Жил я в Купчино, но жил там не всегда. Впрочем, довольно долго, с пяти лет до Васильевского острова примерно, до переезда на Ваську.
Иногда я пытался полюбить другие места в нашем городе, начинал в них пробовать жить, но потом всё равно возвращался обратно.
«Не сошлись характерами», — как заключили в гражданском суде.
Я любил своё Купчино, как родное, хотя родился я вовсе не здесь. Я родился, как в песне, я начал жизнь в трущобах городских на набережной р. Пряжки, неподалёку от одноимённого психдиспансера. А это, я вам не без гордости скажу, намного трущобистей всех трущоб Ф. М. Достоевского.
Я жил с рождения на ул. Мясной, погрязшей тогда в коммуналках. Да-да, есть такая улица в устье Мойки.
Бывшая с 1739 г. Прядильная, а после, в 1776 г., переименованная в Большую Мясную в честь скотобоен, обильно тут расположенных. Малой Мясной так и не появилось, поэтому Большую сократили.
К моему появлению на ней уже не было кровавых стоков в реку (хотя угол наклона сохранился) и не слышно было рёва скота на забое, только название улицы хранило память прошлых лет.
Я плохо всё там помню, но это место, Мясная улица со своим скотобойным прошлым, она отозвалась в моей трудовой биографии дважды, и второй раз это было в Купчино.
Рядом с Цимбалинским мостом, справа от него панельки, а по левую руку (по левую со стороны Купчино, конечно, я всё всегда рассматриваю только с этой стороны) слева какие-то невнятные строения, промышленные, не знаю, стоят ли там ещё, а тогда были, там я и работал.
Это был «мясной цех», я его про себя так называл, небольшое предприятие по разделке, обвалке и жиловке говяжьих туш и дальнейшей их сортировке для разных категорий граждан. Кому огузок, кому шея, кому голяшка, кто что любит!) Каждой прослойке общества по возможностям!)
Сейчас вам про это расскажу, я всегда ставлю всем в пример организацию работы в том месте. Такого чёткого ритма работы, заботы о процессе даже в мелочах я не встречал этого больше нигде, даже в ИКЕА, она идёт за мясным цехом на втором месте моего хит-парада.
Заданный ритм работы не позволял никаких разговоров, диалогов не будет, всё только по делу.
Утро. Утром был завтрак, нет, немного можно отступить, в то голодное время (!) на работе был завтрак (!), у нас была поварская и очень вкусные, разнообразные завтраки и обеды.
После, встав из-за стола, весь коллектив переодевался для работы.
Мы надевали белоснежные, ещё пахнущие глажкой после прачечной, рабочие костюмы, влезали в скрипящие своей чистотой сапоги и под хруст своих накрахмаленных одежд заходили в стерильный, слепящий белизной кафеля цех.
Поверх рук у мужчин были кольчужные перчатки до локтя и такие же железные передники, в руках остро отточенные ножи.
Женщины не все были вооружены ножами, сами ножи у них были короче.
Мы занимали свои места вдоль небольшого конвейера. Во главе стоял поперёк металлический стол, с него всё начиналось, к нему вела подвесная дорога с крюками, на крюках завозили туши.
Главный мясоруб стоял в центре стола с бензопилой, он начинал. Под рёв пилы туша, висящая над ним, распадалась на несколько правильных частей. Дальше в дело вступали мужики с ножами, по длине лезвия больше похожими на кинжалы, они лихо кромсали большие куски мяса на меньшие, по ходу вырезая из них жилы. Кровь стекала им под ноги и расплывалась в лужи.
Отрезанные шматы мяса мужики кидали на конвейерную ленту, и дальше дело женских рук подравнивало и исправляло недочёты, расчленяло на ещё меньшее по мере продвижения мяса по ленте.
Ближе к концу каждый кусок мяса бережно заворачивался в плёнку и получал на бок наклейку с наименованием, весом и датой.
В самом конце стоял я весь в белом.
Я подхватывал вываливающиеся с ленты мясо и укладывал в шкаф на колёсах, заполненный увозил в холодильник мгновенной заморозки.
Разница температур в цеху и морозильнике могла составлять 70 градусов. Помня об этом, я шапку надевал, как с мамой.)
Бывали перекуры, и происходили они без заминок, сначала уходил главный с бензопилой и его окровавленные подручные, на конвейере образовывался пробел. Этим пробелом пользовались остальные, поочерёдно выходя покурить. Я курил последним, а к моему возвращению все уже рубились по новой. Так до обеда и после него.
И на каждый день был составлен план, и составлен он был с условием заданного объёма, он оглашался утром, и мы были вправе уйти раньше, как только закончим с ним.
Пару раз я уходил пораньше, все остальные дни вовремя, но эта возможность «пораньше» подстёгивала всех работать быстрее, благодаря чему и выполняли план в срок.
Я был покорён таким расчётом и трудился наравне с остальными, да и конвейер не давал отставать от других.
Окончив, мы расходились по домам, несмотря на плотные завтрак и обед, я всегда уходил голодным.)
После нас приходили чистильщики, смывали кровь и ошмётки, обрабатывали всё специальными средствами. Вся одежда сдавалась в прачечную. А ночью приходили курсанты и разгружали с рефрижераторов новые туши.
Чтобы как-то прийти в себя после кровавой расчленёнки, я любил гулять до дома пешком. Доходил до Бухарестской и шёл по ней от магазина «Гранат» налево, в конец улицы, почти до роддома. На Гашека сворачивал, возле идолов деревянных на кургане. Это был мой самый любимый маршрут.
Приглашаю развеяться вместе, я только попить по дороге возьму. В доме с магазином «Гранат» жил мой дед, художник-бутафор Василий Иванович, ему там квартиру от «Ленфильма» дали, позже в ней жил мой отец, мне она не перешла, такова была его воля. Вообще мы в Купчино благодаря ему оказались. Стоял вопрос о переезде, и когда он вышел на балкон второго этажа 1-го дома по Загребскому бульвару, когда он вдохнул в себя ромашковое поле перед собой и птиц, летящих в синеве простора, тогда папа понял, что хочет жить только здесь. Мы перебрались на Загребский, и он уехал в командировку, мама сначала говорила, что надолго, потом призналась, что навсегда. Больше я его особо не видел и стал купчинцем.
Со временем мы на Будапештскую переехали, и я им и остался!) Как-то так. И полюбил простор и ровные ландшафты спальных мест своего района. Его ветра и бескрайнее небо от горизонта до горизонта панельных домов. На Бухарестской я всегда больше воздуха чувствовал, больше, чем на немного зажатой параллели Будапештской, там теснее было, узко. А здесь, вдоль трамвайных путей, здесь очень много свободы и простора для глаз. Кинотеатр «Слава» уже был, теперь он казино, потом сгорит недавно. Напротив парк Интернационалистов и церковь, это сейчас, тогда лишь парк заброшенный с кольцом трамваев запасным. В один год, помню, кто-то предприимчивый катамараны в пруды там запустил. Не знаю, что из этого вышло, я конец истории знаю. Они плавали там брошенные без цепей, мы мальчишками с палками-шестами на них гоняли. А посреди пруда из воды вышка электрическая торчала, мы на ней высаживались). Как-то иду, смотрю, на вышке мой одноклассник сидит один, вокруг вода. Я выловил его, оказалось, мальчишки с другого двора его там посадили и уплыли, чтоб ему неповадно было по чужим территориям ходить!))) Дальше озеро Кирпичного завода и ещё водоёмы на Загребском были. Два из трёх засыпали, на месте одного из них перекрыли ключи и построили дом. Я же помню всё это лесополосой, ну такой, лесосвалкой с раскиданными переломанными блоками домов из бетона и строительным мусором.
На месте нынешней «Ленты» на Димитрова был огромный насыпной курган из песка, как египетская пирамида, просто укопаться можно было в нём в моём счастливом детстве с друзьями. А когда вместо кургана «Ленту» поставили, то друзей моих на доске позора там вывесили, чтобы воровать было стыдно. А чего тут стыдиться?! В школе нам говорили, что всё скоро станет бесплатным. В закопанных озёрах, кстати, я не раз тонул, в одном однажды зимой провалился, в другом дважды, когда по льдинам прыгали. Во всех случаях меня спасали друзья или случайные прохожие!) Дунайский в детстве был тихим и спокойным, как воды одноимённой реки, можно было идти посреди дороги и не дождаться машин. Потом поток вырос!)
На Гашека «Балканы» стояли, вначале там кино всем показывали и фонтаны включали у входа, потом компьютерный клуб был, и завелись сектанты. В клуб мой младший брат ночевать ходил, а у сектантов я был однажды. Милые они были, аплодировали мне в зале, как брату новому своему. Гашека в какой-то момент стала самой многоконфессиональной улицей в городе. Короткая улица включала в себя идолопоклонников с вытесанными из брёвен идолами на курганчике, за ним сразу православный храм поднялся из болота и засиял, и чуть дальше сектанты в бывшем кинотеатре. Я был посередине, в храм ходил.
И мама стала в храм ходить, недолго совсем, сколько успела, для неё это было новое, для меня это было главное. А впрочем, вот, пришли ко мне, мой дом стоит углом к «Балканам», подъезд второй, на третьем этаже в окне там я, на кухне мама варит суп без мяса, с кубиком бульонным.
Продолжение по ссылке
Предыдущая глава
Оглавление.