нет.
И видимо не будет: дети цаатанов общаются на монгольском, а из обычаев актуальны лишь те, за которые платят турист и государство, дотирующее оленеводческий образ жизни. Ну а на фото Полина (в совсем не этнографичном берете) из Музея Кочевой культуры демонстрирует костюм дархадского шамана со знакомым по Бурятии зеркальцем-оберегом тали:
