..
Был обычный питерский день, когда вроде бы и не холодно, если смотреть на градусник. Но так промозгло, что даже пока идешь от магазина до магазина – пальцы становятся стеклянными – хоть прячь их в карманы, хоть нет.
Инне не нужно было нынче за покупками, она пришла в кафе. Именно в это кафе, именно за этот столик.
Инна – художница, у нее попросили картину на выставку. Ничего подходящего не было. Перед этим была другая выставка, и тогда картину Инны продали первой. Группу художников вывезли на пленэр, они рисовали развалины усадьбы. У всех на полотнах – одно и то же здание. Инне стало скучно. Она пририсовала призрака. Полупрозрачную даму в белом, которая идет к своему бывшему дому по дорожке.
Говорят, что тут как раз и жила когда-то помещица, сын которой погиб на дуэли. Она после этого сделалась отшельницей, а после смерти вроде бы стала время от времени являться гостям усадьбы.
Развалины старого дома котировались не очень, а вот призраки – да. Картину взяли с лету.
Теперь Инна задумала новое полотно. Идея ей не очень нравилась, но оказалась на редкость навязчивой, снилась ночь за ночью… Проще было нарисовать и забыть, чем затолкать ее куда-то в глубины подсознания.
Маленькое кафе с видом на легендарный дворец через окно. Серая дымка, очертания дворца угадываются. По стеклу бегут капли воды. Худенькая молодая женщина с прямыми острыми плечами, в шляпке с вуалью – этакая блоковская незнакомка сидит с бокалом вина. У напитка – тоскливый желтый цвет. Ван Гог считал, что цвета могут навевать безумие, например, сочетание зеленого и красного. Итак – сумасшедшее вино. На руке в черной перчатке, вместо кольца с сапфиром сидит Клава.
Клава – синий паук птицеед. Издали ее принимают за экзотический цветок. Потом начинают визжать, хотя Клава – нежнейшее создание.
Инна пришла в кафе, чтобы примериться к картине. Прикинуть, как все это будет выглядеть. Мысленно скомпоновать.
Не повезло с самого начала. Официант предложил Инне кофе с пирожными. Никто из дам от них не отказывался – фирменные, со свежими ягодами. Инна попросила желтое вино.
— Белое? — уточнил официант.
Инна огляделась и ткнула пальцем в обои:
— Вот такого оттенка.
— Такого цвета у нас только пиво.
— А вы можете налить его в хрустальный бокал на высокой ножке? Или хотя бы в стеклянный? Но, чтобы ножка была как стебелек.
Официант ушел, Инна достала банку с Клавой.
Когда молодой человек вернулся с подносом, пивом и бокалом – при этом стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, Инна уже поставила руку на стол, изящно скрестила пальцы. Клава переминалась на черной кружевной перчатке, осматривалась. Пожилая дама за соседним столом медленно поднималась, стараясь дышать не слышно и не делать резких движений.
— Уберите вашего монстра, — сказал официант, держать в двух шагах от стола.
— Она не прикоснется к вашей мебели, не сойдет с моей руки…
— Уберите, — попросил он, — Посетители подумают, что у нас такое падает с потолка…
— Хорошо, я ее только сфотографирую…
Клава сидела спокойно. Другой рукой Инна достала из сумочки смартфон, начала примериваться – с какого ракурса сделать снимок. Под шепот сзади: «Совсем оборзели со своим селфи…. Вызовите ОМОН… Или змееловов…»
Господи, а змееловы то тут при чем?
В это время Инна заметила за другим столиком девушку, почти девушку. Она вела себя благонравно – грела руки о чашку с кофе, а на столике перед ней стояло пирожное. Почему-то Инна сразу поняла, что девушка – приезжая. Странное сиротство чувствовалось во всем ее облике.
— Э-эй, — негромко окликнула ее Инна, — Мадмуазель, посмотрите на меня пожалуйста.
Девушка подняла глаза. Инна протягивала ей смартфон.
— Можете сфотографировать нас с расстояния трех шагов.
— Нас?
Инна сидела за столиком одна, но мгновение спустя девушка обратила внимание на Клаву.
Она улыбнулась. Девушка, конечно, не Клава. Это была слабая, робкая улыбка, при виде которой Инне вспомнилась северная весна. Чуть заметные первые цветы на прошлогодней листве. Выживут или будут убиты морозом?
— Вот сюда нажимать, - на всякий случай пояснила Инна.
Девушка отступила от столика на положенные три шага и сделала несколько снимков – со вспышкой и без.
— Монстр…., — напомнил официант.
Он тоже далеко не отходил.
Инна потянулась за контейнером. А девушка… да… она осторожно взяла паука с руки Инны и пересадила Клаву в ее временный дом. Причем, казалось, та медлит, не хочет расставаться с пальцами незнакомки.
— Садитесь ко мне, — сказала Инна, — Берите свою тарелку и идите сюда. Вы проездом в Питере? Куда вы едете?
— Меня зовут Даша. Я еду в сумасшедший дом, — сказала девушка.
*
Даша всю жизнь прожила в коммунальной квартире. Сюда ее принесла мама после роддома, здесь прошло ее детство, и юность началась здесь же.
Квартира была страшной. Из тех самых коммуналок, что могут присниться во сне, от которого хочется кричать. Это была красивый дом – с башней в середине и крыльями по бокам, с высоким серебряным шпилем, венчающим башню. Но что творилось внутри…
Когда-то в советское время, когда дом этот еще принадлежал заводу, все было иначе. Но Даша этого уже не помнила. Она видела коридоры изломанной формы, отваливающиеся куски штукатурки, вечно выбитые стекла в общем туалете, кухню, настолько «убитую», что большинство жильцов предпочитало стряпать у себя в комнатах, на плитках, и бытовку, распаренный воздух в которой пах хлоркой, а белье на веревках висело так густо, что никогда не находилось место – повесить свое.
Были тут комнаты настолько маленькие, что в них помещались лишь кровать и человек, который стоял рядом с постелью. К счастью, у Даши и ее мамы комната была побольше, и мама тут постоянно старалась навести уют. Отгородила Даше уголок ширмой, а сама вставала еще до рассвета, чтобы вышивать при свете настольной лампы. Это было ее любимое рукоделие и – самое главное – оно приносило в душу умиротворение. Мамины вышивки висели повсюду, все эти заснеженные избушки и цветущие сады. Они придавали комнате уютный обжитой вид. «Общага» отсекалась, оставалась где-то за дверью.
Мама работала в больнице медсестрой, жила в обстановке постоянного стресса. Класть стежок за стежком, подбирать разноцветные нитки – это был своего рода транс.
К маме приходила подруга школьных лет, ее звали Юля. Когда-то у Юли с мужем была квартира в городе. Но они продали ее и построили в пригороде дом.
Юля все делала основательно – занялась огородом, развела птицу и коз. Эти занятия поглотили всё ее время, и она не сразу заметила, что муж ее загулял. Та самая седина в бороду. Юля опомнилась, когда в постели он назвал ее чужим именем. Сам не заметил, как вырвалось:
— Маринка, малыш, как мне с тобой хорошо….
Юля промолчала.
Через месяц она сидела в гостях у Дашиной мамы, пила чай с вафлями и рассказывала.
— Вот, знаешь, Наташ, как мне было…Ведь я знаю, что разводиться он со мной не станет – у нас сын, у нас дом обалденный. Это он так, завел игрища на стороне. И мне нужно было придумать что-то такое, чтобы это была не истерика на один раз, а долгоиграющая месть.
Я поехала и купила племенного козла. Красавца, с документами. Не скажу какую сумму ухнула как одну копейку. Ты не представляешь, какой это мачо… Губа вперед, глаза бешеные, слюна капает, готов любить все, что шевелится. Козы мои дыхание затаили…
— Так в чем месть? — спросила мама.
— Козла тоже зовут Эдиком. Я выхожу во двор и зову: «Эдька!» «Чего?» – откликается муж. «Иди, мой хороший, я тебе сейчас капустки дам…» А у козла тут любовь – на весь двор слышно в каком козы восторге. А мускусом шибает в нос аж на улице. У мужа желваки ходят, как только он посмотрит на эту козью пор-нографию, И зарезать ведь рука не поднимется – Эдик стоит как крыло самолета…. Племенной козел и есть племенной козел.
Юля предлагала маме тоже переселится в свой домик. Комнату в общаге можно продать, потому что центр, и купить хоть плохонькую, но отдельную избушку. А потом доводить ее до ума.
Мама отказывалась – хотя ей очень хотелось жить рядом с подругой, брать у нее козье молоко, выращивать яблоки для Даши. Но тут – больница, где она работала – через дорогу, и Дашина школа – рядом. А «доводить до ума» мама умела только своих больных.
А потом началось тревожное время. Сирены каждую ночь и даже днем, в городе появилось много мужчин. Мама возвращалась с работы в полном изнеможении, и у нее тряслись руки – от усталости и страха за Дашу. Потому что в общагу теперь тоже приходили чужие, незнакомые мужики – и не было никого, кто мог их задержать, не пустить.
Тогда мама впервые за много лет вспомнила про Дашиного отца. Его самого уже не было на свете. И если честно – мама его всегда любила и никогда не забывала. Но во время их короткого романа – он был женат. И теперь оставалась его вдова, которая знала о существовании Даши, и о том, что она – родная дочь.
Мама искала целый вечер, и все-таки нашла в глубинах шкафа маленькую записную книжку цвета слоновой кости, где был нужный телефон. Хотя, может, он давно сменился.
Мама позвонила. Трубку взяли. Этот голос, с его интонациями, мама узнала сразу.
— Эля, — сказала она, — Мне нужна ваша помощь.
На том конце маму узнали тоже, хотя она не представилась.
— Почему я должна тебе помогать? — спросила Эля.
— Не мне. Даше. Я хочу отправить ее отсюда куда-нибудь в безопасное место.
Продолжение следует
