Если бы кто-нибудь из огромного количества людей, снующих взад-вперед по вестибюлю пассажирского терминала Домодедово, обратил внимание на стоящую у стеклянной стены пару, то непременно бы улыбнулся. Настолько несуразно и даже комично выглядели стоявшие в обнимку мужчина и женщина. Высокий, в ладно сидящем дорогом костюме, средних лет гражданин явно принадлежал к советской или партийной номенклатуре. А женщина, одетая в скромное, что называется, «колхозное» платье, по определению не могла быть его супругой или, не приведи Господь, любовницей. Впрочем, встречающим и провожающим не было дела до странной парочки. Им вполне хватало своих забот.
***
В ту ночь Юрий Алексеевич Коробов долго не мог уснуть. Людям его положения не часто приходится встречать сыновей из армии. Ещё бы. Дети советских и партийных руководителей высокого уровня, закончив школу, могли выбирать институт без опасения провалить вступительные экзамены. Они, можно сказать, с рождения были «приписаны» к более-менее престижному ВУЗу. Ничего постыдного в этой практике нет. Как в стародавние времена, не было ничего зазорного в том, что дворянские чада мужеского полу с рожденья были приписаны к полкам. И желательно к гвардейским. С дворянами в стране, как известно, ещё в семнадцатом покончили, но свято место пусто не бывает. Государство без элиты существовать не может. Как, собственно, и сама элита без заслуженных привилегий. И дело здесь вовсе не в общественном строе. Дело в незыблемости устоев.
Впрочем, Юрию Алексеевичу этой тёплой летней ночью 86 года, было не до философских изысков. Его сын Пашка завтра возвращается даже не из армии, а из самого настоящего плена, в котором провёл несколько месяцев. Ответственный работник московского городского комитета партии смотрел с лоджии цековской многоэтажки на проезжающие по Рублёвскому шоссе машины и вспоминал события полугодичной давности. Фрагменты возникали хаотично и никак не желали выстроиться в хронологический порядок. Словно подвыпивший монтажёр, искромсав по «этому делу» киноплёнку, впопыхах, да на скорую руку склеил материал, чтобы поспеть к назначенному мэтром часу. Вот он, преданный и многолетний соратник Первого секретаря МГК Б.Н. Ельцина, сидит в кабинете шефа и просит включить себя в списки комиссии от ЦК КПСС, чтобы прибыв в Кабул, лично разобраться в обстоятельствах гибели единственного сына. Эпизод ещё не успел обустроиться в потаённом закоулке мозга, а память уже услужливо подсовывает историю с похоронкой, которая, не сумев добить супругу, надолго, если не навсегда, усадила Елену Сергеевну в инвалидную коляску.
Мужчина вздохнул и подумал о том, что именно извещение о гибели сына заставило его обратиться к Борису Николаевичу за помощью. И тот помог. Поднял, так сказать, нужные связи. Командировка в Афганистан в корне изменила взгляды Юрия Алексеевича на себя самого, семью и даже на окружающую действительность. Он видел, как едва знакомые ему люди стремятся помочь в беде. Стремятся вовсе не потому, что он принадлежит к номенклатуре, а как несчастному отцу, потерявшему сына.
Из той поездки Коробов-старший вернулся полный надежд. Командир бригады, в которой служил сын, сообщил, что с извещением о смерти вышла трагическая ошибка. Сержант Павел Коробов жив, но находится в плену у моджахедов и, вероятнее всего, в Пакистане. Странное, а скорее всего, вполне себе обычное дело: сегодня та ситуация с похоронкой воспринимается даже с некоторой иронией. А тогда ему очень хотелось избить полковника. Хорошо хоть ума достало, чтобы выслушать Владимира Павловича до конца. Что и говорить, время - лучший доктор.
Юрий Алексеевич, приняв сегодняшнюю бессонницу как данность, на цыпочках прошёл в столовую и вернулся на лоджию, держа в руках початую бутылку коньяка и хрустальную стопку. «Интересно, - думал Коробов-старший, смакуя благородный напиток, - как бы сложилась наша жизнь, если бы я тогда ещё в Свердловске, не подарил бы Павлу «Жигули» за успехи в университете? Нет. Не так. Правильнее будет, если бы я не прислушался к Лене и всё-таки настоял на учёбе сына в МГИМО? Пожалуй, ничего. Он бы и в столице выкинул из что-нибудь ряда вон. Только без легковушки. Связался бы с компанией таких же оболтусов из числа «блатных» и натворил бы дел. Теперь в МГИМО вместо него учится Верочка. Пашкина подруга. Любопытно, сказал ли ей отец, как ему удалось «выбить» единственное на всю область место? К чему это я? Сказал - не сказал - какая разница? Вера хорошая девочка. Так переживала за Павла, когда узнала про плен… Странная штука жизнь! Верочка улетела на стажировку в Исламабад примерно в тоже время, когда Пашке удалось вырваться на волю. Завтра, нет, уже сегодня встречу сына, и мы вместе с ним пошлём телеграмму в посольство. Вот она обрадуется! Приму-ка я ещё рюмашку. Только сырку возьму на закуску. Ничего, сто грамм спиртного помехой не станут. Я ведь на служебной… Не за рулём. Пока доберёмся до Домодедово, запах выветрится успеет».
Юрий Алексеевич поставил бутылку на пол и, развернувшись, вздрогнул от неожиданности. Он даже не слышал шуршания колёс инвалидной коляски супруги. Во взгляде Елены Сергеевны не было упрёка. Только сочувствие и тихая радость.
- Заснуть не можешь? – Женщина понимающе улыбнулась. – Вот и мне не спится. Даже Аннушку разбудила… Да, только и она вряд ли спала. Налей-ка мне тоже коньку…
- Тебе ведь нельзя. – Смущённо пробормотал Юрий Алексеевич. Он вдруг почувствовал себя застигнутым врасплох выпивохой. – Врач спиртное строго-настрого запретил…
- Не переживай, заботливый ты мой. Я только кончиком языка попробую. – Елена Сергеевна, приняв из рук мужа стопочку, неожиданно спросила. – Как я выгляжу, Юра? Наверное на бабу Ягу похожа? В исполнении Милляра. Только, пожалуйста, не лги мне. Скажи честно.
Коробов-старший хотел было одёрнуть супругу, но вдруг неожиданно для себя нагнулся и поцеловал в обиженно приоткрытые губы.
- Успокойся, Лена! Ты для меня самая прекрасная баба Ёжка на свете. Никакие Вертинские-Алфёровы тебе не соперницы.
Юрию Алексеевичу вдруг почудилось, что в кресле сидит не нынешняя аристократичная Елена Сергеевна, а та студентка-одногруппница Леночка, которая стала его судьбой. Да это вовсе и не кресло, а коляска старого трофейного мотоцикла, на котором он в молодости катал будущую невесту. Коротенькое ведение было настолько волнующим, что Коробов даже зажмурился, чтобы подольше задержать его. Жена, заметив перемену, по-своему истолковала её:
- Не совестно? Хотя, честно сказать, мне приятно. Сто лет от тебя такого не слышала. Как будто снова в студента-комсомольца превратился.
- Будет тебе, Ленка! – Муж открыл глаза и бережно погладил жену по плечу. – Я ведь только сейчас начинаю понимать, что такое настоящее чувство. И не стоит меня ловить на слове. Я всегда тебя любил. Но сегодня как-то по-особенному. Не пытай. Всё равно высказать не сумею. Не привык, знаешь ли. В голове только стандартная бюрократическая дребедень кружится. А в ней сантиментов не бывает. Только лозунги и здравницы.
Елена Сергеевна поставила стопку на стол и, немного помолчав, решилась:
- Юра! Давай вернёмся домой, в Свердловск? Плохо мне здесь. Всё вокруг чужое. И люди чужие. Одна только Аннушка. Откажешься, я пойму и останусь с тобой. Только я знаю наверное: здесь я никогда не встану с этой проклятой коляски!
Супруга, умолкнув, с тревогой смотрела в лицо мужа. Она вполне отдавала себе отчёт в том, что её просьба нелепа, глупа и абсурдна, но всё-таки надеялась.
Юрий Алексеевич повёл себя довольно странно. Встряхнув бутылку с янтарно-коричневым напитком, так, как алкаши встряхивают ёмкость с политурой, в один глоток ополовинил содержимое и, по-ребячьи вытерев рот рукавом пижамы, ответил, как о давно решённом:
- Завтра переговорю с Борисом Николаевичем. Думаю, шеф пойдёт нам навстречу. Только дело это нескорое. Да и захочет ли Пашка с нами ехать?..
Супруги ещё долго говорили и о сыне, и о своём будущем, и о предстоящем возвращении на Урал. Пожалуй, впервые за много-много лет они разговаривали на одном языке…
***
У дверей спальни Елена Сергеевна придержала коляску:
- Ты только с собой в аэропорт Аннушку возьми. Совсем она по Павлику истосковалась. Я даже порою ревную. Тебе смешно?
- Почему мне должно быть смешно? Столько лет вместе. Я иногда Нюру побаиваюсь. Чесслово. Как старшую сестрёнку. Насколько я помню, это ведь Анюта Пашку Баловнем прозвала? Прямо в точку. Только ты мне запретила. А я не послушался. Меж собой так его и зовём.
***
Если бы кто-нибудь из огромного количества людей, снующих взад-вперед по вестибюлю пассажирского терминала Домодедово, обратил внимание на стоящую у стеклянной стены пару, то непременно бы улыбнулся. Настолько несуразно и даже комично выглядели стоявшие в обнимку мужчина и женщина. Но Юрию Алексеевичу и домохозяйке Аннушке было не до них. Они ждали из плена своего Пашку-Баловня…
Продолжение следует.
Повести и рассказы «афганского» цикла Николая Шамрина, а также обе книги романа «Баловень» опубликованы на портале «Литрес.ру» https://www.litres.ru/
