В первые дни Даша никуда не ходила. Привыкала. У бабушки жил кот породы сфинкс. Его звали Голум. Первое время, когда он внимательными холодными глазами рассматривал девушку, и она видела близко его мордочку – то ли пришедшую из фэнтези-снов, то ли — подобные существа жили на других планетах, Даша ежилась. Потом Голум решил, что она достойна доверия, и приходил спать к ней, в маленькую комнату в мансарде.
Ночью это маленькое теплое тельце казалось детским. Но стоило Голуму поднять голову и взглянуть прищуренными глазами, как Даше опять казалось, что ему известны все секреты мира.
Еще у бабушки была помощница, Марья. Немолодая уже женщина, на редкость некрасивая – грубое лицо было еще обезображено шрамом, идущим через щеку.
Марья приходила почти каждый день. Но ее не было слышно – говорила она очень редко, зато работала, не покладая рук. Больше всего она любила возиться в саду. У Марьи когда-то тоже был свой дом, но дети его продали, переселили мать в малосемейку, а большую часть денег забрали себе. Теперь Марья скучала по земле.
— Первое время она мне говорила: «Роза, ты совсем выжила из ума», — с улыбкой признавалась бабушка, — «Ты, Роза, должна посадить картошку и лук. Хватит играть в старую невесту со своими белыми цветами. Если ты н станешь слушать умного человека – я полью твои розы какой-нибудь дрянью, и мы-таки посадим картошку». А теперь она по вечерам сидит в саду, смотрит, как все цветет, и говорит: «Господи, значит таким бывает рай».
Впрочем, чтобы посидеть в саду, пришлось бы полюбить дождь. Он шел тут почти каждый день. В беседке было сыро. Мох торжествовал всюду, наливался изумрудным цветов, покрывая стволы деревьев и столбы беседки. Даше хотелось плотнее застегнуть куртку. Пальцы всегда были холодными.
А у тети Юли, там, в оставленном городе, сейчас зрели абрикосы. И их было столько, что падалицу ели козы, и козел Эдик тоже. А абрикосы с дерева ел Эдик-муж.
Наконец, она решила прогуляться «до Робинзона и обратно», хотя и вправду хозяина кафе так звала только бабушка и только дома.
— Только по дороге там – овраг, — предупредила бабушка.
— И что?
— Будь осторожнее.
Даша шла, не торопясь, будто в эти пятнадцать минут пути старалась вместить как можно больше – запомнить всё, что сменялось перед ее глазами. И мостик через узкую речушку, скорее, ручеек – рыб тут не было, зато каждый камешек на дне видно. И извилистые улочки, где никогда не угадаешь, что за поворотом. И — тропинку, которая так неожиданно появилась между домов справа. Она вела в тот самый овраг – крутой спуск и еще круче – подъем на том берегу. Тропинку эту выложили асфальтом, видимо, совсем недавно. Он был еще не черным, но серым, этот асфальт. И еще тут были как-то наспех, ненадежно натянуты электрические провода. Несколько самых простых лампочек, наверное, должны были не дать прохожим ночью, в темноте поскользнуться – пусть будет хоть какой-никакой свет.
А по обеим сторонам дорожки были ямы, наполненные мусором. Видимо место это долгое время служило жильцам ближайших домов мусорной свалкой. И теперь отходы даже не потрудились вывезти – просто кое-как присыпали землей.
…Увидев деревянный дом, Даше не поняла сразу, что это и есть та кофейня, куда она идет. Будь тут мама, а еще лучше – мамина мама – они бы умилились, вспомнив то, что видели в детстве и юности. Старинная – лавка? лабаз? — из потемневших, почти черных бревен. Крыльцо с навесом, двери тоже очень старые, железные – их, верно, и задумано было – не менять на новые.
И надо всем этим немыслима надпись на вывеске с виньетками «Мон ами». Даша вспомнила, как бабушка обмолвилась о слове «шаромыжник». Мол, отступавшие солдаты наполеоновской армии, закутанные в тряпье, когда-то просили, стучась по дороге в деревенские дома – мол, шер ами, нет ли у тебя чего-нибудь поесть? И чего-нибудь – набросить на плечи… Так и пошло «шаромыжник»…А здесь, значит….
Даша толкнула дверь и вошла. Довольно просторное помещение, но низкие потолки и сумрачный свет. Зато там, где была стойка — совершенно неожиданно на полках, подсвеченные – сияли хрустальные бокалы. Они казались бриллиантами, сокровищами в этом темном старом доме.
Мужчина, довольно молодой – бариста или сам хозяин – белокурый, с светлой рубашке и темном жилете, беседовал с женщиной. У той был вид – будто она и не собиралась пить тут кофе, просто заглянула на минутку что-то рассказать. Но это «что-то» было слишком важным, и она никак не могла уйти.
Больше в кофейне никого не было, и человек за стойкой сразу изменил позу, показывая, что внимательно слушает Дашу. Позже она не вспомнила слова «здравствуйте», но он кивнул ей так вежливо, что это вполне могло заменить приветствие.
— Кофе, пожалуйста, — сказала Даша, — И…и мороженое. Шоколадное, только без вафель.
— Вы присаживайтесь, — сказал мужчина, — Где вам удобно. Я сейчас все принесу.
Если это и был «Робинзон», то ничто в нем не напоминало отшельника. Никакой небрежности в одежде или манерах, свидетельствующих о том, что человек привык обходиться без цивилизации.
Женщина, видимо, ждала, когда Даша отойдет. Но девушка села за столик неподалеку, так что ей было слышно каждое слово возобновившегося разговора.
— Еще помню – сама в детстве там сколько раз коленки сшибала, — говорила женщина, — Несешься в школу, а зимой там сколько, ледяные дорожки… Но ведь все ходили – самый удобный проход, иначе далеко обходить надо….
— Что ж – теперь там дорожку сделали, свет провели…
— И все, Демид, задним числом…Ведь он ее даже прятать не стал. Просто тем мусором присыпал – и все….Девчонка, которая первой ее нашла – до сих пор трясется – какое зрелище…
— А вообще это уже…
— Четвертая. Да… четвертая, с начала года… И никогошеньки не нашли. только и могут, что говорить – не ходите вечером по одиночке, особенно в тех местах, где темно. Ценный совет. Я уже дочку даже к подружке не выпускаю. Говорю: «Пока его не поймают…».
Демид поставил перед Дашей вазочку с шариками шоколадного мороженого и чашку с кофе. Он сварил его в турке на раскаленном песке. И запах был божественный.
— Ну и что делать? — спросила женщина Демида, когда тот вернулся за стойку.
Видимо, она сама понимала, что вопрос этот риторический. Понимал это и он. Пожал плечами.
— Ну, я же не могу посоветовать девочкам носить при себе что-то похожее на ору-жие. Если они никогда раньше, то… Это всё может быть против них. Лучше действительно не ходить одним, а с кем-то из мужчин.
— А как ты думаешь, кто все-таки мог бы? Мы ведь тут знаем практически каждого…
Даша увидела на стене картину, и невольно отвлеклась от разговора. Это был маяк. Не современный, оснащенный всякой автоматикой, где и присутствие человека не требовалось – а старый, каменный. Ему было может, уже несколько веков. Но главным в картине был даже не маяк, а одиночество. Оно владело художником, когда тот рисовал этот остров, эти серые волны – высокие, разбивающиеся о скалы. Такие не дадут подойти близко не только кораблю, но даже лодке. Горел огонь, значит, в маяке кто-то был, исполнял свой долг, предупреждал суда об опасности. Но этот кто-то был один. И даже птицы, кружащиеся вокруг башни в сером, грозовом небе – не умаляли, но напротив, усиливали это чувство одиночества.
…С мороженым и кофе было покончено. А эти двое у стойки все говорили. Даша взглянула в окно, а потом перевела взгляд на цветок, стоявший в горшке на широком как скамья подоконнике.
Это была роза, и она уже прощалась с жизнью. Веточки еще теплились как-то, а маленький розовый бутон увядал, не успев распуститься. Даша осторожно погладила его кончиками пальцев. И снова у нее возникло это странное чувство, словно через руки ее бежит слабый, едва ощутимый электрический ток.
Она поднялась, пошла к стойке, расплатилась.
— Буду рад, если вы еще придете сюда, — сказал ей Демид.
Легко хлопнула дверь. Бутон розы на подоконнике уже не выглядел поникшим, он расправлял лепестки.
*
Картина была уже почти готова – осталось покрыть лаком и вставить в раму. Егор, знакомый Инны, тоже художник, сказал:
— Чёрт знает что…Без этого паука ее в запросто купили. Лучше бы пририсовала девушке длинные серьги – знаешь, такие резные, с жемчугом… А кому нужна эта тварь, Клава твоя? Все подумают, что девушка тронулась, раз берет такое в руки.
Потом всмотрелся еще раз. Отошел, пил кофе в кухне. И снова вернулся к картине, будто здесь сходились все стежки-дорожки.
— Почему она меня цепляет, скажи ты мне? — голос его звучал даже раздраженно, — Вот закрою глаза, и вижу все это….
Инна пожала плечами:
— У меня был так же. Поэтому и нарисовала.
Клава возилась в своем террариуме. Она чувствовала, что на улице «погода шепчет», и все это проходит мимо нее. Клаве хотелось любви, а может, детей.
— Куда поедешь летом? — спросил Егор.
Это был вопрос без всякого подтекста. Его можно было перевести так – над какой картиной ты станешь работать? Сам он собирался до сентября на Урал – он там уже был, и его манили тамошние пейзажи.
— Я тут, недалеко, — сказала Инна, — По области. Говорят, в старом заброшенном храме подземный ход ведет прямо в пещеру….
Инну вдохновляло само сочетание – древний храм, тайный ход. Егор остался равнодушен:
— Там в лучшем случае – голый камень, а в худшем – завалы, — сказал он.
Продолжение следует