Пролог
– Твоя, что ли?
Старшая по бараку скептически разглядывала фотографию девочки со светлыми, лучистыми глазами и с двумя пышными белыми бантами в заплетённых косичках. Косички были уложены на голове короной.
– Моя. Да. Дочь. – Лена с трудом вытолкнула из себя эти слова, с тревогой следя за руками старой грубой зэчки, которая вертела фото дочери в простой деревянной рамке. – А что, такое нельзя держать?
– Можно. При нынешних надзирательницах можно. Но могут дуру прислать – докопается и отберёт. И доказывай, что не верблюд. Только это… стекло из рамки вынь. Нельзя. – Она поставила фото на прикроватную тумбочку, вздохнула чему-то и тяжело, вразвалку, потопала к выходу.
Лена опустилась на застеленную постель, но тут же вскочила, вспомнив, что делать это запрещено. И пересела на табурет. И только потом снова взяла фотографию Риты в руки.
Она не заметила, как на стекло фотографии тяжело шлёпнулась крупная слеза. Самой за тридцать. Ни мужа, ни семьи, ни дома. Домом ей теперь станет вот эта исправительно-трудовая колония-17. И в нагрузку к сроку – спутники-мысли, которые каждые сутки будут просто жрать изнутри. Потому что, оказывается, дали слабые ростки остатки совести.
Погодки
– Витя, не пойму, что мы…что я сделала не так? Или, может, у нас с тобой в роду были такие неблагополучные, и вот теперь, через три или четыре поколения, это всё вылезло?
Марина потёрла покрасневшие от слёз и недосыпа глаза и беспомощно посмотрела на мужа. Тот сел рядом, обнял хрупкие плечи жены. Погладил по голове, тоже вздохнул.
– Да не иначе. Тоже ума не приложу. Не выделяем их, любви и ласки достаётся обеим поровну, но вот такая оторва растёт.
Старшая дочь Лена бросила институт. В который они с таким трудом её определили, в надежде, что девушка остепенится, возьмётся, наконец, за ум.
Виктор, правда, с такими иллюзиями давно уже расстался. Но не Марина. Так ведь на то она и мать: всегда будет сохранять надежду до последнего. Несмотря на понимание, что старшая дочь – безнадёжный игроман. На то, что уже в свои четырнадцать лет могла заявиться домой поздно ночью с запахом алкоголя. На сомнительные компании и ещё более сомнительные квартиры, из которых её приходилось буквально вытаскивать силком – с неизбежными обвинениями и руганью с её стороны.
И насколько отличалась от старшей их младшая девочка Люба. Спокойная, с уважительным отношением к окружающим. Даже немного педантичная во всём.
И вот ведь незадача – разница в характере дочерей погодок была видна уже с первых лет их жизни. А сколько было надежд, что родившиеся одна за другой сёстры Самойловы будут друг для друга надеждой и опорой?
– Смотри, Леночка, у тебя сестрёнка, – счастливая Марина поднесла к кроватке полуторагодовалой Лены только что привезённую из роддома младшую Любочку.
Сёстры были во многом внешне похожи. По крайней мере, аккуратные, округлые ушки, плотно прижатые к головам, высокие верхние веки, из-за которых взгляд был каким-то загадочным, были у них одинаковыми. Причём ни Марина, ни Виктор, ни суетившаяся тут же бабушка Алевтина Степановна, Маринина мама, как ни старались, фамильного сходства с родителями в дочерях не разглядели.
«Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца» - посмеивалась Марина. Шутить так она право имела, так как перед мужем была безгрешна.
Бабушка девчонок обещала раскопать какой-то старинный семейный альбом на антресолях у себя дома – дескать, на прадеда по её линии девицы смахивают. Мало ли? Но генеалогические изыскания волновали родителей сейчас меньше всего.
Они торжественно опустили младшую дочь в предназначенную для неё колыбельку и замерли, обнявшись и любуясь то одной, то другой дочкой. И тут старшая стала громко плакать, как-то зло морща личико и сжимая крохотные кулачки.
– Ты смотри, какая вредина, – удивилась Алевтина Степановна.– Никак ревнует? Да ну… что бы она ещё понимала?
Но как оказалось, ни бабушка, ни мама старшенькую дочку недооценили. Она действительно ревновала, и поднимала крик, когда мама брала младшую на руки. Даже для того, чтобы покормить.
Родители были вынуждены переставить колыбельку в свою супружескую спальню, благо Люба была на удивление спокойной, и высыпаться маме давала. А потом маме пришлось начать готовить детские смеси – потому что Леночка, уже перейдя на искусственное питание, вдруг захотела маминого молока. И стала поднимать крик, требуя, чтобы и её подпускали к груди.