Сидели мы с приятелями в пивбаре. Допив пиво и с грохотом поставив на мокрый стол кружку, Андрей спросил:
- Артур, а что бы ты сделал, если бы тебя перенесли в далекое прошлое, в юном теле, но с опытом прожитых тобою лет? Ты все знаешь, все умеешь и при этом – можешь! Ты здоров и красив… ведь ты был симпатичным в юности?
- Я и сейчас ничего, – нагло отвечал я и засунул в рот соленую сушку.
В баре кроме нас троих, была всего пара-тройка припозднившихся посетителей.
- Ну, предположим, – продолжил допрос Славик. – И вот тебе восемнадцать лет, делай что хочешь! Вопрос – что?
- Уж можете не сомневаться, не книжки стал бы читать. А ведь читал запоем. Под одеялом, с фонариком, чтоб мамка не увидела. В подвале, под тусклой лампой, когда во дворе темнело, на уроках, под партой, чтоб училка не засекла, в лесу…В детстве - «Том Сойер», «Три мушкетера», «Остров сокровищ»… Потом Шолохов, Джек Лондон, студентом – Толстой, Достоевский, Бунин, Гоголь… Литература, друзья, сыграла со мной злую шутку. Отняла подлинную жизнь.
- Ну, повело тебя…Что бы ты делал без книг? – спросил Андрей.
- Что бы делал? Перелюбил бы всех девчонок. Сколько их было вокруг! Рыжих, черненьких, симпатичных, красивых! Но – нельзя! Эту страшно! Эта не даст! Эта всем расскажет! Да ведь и уметь надо? А кто научит? Толстой? Теперь-то я знаю как, да что толку…
- Брухливой корове Бог рог не дает, слыхал?
- Слыхал… Признаюсь, у меня отношение к женщинам всегда было странным. Я всегда с ними выяснял отношения, а в юности так просто воевал.
Манерничал, рисовался я в ту пору ужасно. Самим собой быть мне было просто невыносимо. Мы, молодые люди 70-х, вообще были увлечены тогда этой дурацкой игрой: кто-то играл в гениального поэта, кто-то в неистового комиссара времен гражданской войны, кто-то в таежного романтика и гуляку, кто-то в блатного, кто-то в супермена-спецназовца! Никто не хотел быть просто слесарем или просто инженером. Самой большой популярностью пользовался персонаж под названием «непонятый талантливый человек» и «непонятый мученик за правду»… Особенно страдали этой болезнью мужчины молодого возраста. Очень модно было отбиться от стада и загадочно грустить в одиночестве, пока не находилась какая-нибудь сердобольная душа, томимая скукой и обывательской пошлостью, готовая влюбиться в любого дуралея, лишь бы он обещал ей сложную психологическую загадку и бурный драматический финал. Я и сейчас не могу понять истоков этого массового умопомрачения. Или скучно нам было в стране советской жить? Или сам воздух в стране был отравлен безумным пафосом какого-то грандиозного и бессмысленного строительства, когда от каждого требовалась какая-то яркая роль, какая-то маска; отсидеться в этом спектакле было невозможно!
- Не умничай, – строго перебил меня Андрей.
- Хорошо. История приключилась летом в деревне. Я влюбился, господа! Влюбился на всю жизнь. А знакомы мы были секунд двадцать. И при этом я не знаю, как ее зовут.
Я остался доволен произведенным эффектом. И продолжал.
- Я только что закончил первый курс университета и приехал к тетке на недельку отдохнуть. Места у нас дивные, «тургеневские», хотя нынче безлюдные. Деревня, вся утопающая в старых яблоневых садах, располагалась на холме. Внизу река огибала два длинных острова, поросших непроходимыми зарослями колючей ежевики. В июле там поспевала вкусная, ароматная ягода, похожая на мелкую клубнику, которую местные называли викторией. С холма открывались знаменитые «псковские дали», шутливо воспетые еще Довлатовым в его «Заповеднике». Поля с перелесками тянулись на многие версты вокруг. В солнечный день они напоминали лоскутное покрывало. В бездонном небе величественно парили хищные птицы, их резкие неприятные крики вызывали беспокойство. На луговых залысинах паслись аисты и серые цапли. Покоем и свободой дышал этот мир, который издревле рождал у славян мечтательность и тоску по неведомому идеалу.
Сюда я и любил приходить днем с книжкой. Книжки у меня в ту пору были исключительно умные. В чемодане лежали Хемингуэй и Ремарк, Толстой и Леонид Андреев. Но я дочитывал в те дни Герцена, «Былое и думы». Я и сейчас почитаю Герцена за умнейшего писателя России, хотя давно уже переболел материализмом и евроцентризмом, но тогда я почти боготворил его и наполнялся гордостью от того, что мог приобщиться к столь выдающейся личности. Я находил в те дни какое-то болезненное упоение в том, как беспощадно Герцен высмеивал чиновничью тупость николаевской России, и невольно сравнивая ее с советским строем, накапливал в душе диссидентский яд протеста.
Неподалеку от деревни, на склоне холма я отыскал удобное местечко: бугорок, поросший ароматной кудрявой травкой. На нем я и лежал на спине, постелив рубаху и загородившись от солнца раскрытой книгой.
Как-то раз я привычно расположился на своем месте и вдруг увидел неподалеку девушку, которую никак не ожидал здесь встретить. Откуда она появилась – до сих пор не могу себе объяснить. На ней было красное красивое платье вместо столь привычных в ту пору сарафанов и голубая шляпка, из-под которой ниспадали белокурые волосы.
Не местная. Неземная! XIX век! Тютчев! Дворянские усадьбы! Волшебный мираж!
Девушка между тем огляделась, достала из холщовой сумки одеяло, постелила и, оглянувшись мельком на меня, скинула платье. Я торопливо поднял книгу. Герцен по-прежнему воевал с царским режимом, и мне стало даже немножко стыдно за то, что я так поспешно и легкомысленно отвлекся на чепуху. Великий правдолюбец уже сидел в тюрьме, потом мы вместе отправились по знаменитому тракту в Сибирь, где начались подлинные мытарства. Губернские чиновники были глупы, дороги разбиты, крестьяне бесправны – здравствуй, матушка Русь!
И все-таки полностью погрузиться в чтение, как обычно, я не мог. То и дело я опускал книгу и смотрел туда, где на покрывале незнакомка загорала то на спине, то на животе, мило болтая ногами и листая журнал; вероятно, и она поглядывала в мою сторону. Но попробуйте поймать на этом женщину, если она этого не хочет! Несколько раз она вставала, чтобы поправить подстилку, и я мог разглядеть ее прекрасную фигуру в синем бикини. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. Не тронутое загаром тело свидетельствовало о том, что она приехала в деревню, как и я, недавно.
Однажды мы встретились взглядами, и мне показалось, что она улыбнулась. Я нахмурился, хотя девушка и не смогла бы это разглядеть. А это и не надо было! Я играл «для себя». Или, лучше сказать, для того демона, который, как паук, сидел где-то в центре моей личности и дергал за ниточки. Он уже несколько лет мучил меня. Он был вечно недоволен мной. Я был слишком простодушен, слишком смешлив, слишком доверчив и добр. А надо было, как Печорин! Как Волк Ларсен! Как шериф Маккена! Чтоб все боялись. Чтоб все видели, какой я гордый. Какой загадочный. Какой неприступный. И как – черт бы меня побрал! – сейчас не интересует меня эта особа. Ведь я читал Герцена! Ведь я готовил себя для необыкновенного поприща! Я был Штирлиц и Че Гевара в одном лице! А кто была она? Красивая девчонка в красном платье, только и всего.
Целую вечность я боролся с Герценом за счастье русского трудового народа и, наконец, выдохся. Солнце уже клонилось к закату, с реки потянуло ветерком. Замычали коровы на колхозном выгоне за соседней рощицей. Краем глаза я увидел, что девушка собирается. Она свернула одеяло, уложила его в сумку, надела красное платье, босоножки, закинула сумку за спину и не спеша направилась… ко мне. Сердце мое буквально взбесилось в груди, но лицо сохраняло значительную важность. Впрочем, руки с открытой книжкой все-таки дрожали.
Она подошла, и я поднял голову. И в горле сразу пересохло. На меня смотрела девушка, которую нынче окрестили бы топ-моделью. Но как далека она была от бездушного глянца! Серые глаза ее были умны и доверчивы. Она смущенно улыбалась – как мило, господа, она улыбалась! Словно выросла в стране, где никогда не сталкивалась с жлобством. Где мужчины каждую субботу дарили женщинам цветы, а вечерами пили с ними чай на веранде под липами и слушали Шопена в исполнении хозяйки дома.
- Извините, молодой человек, не найдется ли у вас сигареты? – спросила она, опустив взгляд.
- Не курю! – неприветливо ответил я и уткнулся опять в книжку.
- А… который час?
- У меня нет часов, – холодно отвечал я.
Секунду или две девушка стояла, не поднимая глаз, потом хмыкнула, пожала плечами и пошла своей дорогой.
И сразу чувство огромной утраты чугунной плитой придавило меня.
«Останови! Верни! - возопило потрясенное сердце. – Что ты наделал, болван!»
«Заткнись! – сердито отвечал тот, главный, гордец, который дергал за ниточки. – Читай! Читай! Ты классно умыл ее! Пусть думает о тебе весь вечер!»
Я пробовал читать, но куда там! Перед глазами стояло лицо незнакомки. А в нем, сменяя друг друга – любопытство, ожидание, испуг, разочарование, насмешка, обида! А в походке! Целая симфония женской уязвленной гордости: «Да сиди ты тут хоть до самого утра, тоскливый дятел! Нужен ты мне!»
«Ты себе лучше найдешь. Читай, как ни в чем не бывало, - уговаривал внутренний голос, но уже как-то неуверенно. – Ты крут! Гордись этим!»
Тоска навалилась вечером. Я измучил тетку расспросами, откуда могла появиться у нас незнакомка. Красивая. В красном платье. Тетка добросовестно пыталась помочь, но так и не смогла ничего вспомнить.
Я искал незнакомку всю неделю. В нашей деревне не нашел. В соседней тоже. На танцах, где собиралась молодежь со всей округи, тоже ее не было. Кого ни спросишь – не видел, не слышал… Тосковал я ужасно. Герцена забросил, валялся в постели до обеда, пока тетка не начинала ругаться: «Сходил бы на реку, искупался. Погода-то вишь какая чудная!» Местные девчонки мне разонравились. Пора было возвращаться домой, в Ленинград.
Откуда ты явилась, девушка в красном? Зачем?..
Жизнь продолжалась. И в ней было много чудесных знакомств, я влюблялся и был любим, страдал и был счастлив… Учеба, работа, неутоленные амбиции и редкие минуты утоленного тщеславия… все как у людей. Но вот как-то много лет спустя, я услышал по радио в такси знаменитую песню «Леди ин ред» Криса де Бурга и… разрыдался. Седой мужик-таксист, по основной профессии хирург больницы имени Джанелидзе (мы познакомились в дороге), сделал потише.
- Вам плохо?
- Нет… мне хорошо, – ответил я, отворачиваясь от смущения. – Теперь хорошо. Ничего. Бывает…
И точно, мне стало хорошо. На сердце накатила нежная грусть. Стало жаль себя почему-то. Опять я задавал себе вопросы – откуда ты явилась, девушка в красном? Зачем? И не находил ответа…
- Да точно ли она была такая красавица? – недоверчиво спросил Славик. – Может быть, ты выдумал все? Сам себе? Придумал образ Прекрасной Незнакомки? Как Блок? Так бывает, вообще-то. Я тут встретил недавно одну… Первой красавицей была в классе. Я в шоке, ребята! Бабища с колхозного рынка!
Крякнув, словно от досады, Андрюха поднялся и подошел к стойке. Бармен Витя – добрый пузан и обжора, наш старый знакомый – мыл кружки и слушал Андрея с веселым изумлением. Потом кивнул и помахал мне рукой.
Андрюха сел, отдуваясь.
- Витек никогда мне не откажет.
Под сводами прокуренного пивняка зазвучала до боли знакомая мелодия…
---
Автор: Артур Болен