Не так давно посетила Трубецкой бастион Петропавловской крепости - бывшую императорскую тюрьму, в которой содержались политические законченные. Сейчас там функционирует музей. К слову, очень советую его посетить, если вы до этого там не бывали. Лично ко мне понимание, в каких стенах я нахожусь, пришло не сразу. Только минут через 10 до меня дошло, что в этих камерах действительно содержались заключенные, по этим коридорам водили людей в кандалах, и сколько же несчастных судеб видело это здание. Да, не буду спорить, многие из них действительно были осуждены по праву, на их руках немало невинной крови, но почему-то, находясь там, вникая в их судьбы, невольно начинаешь задумываться, а могла ли их жизнь пойти по-другому? Чьи-то имена нам сегодня прекрасно известны, но были и те, кого история забыла. Сегодня я хочу рассказать об одном из таких, Ипполите Мышкине.
Ипполит Мышкин родился в 1848 году во Пскове. О его ранней жизни известно мало, в разных источниках даже встречаются два варианта отчества - Никитич или Николаевич. Отцом его унтер-офицер, а матерью крепостная крестьянка. Есть сведения, что родился мальчик в год смерти своего отца, но мать не долго оставалась одна и почти сразу вышла замуж за военного фельдшера, так как содержать семью самостоятельно была не в силах.
Ипполита готовили к военной службе, но того образования, которое давали выходцам из благородных семей, позволить не могли, так что отдали Ипполита в школу кантонистов. Как выходец из непривилегированного сословия он не мог закончить учительский класс, несмотря на то, что был лучшим учеником в своем потоке, о чем Мышкин затем вспоминал: «Вдруг видеть себя изгнанным, опозоренным только потому, что я солдатский сын, видеть разбитыми самые лучшие надежды...». Позже он был переведен в Петербург в Военно-топографическое училище.
После окончания учебы Мышкин стал работать в Академии Генерального штаба в геодезическом отделении, а с 1868 года устроился в Москве правительственным стенографом при окружном суде. Однажды ему даже удалось отличиться на конкурсе стенографистов, на котором присутствовал император Александр II.
Зарабатывал Мышкин неплохо (более 400 рублей в месяц) и смог скопить некоторую сумму денег. Он стал бывать в богатых домах и даже купил себе небольшую квартиру. В то время он уже признавал себя как социалиста. Он много читал, заказывал себе зарубежную литературу, особенно на политические темы.
Каким он видел правильную государственную систему? Во главе государства, считал Мышкин, должна стоять сплоченная организация, главной силой которой выступал бы рабочий класс, а вспомогательным - крестьянство. Использовать для достижения этого нужно было любые формы борьбы, а во главе всего движения должен стоять некий блестящий мыслитель.
«Бабушка революции» Брешко-Брешковская писала о нем в те годы: «Он был ловок, умён, красив и обращал на себя внимание». Были и воспоминания других современников: «Мышкин производил впечатление человека чрезвычайно энергичного и живого. Движения его были быстры, он говорил скоро, его небольшие черные глаза блестели. При первом же знакомстве с ним бросалась в глаза его необыкновенная прямота».
В 1873 году Ипполит приобрел свою типографию на Арбате, в которой надеялся издавать хорошие книги для народа. Наборщиками служили молодые люди из интеллигенции, жили они в одном доме с Мышкиными. Но почти сразу же в типографии началась выпускаться агитационная народническая литература, которой снабжались участники «хождения в народ», что привлекло внимание властей. Как потом оказалось, молодые сотрудники не до конца понимали, в чем участвуют, они хотели сделать что-то хорошее, пусть это и граничило с опасностью. В одну из своих работниц, приехавшую из Архангельска Фрузю Супинскую, Мышкин влюбился. Но этим отношениям было не суждено просуществовать долго.
Вскоре типография была разгромлена, наборщиков арестовали, а сам Мышкин эмигрировал в Швейцарию. Его кто-то успел предупредить. Фрузю же отправили к Белому морю, где она заболела и умерла.
Вернулся в Россию он в 1875 году, чтобы освободить из сосланного в Сибирь Николая Чернышевского, которого видел как вероятного вождя революционного движения. Сделать он это хотел в одиночку.
Мышкин раздобыл форму жандарма «Мещеринова» и пришел в таком виде в тюрьму в Вилюйске, где содержался Чернышевский. Там он предъявил подложный приказ из III Отделения, в котором говорилось, что арестанта следует сопроводить в Петербург. В теории все выглядело идеально.
Какой бы ни был у него гениальный план, совершить задуманное он не успел. Местный исправник удивился, почему жандарм пришел напрямую к нему в обход якутского губернатора. Да и почему за столь известным арестантом не прислали должного конвоя? Последним, что смутило исправника, был аксельбант, надетый не на правую, а на левую сторону.
Исправник попросил Мышкина отправиться к губернатору за соответствующим разрешением и приставил к нему двух казаков под видом провожатых. Поняв, что его могут раскрыть, Ипполит застрелил одного из провожатых, но другому удалось уйти. Неделю Мышкин прятался в лесу, пока его все же не арестовали и доставили в Петропавловскую крепость в Санкт-Петербурге (в тот самый Трубецкой бастион, с которого я начала рассказ). Чернышевский, узнав об этой ситуации, вынужден был обратиться к сочувствующим через зарубежную прессу, чтобы не делали больше попыток его освободить.
В то время по всей столице гремело «Дело о пропаганде Империи», оно же «Процесс 193», на котором судили революционеров-народников, занимавшихся пропагандой. На нем Мышкин был одним из главных обвиняемых и выступил с яркой речью против действующего режима, ставшей чуть ли не самым главным моментом за время всего суда. В ней он подробно рассказал о причинах и задачах революционного движения, а также обвинил суд в необъективности, сравнив его с «домом терпимости». Несколько женщин упали в обморок, с одной случился истерический припадок. Ипполит продолжал говорить даже после приказа замолчать. После этого Мышкин был лишен слова и удален из зала суда, но добровольно идти отказался, за что был избит прямо на месте. А речь его до такой степени стала популярна, что начала издаваться нелегально и распространяться подпольно. Товарищи Мышкина называли ее «чудом и откровением».
Его приговорили к 10 годам каторжных работ и отправлен в централ Харьковской губернии. Оттуда он однажды пытался сбежать, прорыв туннель. Надзиратель обнаружил его отсутствие в камере, так что выбраться на свободу Мышкину не удалось. Наоборот - он был переведен в более защищенную камеру. Тогда Мышкину стали приходить в голову мысли, что в полном одиночестве он скоро сойдет с ума. Они почти поглотили его. Дошло до того, что во время одной воскресной службы он начал на начальника тюрьмы, но остался безнаказанным, так как в то время местные органы власти были задействованы в более важных делах.
А после взрыва в Зимнем дворце, вина в котором лежала на народниках, его, как и многих других каторжан, перевели на реку Кара, где содержание было известно своими тяжелейшими условиями. По дороге туда скончался другой революционер, Дмоховский, и Мышкин над его гробом произнес еще одну речь. Это была полнейшая импровизация, включавшая в себя восхваления покойного и цитат Некрасова. Одной из фраз, сказанных им тогда, было: «Из праха замученных палачами борцов вырастет дерево русской свободы». За эту речь, расцененную как революционную, да еще и в священном здании, срок каторжных работ был увеличен еще на 15 лет.
В 1882 году Мышкину удалось сбежать из тюремной мастерской вместе с рядом других заключенных, но его поймали во Владивостоке во время пересадки на американский пароход и вернули в Карийский острог. Попался он по собственной легкомысленности (или, может, глупости) - решил легализовать себя, обратившись для оформления паспорта в полицию. Срок его пребывания на каторге увеличили еще на 6 лет. В следующем году арестанты организовали массовую голодовку. Причиной стала порка одного из содержавшихся в остроге заключенных. Мышкин как один из ее инициаторов и участников был переведен в кандалах в Петропавловскую крепость (Алексеевский равелин), а оттуда - в Шлиссельбург. В его камере повесили уведомление, что в случае сопротивления ему грозит казнь.
Однажды Мышкина навестила мать. У них всегда были теплые отношения, и сам революционер тяжело переживал за ее судьбу. В письме к нему она писала: «Милый мой Поля… Я буду молить Бога день и ночь за тебя, просить, чтобы хоть немного облегчить тебе в твоих страданиях. Тяжело вспоминать мне твою жизнь».
Но он продолжал выказывать протест и бороться за смягчение режима. Там он постоянно пытался поднять общий бунт: говорил, что нужно кричать, шуметь, бить и рушить все. Но действовать так решались не все. Более того - часть каторжан отзывались о нем как о человеке «неуравновешенном», «истеричном», «лишенным самообладания» и говорили, что успокаивался он, только когда задумывался о побеге. Поддержки в них он не находил. Поэтому однажды сам Мышкин бросил медную тарелку в лицо смотрителя Соколова (не попал). За этот акт «оскорбления действием» его предали военному суду и приговорили к смертной казни. Следователи при этом признавали его как «полностью утратившим рассудок». Можно было отправить его на лечение, но суд постановил решить проблему радикально.
Говорили, что он намеренно искал смерти, так как понял, что его попытки исправить систему не дают результата, а жизнь в застенках считал безнадежной. Самоубийство он считал выходом позорным. В написанном Мышкиным позже объяснении есть такие слова: «Я ранее, ещё в августе месяце, просил смертной казни, но просьба моя не была уважена». И вся ситуация с якобы брошенной тарелкой - лишь инсценировка, которая должна была встряхнуть остальных арестантов. Но все вышло не так.
Ипполит Мышкин был расстрелян 7 февраля 1885 года. Ему было 37 лет. Короленко писал, что последними словами его были «Мама! Мама!». Видимо, в последние минуты он действительно думал о ней, так как в последнем письме, отправленном ей, писал: «Мамаша, Вы мне дороже всех людей на свете. Простите за великое горе, причинённое Вам… Смерть для меня теперь большое облегчение, ибо не могу я больше так страдать и мучиться, как это было до сих пор… Умру я с мыслью о Вас». В остальном он вел себя совершенно спокойно. В его камере на столе нашли написанную чернилами фразу: «26 января. Я, Ипполит Мышкин, казнён».
Вера Фигнер, известная революционерка, отзывалась о нем как о «одной из самых многострадальных фигур русского революционного движения». А тот же Короленко, познакомившийся с Мышкиным в Якутске, писал: «Мышкин был человек обречённый: у него не было самообладания и спокойствия, необходимого в борьбе. Поведение врагов представлялось ему в преувеличенно злодейском виде, и к себе он был беспощаден». Советская историография, конечно, выставляла его как борца против тяжелейших условий царских тюрем. Ленин давал ему самую высокую оценку. Американский исследовать Джордж Кеннан, посетивший Сибирь в 1880-е годы, описывал Мышкина как «прирожденного оратора, который за свою жизнь произнес всего две речи; одна стоила ему десяти лет каторги, другая - пятнадцати».
Закончить хотелось бы текстом из записок Мышкина в тюрьме: «Нас будут душить постепенно, будут годами стягивать петлю, пока всех не передушат. Поймите, друзья, когда вы убедились, что нет никакого выхода, нужно бороться с самой безвыходностью. Мы должны быть морально неуязвимы для врагов. Несмотря ни на что мы должны иметь волю к победе, и мы победим!».
