Продолжение "Записок" Александра Христофоровича Эйлера
Еженедельные по воскресеньям парады, линейные учения летом на Смоленском, а маневры осенью на Волковом полях, лагери и смотры только моих 4-х рот Государем (Александр Павлович), происходили в том же порядке, как и в 1808 году; но за практическое учение объявлена мне благодарность в высочайшем приказе, и пожалован от Государя бриллиантовый перстень в 1200 рубл. ассигнациями, который я с великим удовольствием подарил милой моей жене.
В этом же году Англия объявила России войну: флот ее крейсировал около Кронштадта, почему опасались, чтобы не было помехи Петергофскому празднику. Все лейб-батальоны гвардии вступили в Петергоф и расположились лагерем при фарватере от Кронштадта; я был при них с двумя ротами артиллерии, а резерв наш составляли все учебные заведения.
Лагерная служба исполнялась со всей точностью; полковники дежурили по всем войскам; было два маневра в присутствии Государя, а в начале августа двор переехал в Царское Село, и мы пошли в Петербург. 21-го июля я был дежурным по лагерю, а 22-го при утреннем рапорте великому князю (Константин Павлович), Его Высочество мне сказал:
"Хотя я знаю, что, наверное, ты очень устал, но от графа Аракчеева (Алексей Андреевич) отделаться нельзя; он требует, чтобы непременно тебя назначить дежурным при фейерверке. Возьми четыре полные роты от пешей гвардии, будь с ними во 2-м часу у дворца, и исполняй, что граф прикажет". Усталый поехал я в лагерь, наскоро пообедал, собрал батальон и пошел к дворцу, где устроил цепь из 1000 человек и наблюдал за порядком.
В 5 часов пополудни приехала жена с братом Фёдором; я ввел их в цепь и не более получаса мог пробыть с ней. После зари, для усиления цепи от большого напора людей, поступил в мое ведение и весь дворцовый конно-гвардейский караул. В 10 часов, посоветовав жене удалиться, я побежал за ворота и по данному сигналу приказал произвести 21 выстрел, а возвращаясь к фейерверку, увидел ужасное и смешное зрелище: 40000 швермонов осветили совершенно местность, но в тоже время многих обожгли, а в дамских платьях даже произвели пожары.
Для спасения цепи солдаты бросились на землю, а мошенники, пользуясь суматохою, приступили к грабежам и вырывали серьги даже с частью ушей, что производило ужасный крик и плач. Насилу мне удалось восстановить порядок и устроить караул, а конно-гвардейцев, затянутых в лосине, надо было подымать.
Остальной фейерверк был отлично хорош и кончился благополучно; в 12-ть часов я вернулся в палатку и, просидев с женой и братом до 2-х часов, простился и замертво уснул.
В августе, возвратившись в Петербург, я принял в свое ведение батареи, устроенные по Финскому заливу, для защиты столицы от внезапного нападения англичан, после чего расписал все артиллерийские роты по батареям, обучал оные действовать из крепостных орудий, и был всегда в готовности по первому сигналу из Кронштадта встретить незваных гостей.
В сентябре вступила рота моего имени в Петербург, и Государь изволил ее встречать; вместе с нею вступила и полевая рота Б.; но ее императору не показали, потому что лошади едва могли ходить, из которых все средние пары в орудиях падали на каждом повороте в улицу.
В конце года конная артиллерия отделилась от батальона и поступила совершенно в команду Великого Князя (здесь Константина Павловича), а вместе с тем я сдал Его Высочеству и конный взвод резервной роты.
1810 года 1-го января назначены: генерал Барклай де Толли (Михаил Богданович) военным министром, а граф Аракчеев председателем Военного Департамента Государственного Совета, и к нему же поступила собственная Его Величества канцелярия, с чем вместе поступали на его рассмотрение все важнейшие государственные дела.
В январе поручил мне граф Аракчеев обмундировать до 4000 пленных шведских солдат, что я исполнил в три недели, представил оных Государю в аванзалах Зимнего дворца и по приказанию Его Величества отвел шведов к их послу и сдал для отправления в Швецию. После этого чрез три дня послали меня по назначению Императора в новую Финляндию отыскать понтонную роту Дидрихса (Христиан Иванович) и устроить ее для вступления в порядке в столицу.
Я повстречал роту в 20-ти верстах от Нейшлота, лошадей больных велел немедленно продать и, исполнив свое поручение, чрез неделю возвратился и донес военному министру.
В мае месяце генерал Касперский (Иван Федорович) был уволен для излечения болезни, я принял от него на законном основании гвардейский артиллерийский батальон, и в мою команду поступили все полевые артиллерийские роты, расположенные тогда в Петербурге, Москве, Смоленске и Архангельске, а равномерно арсеналы С.-Петербургский и Брянский и Охтинский пороховой завод, хотя в последних трех местах начальники были генерал-майоры.
В том же месяце я с гвардейским артиллерийскими батальоном поступил в совершенную команду Великого Князя, а как Его Высочество всегда особенно был ко мне милостиво расположен, то, по оставлении графом Аракчеевым строевой части, это было для меня великим счастьем и чрезвычайно полезно.
В начале лета барон Меллер-Закомельский (Пётр Иванович) отправился осматривать артиллерию, а генерал-майор граф Кутайсов (Александр Иванович) заступил его место в Петербурге. Мы с ним скоро сошлись и сделались даже приятелями. В это время он был неутешен в безнадежной любви своей к девице Пашковой и находил одно удовольствие беседовать со мною наедине.
Наконец, для развлечения его, я придумал произвести опыты над картечью, предложенной Карнотом, которые были весьма удачны и так понравились графу, что мы часто повторяли их на Волковом поле, чем моя Лизочка не очень была довольна, но я делал это по необходимости, видя в том возможность развлекать несчастную страсть искренно любимого мною и достойного графа Кутайсова.
Парады по воскресеньям, линейные ученья летом, маневры осенью, лагерь в июне месяце и смотры Государем из всей артиллерии только четырех рот, мною командуемых, происходили в том порядке, как и в оба предшествующие года; только на параде, в сентябре месяце, отличные мои люди первого орудия, проходя мимо Государя, сбились с ноги. Император разгневался и подозвал меня, чтобы выговаривать; но Великий Князь тотчас подъехал и доложил, что этому не я виноват, а Преображенские барабанщики, ударившие поход не в ногу, чем Его Высочество избавил меня от невольной неприятности, но после наедине сделал замечание.
В октябре месяце поручил мне военный министр сформировать по новому положению С.-Петербургский округ артиллерийских гарнизонов. Я исполнил в два месяца, получил благоволение Государя и сдал оный окружному начальнику Кузьмину, который, однако ж, хотя и старший, остался у меня в команде. В декабре Государь в зимнем дворце разделял партию рекрут; оставалось 400 человек, совершенных мужиков.
Его Величество, подозвав меня, приказал взять оных и сформировать две роты для Свеаборга; в два с половиной месяца я одел их по штату, пригнали амуницию, выучили пешему строю и представили на смотр. Роты эти, выступая из Петербурга вместе с одной артиллерийской и одной саперной ротами, были разительно лучше последних. Император были от них в восхищении и весьма лестно благодарили меня, а Александр Благословенный умел это.
В это же время Великий Князь просил меня запрячь его модели артиллерии и обоза деревянными лошадьми. Я поручил 30 лошадей в 1/6 долю вырезать лучшему тогда мастеру Карасеву, а упряжь приготовил по масштабу при батальоне и отвез всё в скорости в Стрельну, чем Его Высочество остался очень, очень доволен, благодарил меня и оставил на целый день у себя. Модели эти находятся теперь в 1-м Кадетском корпусе.
Для устроения в роте Его Высочества киверной мастерской, я отдал в ученье лакировать кожу рядовых Кирилова и Глотова, которые поняли дело лучше учителей; теперь они уже в отставке, имеют от своего ремесла каменные дома и ежегодно поставляют в Комиссариат киверов более чем на полмиллиона рублей.
В 1811-м году, когда все власти были заняты политическими делами с Наполеоном и секретными приготовлениями к войне с Францией, последовало распоряжение, чтобы гвардию комплектовать солдатами из полевых войск, и генерал Ставицкий (Петр Федорович) предложил мне получить от него 64 человека, выбранных из 84 тысяч рекрут набора 1811-го года, на что я конечно согласился. Он доставил их в Ижору, откуда я определял рекрут в роту Фрейтага и производил оных чрез неделю в канониры и бомбардиры, а потом переводил в гвардейский батальон, чрез что украсил свой батальон 64-мя рядовыми не старше 25-ти лет, прекрасными собой и ростом не менее 2-х аршин и 9 вершков, а двое были 2-х аршин и 12-ти вершков (приблизительно 196 см).
В течение лета выстроили на Волковом поле один полигон крепости, а в конце сентября была произведена оному атака на спиц равелина по всем правилам искусства. В России это был первый пример и весьма поучительный для войск всех родов, а особенно для артиллерии и инженеров. Мы тут многому научились; теория не всегда совершенно согласна с практикой, которая проще и скорее приводит к цели.
Государь часто посещал наши опыты, был всегда доволен; но мы, употребляя гранаты с разрывом для уничтожения мерлонов, всегда за него боялись. В августе я получил предписание переформировать роты гвардейского батальона в 12-ть орудий каждую, что было сделано в три дня, и я вывел оные в первый раз парада в новом составе и за поспешное исполнение получил благодарность Великого Князя и Императора. В начале сентября приказано было мне прикупить недостающих по военному времени в батальоне 400 артиллерийских лошадей.
Тогда не было роскоши, и бережливо обращались с казенными деньгами: мне на каждую гвардейскую лошадь дали только по сто рублей ассигнаций, но за всем тем я купил здоровых, сильных и довольно красивых лошадей, которые выдержали голод и холод и на коих артиллерия в трехлетнюю кампанию не только не останавливалась, но повсюду поспевала прежде других.
К 14-му октября, дню рождения вдовствующей Императрицы (Мария Федоровна), приказано было приготовить великолепный фейерверк. Огромный щит и павильон установили против дворца на Васильевском Острове, а 5-ть декораций, по воле Государя, должно было устроить на Неве, на барках. Я упрашивал инспектора вытребовать для управления судами морской экипаж, но самонадеянность артиллеристов погубила всё.
Вечером сделался сильный штурм, лаборатористы не могли и не умели удерживать барок на месте; все пять рядов сдвинуло в один, а когда зажгли первую декорацию, огонь сообщился и прочим, которые все вдруг сгорели, что представляло какой-то хаос.
В ноябре, ген.-майор Ермолов (Алексей Петрович) был назначен командиром гвардейского артиллерийского батальона; он приехал в Петербург, но батальона не принимал, а получил вторую гвардейскую пехотную бригаду, а потом и всю дивизию; я же по-прежнему остался командующим гвардейским артиллерийским батальоном.
В это почти время артиллерии капитан Кабанов представил своего изобретения новый диоптр, теория которого оказалась совершенно правильной, и употребление оного при орудиях гвардейской артиллерии не представило никаких неудобств; но ученый комитет не соглашался на введение его вообще во всю артиллерию, отчего родились прения между членами Комитета и офицерами роты Его Высочества: Вельяминовым, двумя князьями Горчаковыми, князем Меншиковым, Поморским и Жиркевичем, с которыми по учености, ловкости и образованности трудно было всякому спорить, особенно когда они обратили прение в смех.
Члены поумнее замолчали, а Ф. вздумал один состязаться; но офицеры довели его до того, что он с Волкова поля убежал, бросился на дрожки и только у заставы опомнился, что забыл при орудии свою шляпу, за которою не решился вернуться, а прислал кучера. Тем прения и кончились: диоптр был принят, а Кабанов награжден чином подполковника, получил орден Св. Владимира и 3000 рублей единовременно.
В декабре выступила из Петербурга рота полковника Г. Император назначил ей смотр в 11-ть часов, а в 8-мь прислал за мною инспектор артиллерии и поручил наблюсти за порядком. Я отправился на Пески, где стояла эта рота и лошади, но не нашел там никого кроме дневальных, и даже лошади были еще не чищены, а самого полковника Г. спящего должен был поднять на ноги. О таковой беспечности я не смел не донести инспектору, что повлекло за собою справедливый выговор; а чрез три дни отправили меня по именному повелению догнать роту, осмотреть оную на походе и всех негодных лошадей выбраковать на счет полковника Г.
Я исполнил поручение, но поберег старика, чем все эти неприятности и кончились.
1812 года первые два месяца провели мы в приготовлениях к походу. Матушка с сестрами приезжала проститься и в последний раз; чрез две недели они отправились домой, а сестра Елизавета осталась у нас, и мы с женою, предчувствуя долгую разлуку, проводили это последнее время в своем кругу и почти никуда не выезжали.
Служа два года под личным начальством Великого Князя (Константина Павловича), я, как и все командиры гвардейских полков, обязаны были ежедневно у него бывать; в 9-м часу мы приезжали, и всегда аккуратно в 9-ть выходил Его Высочество.
Первыми являлись вестовые, потом Великий Князь отдавал общие приказания, а затем спрашивал, не имеет ли кто особого доклада и с этими словами откланивался и входил в штандартную комнату, куда все, кто был нужен Его Высочеству или имели до него надобность, входили по одиночке и получали разрешение, замечания и даже выговоры, чем все и кончалось; а в 10-ть часов каждый из нас был дома или там, где требовала служба.
Этот распорядок с необыкновенной аккуратностью во времени чрезвычайно облегчал службу, за что все полковые командиры вполне были признательны.
7-го марта назначено батальону выступить в поход, а 6-го числа Его Высочество, позвав меня в штандартную, приказал морского экипажа артиллерийскую команду взять мне с собою, и при том объявил, что команду эту надо снабдить 4-мя орудиями с зарядами, лошадьми и упряжью; что команда должна уже быть на батальонном дворе, что ее нужно выучить к выступлению и что инспектору артиллерии об отпуске всего послано уже повеление.
Я бросился на батальонный двор, нашел там поручика Листа с командою и сделал тотчас распоряжение, посредством резервной роты остающейся в Петербурге команду учить при своих орудиях и приемщиков послать немедленно в арсенал, лабораторию и за лошадьми; к часу все было сведено и свезено, а к 4-м и вся упряжь пригнана; в 5-ть часов я посмотрел команду при своих орудиях и на своих лошадях и, оставшись доволен, распустил ее в 6 отдыхать и приготовляться к походу, а сам поехал для сдачи резервной роты князю Абамелику, который задержал меня до 11-ти и тем отнял последнее время провести со своими.
На другой день батальон выступил. Государь провожал нас почти до заставы, был доволен, посмеялся над морскими и благодарил меня весьма лестными словами, особенно за команду поручика Листа, которая действительно очень порядочно прошла церемониальным маршем. Жена моя с дочерью и сестрою провожали меня три перехода и оставались на дневке в Рожествене. 11 марта с грустными сердцами мы простились надолго.
Переходы были обыкновенные, а дневки чрез три дня; но, по глубине снегов, поход был тяжел. Переправясь чрез Двину, нас остановили в Брецлавле, где проехал Император, а потом мы перешли в деревню Даугелишки; квартиры были сносные, но фуража почти вовсе нельзя было достать.
Овес привозили по распоряжению провиантского ведомства, а на сено отпускали по рублю серебром за пуд; но купить не было возможности более 5-ти фунтов в день на лошадь, отчего в пять недель у меня осталось 60000 рубл., из которых 10000 на подъёмных лошадей, состоящих на моей ответственности, я оставил у себя, а 50000 представил обратно, и поступок сей, как единственный в целой армии, доведен был Великим Князем до высочайшего сведения.
К именинам Его Высочества 21 мая у меня изготовили небольшой фейерверк, но от дождя и перевозки в Видзы, горел весьма неудачно. Чрез три дни вся гвардия пошла в Вильну, где было два маневра, после коих выступила обратно в деревни по квартирам, а артиллерия разместилась около города Свенциан, в котором я занял свою штаб-квартиру и где расположил парки артиллерии всех рот.
12 июня поутру прискакал ко мне фельдъегерь и объявил, что Государь прибудет в Свенцианы в 11 часов, что квартира уже назначена в доме уездного суда и что Император приказал поставить двух часовых, а как уже был 11-тый час, то из паркового караула я отвел двух лучших рядовых и только что поставил их к дверям, как подъехал Государь и, выходя из коляски, сказал: "Поздравляю с войною; Наполеон ночью в 12-ть часов перешел Неман".
Я лично остался при квартире и послал в роту Его Высочества за полным караулом в 120 человек, который и прибыл в три часа. Император прошел по фронту, спрашивал о некоторых, известных ему людях и приказал поставить к нему караул из одного фейерверкера и 10 рядовых, а остальных людей отпустить, что я исполнил, но, не отходя от квартиры, велел 50 человек расквартировать в городе и быть им всегда наготове.
Во время зари Государь стоял на крыльце, а после оной приказал мне поставить часовых под окошко его спальни по углам забора квартиры и одного к экипажам. Я решился доложить, что карауль будет в 30 человек, и потому не позволит ли его Величество поставить офицера. Ответ Государя был: "нет, братец, не надо; наряди двух фейерверкеров, после, чего, уволив караул, я расставил часовых и, отдав им приказание, отвел сам без ефрейтора часового под окошко, которого лично чрез два часа сменял.
Император долго сидел у окна и все писал, но когда приходила смена, подымал занавеску и смотрел. В три часа Его Величество лег отдыхать, а я всю ночь провел подле караула на прилавке у ворот. В эти сутки я до того был занят, что не обедал и даже не пил чаю. На другой день приведена была в караул Преображенского полка рота со знаменем; но Государь ее не принял, говоря, "что артиллеристы оберегают его так хорошо, что лучшего караула не желает"; а потом, обратясь ко мне, сказал:
"Можешь ты дать мне другой караул?" Я, отвечал, что поставлю себе за особенное счастье, побежал и привел смену, которая уже была готова. Император много благодарил меня и остался при разводе. Таковая постоянная благосклонность искренно возлюбленного моего Монарха единственно поддерживала силы мои, совершенно изнуренные в эти двое суток. На третий день поутру Император вышел к караулу и сказал мне:
"Спасибо, братец, за караулы, а еще более за твою заботливость; сегодня вы должны выйти на позицию: скоро придет Преображенский развод, сменись и ступай с Богом, куда прикажут".
Вот чем началась для меня отечественная кампания, описывать которую не буду, но упомяну только случаи, до меня касавшиеся или особенно занимательные.
На переходе в Дриссу отлучился у меня один рядовой из рекрут. Я запретил от той артели наряжать ко мне ординарца и караул, что чрезвычайно их огорчило; и фейерверкеры, и ефрейторы с позволения моего пошли его искать и поймали в 15-ти верстах. Наказание розгами я предоставил артели, и после того никогда не было не только отлучившегося, но и отсталого. В Дриссе недостало хлеба в двух полках; узнали, что у меня большой оного запас и взяли половину, чем наделали мне много хлопот.
В это же время подошли французы к Динабургу, где для распоряжения казенным имуществом была наряжена комиссия, которая и представила доклад, чтобы до полумиллиона рублей ассигнаций сжечь; а Государь, надписав тут же, что подобные предложения могут делать только грабители, послал оный обратно в комиссию.
Бородинское сражение, происходившее 26 августа, было самое жестокое, какое я, когда-либо видел. В 4 часа пополудни прислал за мной главнокомандующий и приказал укомплектовать всю артиллерию зарядами для завтрашнего сражения. Я прохлопотал целую ночь, а между тем армия снялась и попалась мне на встречу около Можайска.
Фланговый бомбардир роты Его Высочества, после первого выстрела из первого орудия, вышел, чтобы снова его зарядить; но неприятельское ядро оторвало у него руку, загнало оную вместе с банником в камору орудия и само там засело. Впрочем, потеря, кроме этой, не была здесь велика, а в роте графа Аракчеева убито: 1 полковник, 1 обер-офицер, 44 нижних чинов и более 50 лошадей, да столько же переранило.
Полки Преображенский и Семеновский быв, всё это сражение в резерве, не заряжали ружей, но потеряли 500 человек из фронта. После Бородина корпуса чрезвычайно убыли в числе людей; излишнюю артиллерию от них отобрали и составили резерв под моим начальством, который состоял тогда из 30 рот или 360 орудий.
Пред Москвой полагали дать сражение, но, слава Богу, отменили. Местность рассечённая глубокими оврагами и слабость сил наших противу французских не могли обещать нам ничего доброго; а отступление чрез столь пространный город погубило бы всю армию. В 1-м часу ночи мне с резервной артиллерией приказано было выступить и сколько возможно не задерживать прочие войска.
От 2 до 5 часов я проходил Москву совершенно опустелую от жителей, а вышед за заставу увидел несчастных, идущих по всему полю с ношами и плачущих. Это было 2-го сентября, 3-го же и 4-го на фланговом марше в 33 верстах от города освещало нас пламя Москвы и столь ярко, что и ночью можно бы было читать книгу; а 7-го числа, когда последние войска выходили из села Воронова, которое лучше многих городов, сам хозяин оного граф Ростопчин (Федор Васильевич) своими руками зажег строения во многих местах, и все село обратилось в развалины.
В Тарутине мы простояли почти месяц. Я поместил свои 30 рот слева в батарейной колонне, по дороге, ведущей в Леташевку, где была главная квартира. Ночи уже были холодные, и появлялись заморозки; но солдатушки мои, истинно меня любившие, построили мне землянку с печью, так что можно было в ней и зимовать. Впрочем она и была мне нужна для многочисленных моих занятий, которые тогда я имел на счет устройства и комплектования артиллерии по поручениям уважаемых мною генералов барона Левенштерна (Владимир Иванович), Ермолова и Коновницына (Петр Петрович), которые не только беспрерывно присылали ко мне адъютантов своих, но приезжали и сами.
Хлеб, овес и мясо доставлялись нам вполне; но за сеном посылалась обыкновенно третья часть лошадей, которые привозили оное на вьюках верст за 50 и более; а потому выступление 12 октября к Малому Ярославцу было весьма затруднительное. Рота Мацылева, идущая на хвосте, отстала и пропала; три дня я посылал ее отыскивать и наконец узнал, что она прошла прямо в Калугу за обозами, которые все решительно были из Леташевки отправлены туда, дабы не сделали затруднения в движении армии.
Начиная от Малого Ярославца, стали приводить пленных и привозить отбитые неприятельские орудия. Дух армии поднялся, и мы шли довольно скоро с полной надеждой на успех. В Полотняных Заводах я получил личное приказание главнокомандующего идти за главной квартирой в 10-ти или даже 20-ти верстах и, сберегая, сколько возможно людей, стараться их размещать хотя на самые тесные квартиры.
Я тотчас выслал квартирьеров, приказал отводить под каждую роту от 4-х до 7-ми пустых крестьянских домов и отправил нарочного в Калугу, чтоб обозы, сдав всю кладь местному начальству под квитанции, нагрузились хлебом и прибыли к армии. Это распоряжение доставило всем ротам на шесть недель сухарей, которых достало до самой Вильны, а солдатушки всегда отыскивали сено в лесах, а овес в ямах, так что и в фураже не было недостатка.
От резервной артиллерии требовали иногда одну или две роты для действий, но они всегда возвращались ко мне. От Ельни до Ошмян я жил вместе с Алексеем Петровичем Никитиным и, имея множество лошадей во всю дорогу, ни в чем не нуждались; а когда приехал Чубаров (Павел Михайлович?), то даже роскошничали коренною рыбою, привезенною им из Казани в большом запасе.
4-го ноября прислано мне от генер.-квартирмейстера приказание с получения записки немедленно выступить к Красному, а как казак приехал с сим известием в 4 часа пополудни, то, собрав все роты, я двинулся в 6-ть и в полночь проходил главную квартиру, где все спало.
Барона Левенштерна разбудили; он удивился, но прочитав записку, приказал исполнять по оной. Прошедши еще 10 верст, увидел я передовую казачью цепь, почему и не решился следовать далее, а собирал всю артиллерию в густую батарейную колонну.
Главнокомандующий, выехав в 6 часов утра, удивился, увидев мою огромную артиллерию и послал за мною: но видно, его предупредили, что ошибка не моя, потому что, сказав мне: "Куда ты пошел впереди казаков?" начал расспрашивать о продовольствии и, узнав, что у меня нет прикрытия, послал к графу Остерману (Александр Иванович), чтобы прислал пехотный полк.
Между тем мы доехали до головы резервной артиллерии, где 7 конных и 5 батарейных рот уже были построены; главнокомандующий поблагодарил меня за отличное оных состояние и сказал: "у тебя, братец, свое прикрытие лучше других", и приказал следовать за гвардейским корпусом. Но под Красным уже не было надобности в артиллерии: французов гнали как стадо, и они оборонялись только при заграждении им дороги, а обозы, экипажи и даже артиллерию бросали без всякой защиты.
После Красненского сражения князь Кутузов был восхищен до слез. С поля битвы он прямо приехал на бивуаки Преображенского полка; его окружили и поздравляли, а он попросил чаю и сказал: "хочу с вами и в кругу первого полка пожинать лавры". В Копысе мы простояли три дня, потому что надо было навести мосты чрез Днепр, и оставили здесь более 19 рот, слабейших из артиллерии; потому что доставление фуража сделалось почти невозможным для столь большого числа лошадей.
Сюда же приехал к армии Великий Князь, которому я представлялся и, как всегда, был принят очень ласково. Чрез три дня после переправы французов чрез Березину, где они тонули от недостатка мостов, я прошел по льду со всей артиллерией и даже без интервалов, что служит доказательством жестокости зимы 1812 года.
На первой станции от Минска по ту сторону было у нас много знатных гостей, которые однако уничтожили весь наш запаси, оставался один жареный гусь, но и на него нашелся охотник, который один истребил всего, отдав только одну ногу своему адъютанту. Как видно, аппетит был тогда не дурен.
На двух переходах от Ошмян до Вильны я должен был высылать 50 человек вперед для расчистки дороги, которая была завалена неприятельскими брошенными обозами и артиллерией, а равно телами и падалью до того, что невозможно было пройти. В Вильну я вступил в совершенном порядке и прошел церемониально мимо Великого Князя.
От Тарутина до Вильны у меня не было ни умершего, ни больного, ни оставленного в дороге, но зараженный воздух в Вильне и ежедневное назначение 100 лошадей для очищения города погубили батальон. Солдаты мои вывезли 18000 тел, но заразились сами, и из них в три недели померло 140 человек.
В Виленской губернии вовсе не было почт, почему Великий Князь приказал мне выставить на 4 станции лошадей, на которых, благодаря Бога, и приехал Государь благополучно. Выходя из саней, Его Величество изволил мне сказать: "Неприметно, что твои лошади сделали такой дальний поход, на всяком переезде они по нескольку раз принимались нести".
Начальники артиллерии у нас беспрерывно менялись. После убитого гр. Кутайсова был Бухгольц (Отто Иванович), но всего едва-ли две недели, потом барон Левенштерн; в Вильне я нашел уже Резвого (Дмитрий Петрович), а перед выходом из оной назначили Ермолова. 12-го декабря пожалован мне за Бородинское сражение орден Св. Владимира 3-й степени, 26-го же граф Аракчеев прислал меня поздравить с производством за отличие в ген.-майоры, а 29-го артиллерия выступила из Вильны.
