Из рассказов Сергея Дмитриевича Шереметева
Прасковья Юрьевна Кологривова (мать княгини В. Ф. Вяземской), была лично известна князю Григорию Александровичу Потемкину. Избалованный лестью и исключительным положением, Потемкин, не зная границ хвастался в дамском обществе и в присутствии княгини Прасковьи Юрьевны, что "всякую женщину всегда можно невозбранно поцеловать".
Это было во время турецкого похода, и первый муж её, князь Гагарин (Федор Сергеевич), находился тут же. Прасковья Юрьевна ему возражала. Тогда Потемкин подошел к ней и действительно её поцеловал, но вслед за тем раздалась громкая пощечина.
Свидетели этой сцены были поражены неожиданностью. Князь Гагарин, стоявший за креслом, был ни жив, ни мертв и до того растерялся, что тихо опустился за спинку. Все ожидали бури. Потемкин, озадаченный и мрачный, тотчас же удалился. Прошло некоторое время в томительном недоумении, что будет? Но вот возвращается Потемкин, и что же? Он подносит княгине Прасковье Юрьевне какой-то гостинец с самыми утонченными по вежливости приемами.
Мать Прасковьи Юрьевны, княгиня Дарья Александровна Трубецкая, правнучка боярина Артамона Матвеева, была женщина крепкого русского закала. Она была в тайном постриге, о чем узнали только после её смерти, когда нашли на ней вериги, а прибывшие монахини стали поминать ее "сестрою". Она последние годы никогда не спала в кровати, и у нее было множество икон, развешанных почти до потолка.
Один из сыновей Прасковьи Юрьевны, князь Федор Федорович Гагарин, был истинным представителем своего времени. Сын "когда-то блестящего танцора королевы Марии-Антуанетты", он вступил в Париж вместе с войсками нашими в 1814 году. Совершеннейший француз, подобно многим его современникам, он известен был под прозвищем "tête de mort".
Вскоре после взятия Парижа он был в театре и до него дошёл разговор в соседней ложе. Говорили там "о появлении с казаками какого то русского дикаря и башибузука князя Гагарина". Говорили с недоумением и с опаской. Князь Фёдор Фёдорович не замедлил отрекомендоваться своим соседям по ложе и увлёк их разговором на отборном французском языке. Когда же они пожелали узнать его имя, он изумил их сообщением, что "он, тот самый баши-бузук", о котором они толковали.
По выходе в отставку, он поселился в Москве, где и кончил свой век раздражительным старым холостяком. Он был приятелем графа В. А. Бобринского. Вообще же, малодоступный, он брюзжал, куря трубку, и ко всему относился скептически и порицательно.
Одна из дочерей Прасковьи Юрьевны, княгиня В. Ф. Вяземская, любила вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной дружбе, чуждой всяких церемоний. Бывало, зайдет он к ней поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: "Княгиня, позвольте уйти на судёнышко!" и, получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширмы. Она иначе не называла его, как "Alexandre Pouschkine".
В ней было редкое сочетание памяти, одинаково восприимчивой к далекому прошлому и к животрепещущим интересам настоящего. Она кипятилась и негодовала, и в то же время заливалась своим заразительным хохотом, следя за всем и живя в постоянном и разнообразном общении с множеством лиц; она принимала у себя запросто августейших посетителей разных стран с одинаковою непринуждённостью и со своеобразною простотой, не чуждою глубокого знания человеческих слабостей и придворного быта, и всех очаровывала блеском своего свежего неувядаемого ума.
Обычным выражением ее было слово "натурально"; вообще она выражалась образной речью. "У нее брюхо под носом", - говаривала она о беременных женщинах.
Второй муж Прасковьи Юрьевны, Петр Александрович Кологривов, не отличался утонченными чувствами и был грубоват. Княгиня Вера Федоровна не иначе говорила о нем, как полунасмешливо, припоминая его причуды и странности. В молодости ее в ходу были "шарады", и Кологривов, не желая отставать от других, предлагал шарады своего изобретения и притом на французском языке, которым плохо владел.
После смерти Прасковьи Юрьевны, он потребовал, чтобы семья села за тот самый стол, на котором только что лежало её тело, что, конечно, всем было крайне тяжело. Вскоре он сошел с ума и был взят под опеку. Между её вещами нашли старинные часы, пробившие час кончины ее дяди, фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского.
Последние годы своей жизни Прасковья Юрьевна провела в Петербурге; она жила в своем доме на Конногвардейском бульваре, где и скончалась. Перед смертью последние произнесённые ею слова были: "Я перехожу"(Je passe).
Другие публикации:
- Граф Дмитрий Сергеевич Шереметев. Из воспоминаний о Государе Императоре Николае II
