Продолжение, начало здесь. Мы остановились на моменте, когда Германн приходит в комнату Лизаветы, рассказывает ей о смерти Графини и раскрывает истинный смысл своих ухаживаний. И здесь мы получаем важную подсказку, характеризующую личность героя.
Уже упоминалось, что для петербургского текста свойственна двойственность: или прямое наличие в тексте персонажей-двойников, или раздвоение характера в одном человеке. Это случай Германна. В начале повести о нём говорят как о холодном и расчётливом немце. Его привлекает игра, но он способен устоять и ни разу не испытать судьбу. У него есть небольшое наследство, но он, при всей тяге к роскоши, не тратит его и живёт бедно в надежде на будущее богатство.
Я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее
Но постепенно им овладевает его вторая, подавленная личность, одержимая идеей обогащения. Сначала Томский, а затем и Лизавета сравнивают Германна с Наполеоном:
-- Этот Германн, -- продолжал Томский, -- лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства.
Она отерла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона.
Почему Наполеон? Эпоха романтизма - время повальной "моды" на французского полководца, о чём можно почитать по ссылке:
Читателей того времени интересовало всё необычное, исключительное. “Поэт и толпа”, как называется одно из стихотворений того же Пушкина. Выдающаяся личность и там, внизу, чернь. Богатая на неожиданные взлёты и падения жизнь Наполеона казалась идеальной иллюстрацией.
Но уже в “Евгении Онегине” Пушкин критически относится к этому образу и пытается его развенчать:
Мы почитаем всех нулями,
А единицами - себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Позже эту мысль будет развивать Достоевский. Неслучайно между “Пиковой дамой” и “Преступлением и наказанием” находят много общего.
Вот этими чертами радикального наполеоновского индивидуализма и наделяется ранее подавленная часть личности Германна. Будучи уже полностью во власти своей мании, он видит в окружающих (в нашем случае в Лизавете) только инструмент для достижения цели.
Но цель ускользает. Графиня мертва. Секрет остался неизвестен.
Германн смотрел на нее молча: сердце его также терзалось, но ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения.
Заметим: не чувствовал угрызения совести. Далее следует сцена похорон, где звучит довольно ироничная по отношению к произошедшему речь:
Молодой архиерей произнес надгробное слово. В простых и трогательных выражениях представил он мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим, умилительным приготовлением к христианской кончине. "Ангел смерти обрел ее, -- сказал оратор, -- бодрствующую в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного".
И Германн подходит к гробу:
В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом.
Точно так же, как Евгению показалось, что на него со злостью смотрит Медный всадник. Трактовать эту сцену, как и всю повесть, можно как угодно: либо как плод пошатнувшегося психического здоровья Германна, либо как буквальную насмешку над ним какой-то нечисти.
Это же относится и к следующему эпизоду. Здесь, ночью, во сне или наяву, герою является Графиня. Не по собственной прихоти, а как инструмент неназванных сил:
-- Я пришла к тебе против своей воли, -- сказала она твердым голосом, -- но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…
Испытание для Германна продолжается. С ним играют, его повторно заманивают в ловушку, но на этот раз ещё более убедительно, так как перед ним является призрак покойницы. Ему как бы дают гарантию, что этим картам можно верить.
Этого его разум уже не выдерживает: реальность и фантазия окончательно смешались. Такие изменённые состояния сознания очень характерны для петербургского текста:
Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семерка, туз -- скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка, ceмерка, туз -- не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: "Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная". У него спрашивали: "который час", он отвечал: "без пяти минут семерка". Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз -- преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком.
И, конечно, жажда богатства вытесняет любую мысль о Лизавете, даже несмотря на условие, поставленное Графиней. Она была ему нужна только как инструмент.
Последующие события описаны довольно скупо. Германн действительно дважды выигрывает, но на третий раз он теряет всё - и над ним снова прищурено усмехается Графиня в образе Пиковой Дамы.
Но что случилось на самом деле? Дело в том, что даже в Серебряном веке некоторые критики неправильно трактовали результат последней игры Германна из-за незнания правил и утверждали, что Графиня его обманула изначально. Попробуем разобраться.
Штосс (или фараон) - игра истинно романтическая. Как упоминалось в прошлой части, в это время существовал повышенный интерес к случайностям, в которых видели проявление воли судьбы. С этой точки зрения нет ничего лучше штосса.
Игрок (понтёр) выбирает из колоды одну карту, на которую делает ставку. В случае “Пиковой дамы” Германн клал эту карту рубашкой вверх, то есть скрывал от других до нужного момента. Банкомёт начинает метать карты попеременно направо и налево. Если нужная карта выпадала налево, выигрывал понтёр. Направо - банкомёт. Правила просты до примитивности и совершенно не зависят ни от каких умений понтёра. Чистая случайность.
В последней игре обещанный Графиней туз действительно лёг налево! То есть обмана не было. Но Германн переворачивает свою карту и видит, что до начала игры он выбрал не туза, а даму.
Таким образом, читатель остаётся в неведении. Ошибся ли Германн по причине одержимости образом Графини, или он выбрал правильную карту, которая изменилась сверхъестественным образом.
Несколько слов об образе города. Несмотря на то что многое в героях повести соответствует канону петербургского текста, сам город здесь представлен минимально. Из чисто городских деталей можно упомянуть разве что погоду:
Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты.
И особый тип петербургской синекдохи: перенесении наименования от общего к его части. Авторы подобных текстов часто изображают вместо людей предметы одежды или отдельные части тела. Цельная личность расщепляется. Это будет встречаться буквально на каждой странице у Гоголя, но и у Пушкина это есть:
Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара.
Ну и о концовке: Германн сходит с ума, как и положено жертве Петербурга. Он поддался искушению. Тут уже как угодно: либо стал жертвой злых сил, которые так любят играть с людьми, либо потерял психическое здоровье в погоне за призрачным богатством.
Как говорит Достоевский в романе “Подросток”:
В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из “Пиковой дамы” (колоссальное лицо, необычайный, совершенно петербургский тип – тип из петербургского периода!), мне кажется, должна еще более укрепиться
В качестве послесловия - теория в порядке бреда.
В последнем абзаце мы узнаём, что Лизавета удачно выходит замуж и у неё воспитывается бедная родственница. То есть сюжет выходит на новый круг. А что, если она переняла функцию Графини и теперь сама служит петербургской нечисти?
Если мы примем ту версию, что Графиня была инструментом злых сил, то заманивала молодого человека она именно с помощью Лизаветы: он окончательно решился, когда увидел девушку в окне:
В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь.
Мы точно знаем, что она его не интересует и интересовать не будет. Почему тогда такая реакция? Возможно, с Лизаветой не всё так просто. А теперь, после удачной "охоты", наступил её черёд руководить завлечением следующей жертвы.
Звучит чересчур сказочно, но женщины в петербургском тексте действительно зачастую используются для заманивания героев во всякие ловушки, о чём нас не устаёт предупреждать Гоголь. Об этом и поговорим в следующий раз.
Ещё раз ссылка на первую часть о "Пиковой даме":
И начало цикла о петербургском тексте: