Восьмого марта стояла в очереди в цветочном магазине.
Одни мужчины и я. Юра, правда, вместе со мной был — ему нужно было купить маме и сестре тюльпаны.
А мне нужно было купить цветы своей маме и отцу, и Серёжику, и отцу Юры, и Володе — мужу Нади. Мне нужны были розы. Тюльпаны-то долго не хранятся на улице, розы хоть два-три дня полежат.
Мужчины сонные — утро раннее. В спортивных костюмах, по-домашнему. Берут кто охапку, а кто пятнадцать штучек. Тюльпанчики хилые, с едва появившимся бутоном — смотреть не на что.
Продавцы рады очереди — деньги. Уверяют, что цветок свежайший, вчера привезенный и простоит три недели.
Мужчины довольны. И собой — могут купить. И, наверное, вообще удавшейся жизнью — машины возле магазина сплошь дорогущие.
Юра злится: зачем я поехала. Вот, одни мужчины же в очереди. Но мы договорились — он поедет к своей маме, а я к своей. Сама, на маршрутке. Пока побуду, уберусь. А ему ехать почти двести километров до соседнего города, так зачем ему тратить время на меня? Пусть это время он побудет лучше со своей мамой.
Подходит наша очередь, Юра потихоньку спрашивает: какие тюльпаны лучше купить? А выбрать-то и нечего. Малюсенькие, тщедушные. Берём белые и сиреневые. И тридцать роз — на кладбище. Тюльпаны по 100 рублей, розы по 180.
Ничего, раз в год можно — праздник.
Я еду на кладбище и вспоминаю, как ехала в этот день три года назад. И встретила бабушку старенькую-престаренькую. И хотела её поздравить, отщипнула от охапки тюльпанов несколько штук. А она испугалась, что я колдую. Эка беда. Я тогда, помню, даже опешила: какое колдовство?
Ну да ладно.
Вернуть бы то время — жив был Серёжик. Но нельзя...
Ах, если бы она была жива,
Я всё бы отдал за неё, всё бросил.
Слова, слова, слова, слова, слова.
Мы все их после смерти произносим.
И пишутся в раскаяние стихи,
Но в глубине души навеки будут с нами
Грехи, грехи, грехи, грехи, грехи,
Которые не искупить словами.
© Валентин Гафт
Как мне сказали в церкви: так лучше. Ну да. Их детям лучше смотреть на солнце. А Серёжику лежать в могиле. Да-да. Так лучше.
Еду в новом автобусе. А Серёжик никогда не проедет в нем. Никогда. Не заслужил. Ему лучше в могиле. Да, конечно...
А на кладбище уже много-много людей. И часовня открыта. И моя знакомая радостная стоит на ступеньках. Та, что служит в церкви.
— Владимировна, заходи, заходи, милая, — говорит она мне, — завтра родительская, а с понедельника — Масленица, а через неделю пост.
Я захожу оставить записочки по старой привычке. Ни во что я больше не верю. Если бог есть и он добрый, то почему допустил муки детей?
Моя знакомая служительница отвечает просто: за грехи...
На днях прочла интервью одного священника, который служит в храме при детском хосписе. И он попросил прощения за всех священников, всех мирян, кто вот так отвечает: смерть детей за грехи родственников.
Нет этого, — говорит этот добрый священник, — просто есть радость и есть горе. И людям, понесшим такую утрату, приходится жить в горе. И ничего нельзя сделать...
Для Найды у меня были подарочки на 8 марта. Элитный корм и игрушка. Корм был не съеден до конца — объелась. А игрушка пришлась по душе. Потрепала его от души. Куда-то задевала потом. Хоть бы на чью-нибудь могилу не отнесла. А то придет человек к своим близким, а там розовый заяц с бантом. Тоже, небось, подумает, что колдуют...
Берегите своих близких.
Пусть у вас всё будет хорошо.
С уважением, Женя.
