2 часть.
Деньги, отпущенные по именному указу из государственной казны на строительство гончарного завода, до Еремея не дошли. Стряпчие, дьяки и прочий служивый люд прибрали «малую толику» к своим липким рукам, а на большую часть царских ассигнаций сам наместник края для собственной конюшни выписал из Англии породистых лошадей.
Гончар от этого не унывал, и больше того, поднакопленные деньжонки, вырученные от продажи глиняной посуды, расписанные еще совместно с Марией, почти все отдал на достройку «опчественной» водяной мельницы.
Так-то мельницы в деревне имелись, но ветряные, и были они не очень надежны: то ломались, то нужный ветер не могли поймать. А вот теперь с водяной мельницы на реке Троянке в сусеки окрестных деревень так и потекла белая мучица.
Хороший хлебушек из свежей муки выпекала старшая невестка Еремея Глаша! Душистый, мягкий, со всех сторон ровно пропеченный и долго не черствел, оставался свежим. Дал же Господь такой дар Глафире! Каким чутьем она понимала, как замесить тесто, когда поставить его в печь, когда доставать оттуда готовые ковриги? Приходили к ней хозяйки, особенно молодые бабенки, на выучку, опару взаймы брали, однако не у всех получалось перенять науку.
Товар на торги, на ярмарки Еремей по-прежнему сам возил. Нет, не один, сыновья сопровождали. Мало ли какие лихие людишки захотят поживиться чужим богатством. Рассказывали, что две или три зимы тому назад разбойники остановили в Глухарином бору возвращавшегося с базара мужика и загубили невинную душу, а у мужика оказались лишь «полушка в кармане да вошь на аркане». То есть, разудалая голова все предусмотрительно спустил в кабаке, потому и ехал домой один, без опаски. Увы, зря не поостерегся.
На ночь Еремей завернул на знакомый постоялый двор. Хозяева, старик и старуха, были еще живы и вполне здоровы. А чего им сделается? Работа у них - накормить и напоить приезжих, ну и денежки за постой с гостей собрать. Ни землю пахать, ни хлеб сеять и убирать им не надо. Еремея они узнали и сразу стали расспрашивать про девочку Марию.
- Жива ли та девчушка?
- Жива, - отвечал гончар. – Она и вас, и нас всех переживет.
- Хоть бы одним глазком глянуть, какой она стала.
- Придет время, увидите! – твердо обещал Еремей, чем несколько даже озадачил стариков.
В чужом месте, не дома, Еремей всегда долго не мог уснуть: все что-то мешало. А в этот раз, поужинав, перекрестившись на образа, гончар только голову положил на подушку, сразу уснул и даже сон видел, очень любопытный, словно он в прошлое вернулся. Будто он так же на этом постоялом дворе, а на лавке сидит его приемная дочь Машенька, та пятилетняя девочка в своей короткой шубейке, и говорит она:
- Тятенька! Ты горшки на этот раз вези не в Яранск, а в село Михайловское. Там тебя ждут, не дождутся.
И засмеялась малышка, и ручкой ему приветливо помахала.
Проснулся Еремей, вспомнил сон и вздохнул с облегчением: не назвала его по имени Мара, дочь богини смерти, значит, не пришел еще его последний час.
Рано утром велел Еремей сыновьям, Антону и Ивану, запрягать лошадей и сообщил:
- В село Михайловское поедем! Знак ночью был. Туда нам велено ехать.
Село Михайловское на реке Маслинке небольшое, правда, к нему вплотную примыкали две деревни: Правые и Левые Янгурашки, и вокруг многолюдных деревень и починков было полным-полно.
В селе красовался высоченный храм во имя святого архангела Михаила. Никогда такой красоты Еремей не встречал. Подошел мужик к церкви поближе, задрал голову и увидел, что там, где-то в облаках, плывут купола и православные кресты.
Торговая площадь находилась неподалеку, напротив просвирни. Всю ее заполнили товарами, привезенными на ярмарку даже из отдаленных уголков края.
Сыновья Еремея расставили горшки, кринки, кувшины у самой дороги: место свободное, да и на виду у покупателей и любопытствующих зевак.
Шумно было на площади и весело. Спорили, обнимались, по рукам, сторговавшись, били. Кто-то шубейку примерял, кто-то косу- литовку ногтем щелкал и прислушивался к издаваемому ею звуку. Пышная, как купчиха, молодайка прикидывала на себя цветные полушалки и все не могла выбрать подходящий для нее. Цыгане откуда-то появились, конскую сбрую выбирали, кричали по-своему, а все торговцы следили, как бы эта цветастая публика не сперла чего.
Антон, старший сын Еремея, решил пройтись по торговым рядам, полюбоваться, прицениться. Увидел он новенькую колеватовскую гармонь, растянул на пробу меха и пальцами пробежался по кнопочкам. Ахнул восхищенно молодой мужик, чувствительная душа гармониста прямо обомлела: таких звонких голосов Антон досель и не слыхивал. И не хотел, и не собирался, а из рук гармонь уже выпустить не мог. Спросил цену и тут же выложил полную стоимость до копеечки, и этим привел продавца, запросившего гораздо больше, чем гармонь стоила, в недоумение и уныние: мастеру хотелось поторговаться, поспорить, расхваливая свое изделие, а тут раз – и нет гармошки!
Иван торговал посудой, а Еремей, как бы правильно выразиться, можно сказать, баловался. Тут дело вот в чем. В прежние времена еще его Маша слепила из глины простенькую птичку, обожгли ее, и получилась свистулька: подуешь в дырочку, оставленную в хвостике, и птичка пускала веселую трель. Такая забава для детишек! Вот и сейчас горшками мало интересовались, а Еремей сидел на возу и время от времени дул в глиняную игрушку - на эту трель прибегали ребятишки, даже взрослые подходили, и с удовольствием покупали голосистую птаху. Ой, как бойко расходились игрушки, подсказанные Машенькой!
Тут со стороны Правых Янгурашек выскочила гнедая лошадь с развевающейся на скаку гривой. В санях-розвальнях на ногах стоял, похоже, крепко подвыпивший рыжебородый мужик в расстегнутом армяке и без шапки. Лошадь неслась во весь опор, а ездок даже не пытался ее успокоить, но наоборот, крутил кнутом над головой и азартно выкрикивал на ходу: «Поберегись, полоротые! С дороги! Расшибу!!!» Сани занесло как раз около расставленных на обочине горшков, и во все стороны полетели осколки разбитой глиняной посуды. Рыжебородый даже не остановился, промчался мимо. Люди кричали ему вслед, ругались, руками размахивали, а того и след простыл
- Это Яшка Тюрин из Арбажа, - радостно сообщил Еремею черноусый молодой мужик, торговавший бочонками.
- Безобразник, анчихрист! Он каждый раз так озорует! – добавила женщина в короткой крашеной шубке.
- Уж его били несколько раз – он плакал, божился, а все равно от своего не отступается!
Это событие, как ни странно, сыграло на руку Еремею: оно торговлю подтолкнуло. Сбежавшиеся на шум люди стали тут же раскупать уцелевшую глиняную утварь, словно испугались, что арбажский озорник вернется и остальные горшки расколошматит. Вот как удачно получилось!
Иван собрал осколки поколоченной посуды, сложил их горочкой, чтобы потом вывезти с площади. К этим разбитым кринкам и кувшинам подошел парнишка лет пятнадцати, прямо какой-то голодранец: рваная шапка, дыры в шубейке, вконец разлохмаченные лаптишки. Он внимательно рассматривал рисунки на осколках и качал головой.
- Ты, кавалер, что там такое увидел? Чем недоволен? – спросил Еремей нищего-побирушку.
- Рисунок, дяденька, неправильный, - ответил парнишка простуженным голосом. – Вот этот цветок надо сюда переместить, а веточку понизу продолжить.
- Ишь ты, мастер какой, - подивился гончар. – А чего у тебя, господин хороший, такая прореха на штанах незашитая? Вот выглядят девки твое хозяйство и оторвут себе на память. Как будешь потом жить?
Рассмеялся Еремей своей шутке, а в голове у него так и засвербило: «Вот он, сон! Сбывается!»
- Ты чей будешь? – уже всерьез спросил гончар парнишку. – Какого роду-племени? Ведь не местный?
- А я ничей, - шмыгнув носом, ответил подросток. – Дяденька, нет ли у тебя хлебца? Я сегодня еще не емши.
В трактире за чашкой горячих щей новый знакомый немножко рассказал о себе. Полное имя его Савва, спал он две ночи в церкви на полу (на нем тепло, не замерзнешь), сызмальства он жил далеко отсюда, у богомаза Ионы, помогал старому мастеру иконы писать, но полгода назад Иона помер.
- Родителев не помню, наверно, их и не было у меня, - с некоторым даже лукавством сказал Савва.
- Ко мне пойдешь расписывать горшки? – спросил Еремей.
- Пойду. Оголодал я и поистрепался.
К полудню около десятка непроданных посудин Антон с Иваном отнесли в просвирню и оставили на добрую память. Еремей же прошелся с Саввой по торговым рядам и подкупил кое-какую одежонку новому работнику.
- В баню тебя по первой сводить надо бы, но это уже дома. Попаришься и помоешься вволю, от вшей избавишься, - пообещал Еремей парнишке.
Савва оказался очень нужным работником в гончарной мастерской. Он так искусно расписывал посуду, что вся семья Еремея дивилась при виде его необычных рисунков.
- Что за голова у тебя?! Откуда такие узоры?! – радостно восклицал гончар.
- Дядя Еремей! Да ниоткуда! Вот это лист папоротника! Это таволга расцвела! Али не узнал? Посмотри вон в доме морозные узоры на окнах, или снежинку на рукавичку поймай и разглядывай. А потом и рисуй, что хошь. Это так просто!
Но сам Савва простым не был. В свои пятнадцать лет он много знал такого, о чем Еремей даже не слыхивал.
Они часто сидели рядом, делали наброски углем на досках и много беседовали.
- У дедушки Ионы я прожил около пяти лет. Нет, больше, наверно, лет семь или восемь, – рассказывал Савва. – Родни у него не было. Это потом, уже после похорон, приехал его будто бы племянник, меня выгнал, все себе забрал.
Иона, когда мы сидели с ним в долгие зимние вечера перед печкой, однажды рассказал мне про Калинов мост. Говорил, что на земле легкой жизни не найдешь, нет ее. Но вот там, за Калиновым мостом, если перейти через речку Смородину, счастье можно отыскать. Страшная эта река! Огненная, пылающая! Она разделяет два мира: наш светлый мир, населенный людьми, и темный, в котором одни упыри и нечисть всякая.
- Подожди! А зачем тогда переходить через речку и идти к злыдням? Вот, мол, я – жрите мою плоть?! Так что ли?
- Нет, дядя Еремей, кто одолеет опасный мост, не испугается смрада от упавших в огненную пучину и потом сумеет пройти через темное царство Чернобога, тот окажется в настоящем раю, куда все хотят попасть.
- Как найти Калинов мост через речку Смородину? Не сказал тебе Иона? – спросил Еремей.
- Перед мостом выжженная земля, усеянная костьми и черепами. Много храбрых людей сгинуло в тех краях. Охраняет мост злобное чудище Чурила Диевич. Всякую нечисть с той стороны он пропускает сюда, к нам, людям на погибель, а в ту сторону – если только самые отважные и удачливые смогли перебраться. Дорогу к Калинову мосту, дядя Еремей, я знаю: успел мне Иона шепнуть про нее. Весной, когда земля подсохнет, я и отправлюсь на поиски земного рая. Уж ты ничем меня не удержишь.
- Так и сгинешь в дороге, Саввушка! А уж если не пропадешь, то найдешь на указанном месте простую речку, по обоим берегам которой растут лабазник и чертополох. Вот и вся сказка, придуманная твоим Ионой!
- Дядя Еремей! И рая нет на земле?
- Есть! Ты поживи у меня годика два, окрепнешь, повзрослеешь, и, может быть, найдешь свою удачу, или она сама тебя найдет. А если нет, и все же соберешься в путь, то я тебе покажу, что мне оставила Морана, дочь Сварога. По-моему, богиня зимы и холода для тебя и положила заветный подарочек в синюю шкатулку.
Согласился Савва с Еремеем пожить у него пару годиков: гончару помочь и самому у мастера кое-чему поучиться. Парнишка так подумал: «Хорошие гончары и в раю пригодятся!»
В гончарной мастерской трудились все Еремеевы: кто глину нужную искал по оврагам и болотам, кто за гончарным кругом сидел, а которые за обжигом следили. Расписывали же посуду и глиняные игрушки только четверо, кому Господь особый талант дал: Еремей; дочь Еремея Устинья, молчаливая замужняя женщина; сын Антона Данька, этому отроку все легко давалось; а вот теперь и Савва.
Многое удивляло парня в новой жизни.
Церковь от деревни была далеко, в пятнадцати верстах. По лесам да по бездорожью Еремеевы бывали на службе раз в год, целым семейством ездили в храм, как и все деревенские, в светлое Христово Воскресение. Дома же, садясь за стол, обязательно читали молитву и истово крестились.
Но это не мешало верить в домашних, полевых, лесных духов. Дерево надо срубить – поклон хозяину леса; хлеб пора убирать – просьба к полевице, полуднице, чтобы не вредили, а помогали; и домовому, и овиннику, и баннику – и иным добрым и далеко не добрым тварям полное уважение и почтение.
И все в деревне так же. Стоило кому-либо из молодежи на игрищах крикнуть, глядя в сторону леса: «Ой, анчутка идет!» И каждый перекрестится и через плечо сплюнет, чтобы нечисть не могла бы причинить никакого зла.
Рассказали Савве и про странную девочку Машу, которая когда-то жила в семье гончара. Но тут уж рассказывали разное. Кто колдуньей ее называл, кто убогой. Куда она подевалась? То ли боги ее к себе забрали, то ли сама ушла. Но говорили про девочку, подобранную Еремеем на зимней дороге, шепотом, с оглядкой и не очень охотно.
Приходилось Савве наравне со всеми работать и на сенокосе, и на мельнице мешки таскать, и снопы цепами обмолачивать. Тяжело, конечно, но зато за два года и в плечах раздался, и вверх очень хорошо вытянулся. Румянец на щеках появился, легкий пушок подбородок украсил. Завидный жених! Только Савва на девок не шибко заглядывался - помнил, что ему скоро в дорогу.
И такое время наступило. Пора!
В начале марта, еще повсюду лежал снег, Савва собрался и простился с семейством гончара. Проводить себя разрешил только мастеру. Еремей достал из заветной шкатулки на серебряной цепочке семиконечную звезду из голубого хрусталя, вручил ее бывшему работнику: «Она и поможет тебе твою долю отыскать!» – на том и расстались.
Семь дней шел Савва по приметам, указанным ему когда-то Ионой, еще семь дней дорогу у людей расспрашивал, а потом стал на свою путеводную звезду поглядывать: идет и видит, как начали светом наполняться ее хрустальные лучи.
И когда звезда наконец-то вся вспыхнула, оказался Савва в чистом, еще заснеженном поле. Глядь: а перед ним стоит синяя карета, запряженная в тройку рослых черных коней. Лакеи в белых ливреях открыли дверку, и из кареты вышли две женщины в легких серебристых шубках, небрежно накинутых на плечи. У каждой красавицы золотые короны с яркими голубыми звездами, точно такая была у Саввы в руках.
- Знаю, парень, ищешь Калинов мост через речку Смородину, - сказала богиня Морана, хозяйка зимы. – Я могу тебя с собой взять. Произнесет моя дочь Мара твое имя, и расстанется непорочная душа с грешной плотью навсегда. Тело твое останется в поле на поживу злому воронью и волкам ненасытным, а душу мы доставим в царство вечного холода. А уж там найдешь ли ты счастье, простому смертному заранее знать не дано.
Савва с благоговением смотрел на владычицу потустороннего мира.
- Завтра день весеннего равноденствия, - продолжила Морана. – Бог зимнего солнца Коляда уступит свое место Яриле, весеннему солнцу. Мне пора в мои чертоги к владыке мира теней и мрака Чернобогу, а Мара останется здесь, она увидит, как снег сойдет, талые воды побегут по оврагам, цветы землю украсят, птицы запоют, девушки в нарядных сарафанах березам косы заплетать станут и будут хороводы водить. Выбирай! Решайся! Со мной в вечность или в этом мире останешься, где так много соблазнов и испытаний?
Тут как бы из-за спины матери вперед вышла Мара, молча подошла к парню и заглянула ему в лицо. И Савва с любопытством поглядел на ту, о которой ему рассказывали в деревне. Глаза ее увидел. Как два василька в поле. Заволновалось его сердечко! И он вспомнил! Такие глаза он уже видел! Проходил в деревне мимо стайки девушек, и одна из красавиц глянула на него и тут же стыдливо синие глаза опустила. И в мастерскую зачем-то эта девушка приходила, и в саду ее видел, и на лугу во время сенокоса.
Еще ближе Мара подошла к парню и вдруг улыбнулась ему! Никто никогда, даже в семье Еремея, прежде не видел, чтобы дочь богини смерти улыбалась!
И Савва сделал свой выбор. Он решительно взял руку Мары, вложил в нее хрустальную звезду, отступил несколько шагов назад, поклонился и отправился в обратный путь. Савва не видел, как легко скользнули сани кареты с фонарями, и кони, не касаясь заснеженной дороги, рванули с места в карьер.
Путь неблизкий. Только в конце апреля вернулся странник в деревню. А уже в мае Еремей со всем семейством, нарядившись для особого случая, запрягли лошадей, с песнями, с гармонями поехали сватать синеглазую Танюшку, дочь многодетной вдовы Пелагеи. Девушка сразу согласилась выйти замуж за того, о ком плакала по ночам, без кого и жить не мыслила.
Дом Пелагеи стоял в проулке, за неширокой речкой. И когда уже невесту везли к себе домой, чтобы свадьбу сыграть, Савва велел остановить лошадей перед мостом, взял Танюшку на руки и понес ее, нежно прижимая к себе.
Было тепло, солнечно. Весело пели птицы, вернувшиеся из чужих стран в родные края. На обоих берегах речушки стояли цветущие белые кусты калины. А еще, терпко пахло росшей тут же смородиной.
Савва смотрел на Танюшку и нес свое счастье по «Калинову мосту через речку Смородину».
(Щеглов Владимир, Николаева Эльвира).