Роман называется "Взятие Измаила", я дочитал его только что.
Я принимался за него дважды или трижды. Первый раз с разбега прочитал страниц двадцать и заблудился.
Потом выбрел на поляну, передохнул, побежал опять в чащу, страниц на сорок и опять заплутал.
Выбрался уж совсем из леса и пошёл по знакомым тропам, а потом куда Михаил послал.
Послал. И я благодарно пошёл.
И вот, тёплым апрельским утром, внятным, чистым, бережно-сострадательным утром я дочитал роман. И тут же захотел перечитать, но, пожалуй, не именно сейчас. У меня ведь уже была недавно такая история, с романом Александра Чудакова "Ложится мгла на старые ступени". Я вернусь, наверное, и к тому и к этому лесу и найду их уже не лесом, не чащей, не бором, а чем-то совсем другим. Собой найду.
Роман грустный, нежный. Измаил не взят да и невозможно его взять. Берёшь его, строишь планы, а он оказывается вовсе другим Измаилом, первенцем Авраама, ребёнком Агари. И ты вроде бы берёшь его в руки, как своего сына и носишь. И вот тогда ты его взял, но всё сомневаешься и проверяешь, складывая руки люлькой.
Что ж сказать. Что книга прекрасная — да, но не в этом дело. А дело, быть может, в ворохе грусти и надежды, которое копошится у тебя в руках, в ладонях уже твоей памяти. И я перебираю собственные воспоминания, как чётки или они перебирают меня. Будто бы Воспоминание — несравненный неподвижный великан, а я — любимая, надеешься, игрушка в его руках.
"Взятие Измаила" — это тревожная и смиренная попытка смастерить что-то, похожее на овеществлённую память. То есть, написать память как книгу, как попытку книги.
Я, конечно, путался в переходах шишкинского Измаил. но вместе с тем счастливо избегал путаницы. Я мог начать даже с полуслова. Вот читаю, потом откладываю до другого счастливого часа, открываю где-то тут или рядом с тем и принимаюсь складывать, и привыкаю к литературной арифметике, а до алгебры не знаю, добираюсь ли. Алгебра — это когда ты поднимаешься над книгой и видишь её всю, как карту, как план взятия города, которого незачем брать потому, что он незащищён.
Как жизнь перед жизнью.
Так что вот ещё неплохое название для романа — "Жизнь перед жизнью", но у Шишкина лучше потому, что конкретно и фабульно.
Много красоты вокруг, а ещё больше в читателе, ощутившим себя хоть каким-нибудь Измаилом.
Почитать ещё что-нибудь
