Женщина в черном костюме и длинной юбке привычным движением скидывает уличные сапоги и переобувается в тапочки — на дворе февраль. Потом приглашает другую женщину войти в кабинет. В кабинете по-домашнему уютно: цветы в горшках, махровое полотенце и небольшой кинескопный телевизор JVC. Хозяйку выдают только кипы архивных папок да флагшток Западного военного округа. Это Нина Анатольевна Пономарева, глава волгоградской правозащитной организации «Материнское право». С 1994 года организация помогает солдатам и их родителям в трудных, а иногда безнадежных ситуациях, связанных с армией. «Такие дела» съездили в Волгоград и рассказывают, как этим смелым и упорным людям, несмотря ни на что, десятилетиями удается делать свою работу.
Женщина по другую сторону стола от Нины Анатольевны — Альбина, мать одного из призывников, который служит в области. Она приехала из Дубовки — райцентра в 50 километрах от Волгограда.
«Да как “служит” — он и не служил толком, — жалуется она. Вскидывает глаза на икону святого Пантелеймона, которая стоит на шкафу. — С октября в госпитале с острым циститом и варикоцеле [варикозным расширением вен в паху]. Ни маршировать, ни бегать, снежинки в штабе вырезает да заполняет температурный лист».
Альбина растила сына одна: «без отца проворонили». Мальчик, по ее словам, вырос мнительным, а из-за болезни еще и переживает за потомство.
В санчасти на его жалобы в лучшем случае отвечают: «Нужна половая жизнь», в худшем — «Че ты ноешь?»
Пономарева устало тянется за списком болезней, с которыми не берут в армию. Потом консультируется с врачом организации по телефону. Ее вердикт неутешителен: ограниченно годен Альбинин сын будет, только если у него случится рецидив после повторной операции.
По закону с варикоцеле третьей степени он вообще не подлежал призыву.
«Для командира части он по определению здоров. Призван — значит здоров, — объясняет Нина Анатольевна матери. — А любая жалоба для начальства заноза и кость в горле».
Сыну Альбины необходима повторная госпитализация на лечение. Впереди — распределение из учебной части к новому месту службы, что усложнит направление на лечение.
Пономарева помогает Альбине составить заявление в военную прокуратуру с просьбой об оказании содействия в скорейшем направлении на лечение.
«Эти истории самые печальные, — говорит мне Нина Анатольевна, когда Альбина уходит. — Родители свято верят в то, что в военкомате увидят все проблемы со здоровьем их сына. А нет — так на сборном пункте точно освободят от призыва и вернут домой. Откуда такой наив? Армия — не санаторий и не курорт. Нельзя было молчать».
«Скандальные женщины»
Нина Пономарева пришла в «Материнское право» в 1998 году. Ей было сорок четыре.
Она из семьи военных, но своего сына в армию не пустила. Один из ее братьев вернулся оттуда инвалидом и сказал: «Не вздумай отдать сына, мы уже отдали армии, что могли». Бороться за сына — по здоровью — пришлось через суд: это был первый суд Нины.
Физик по образованию, после закрытия завода, на котором работала, устроилась в библиотеку, потом торговала книгами и была бухгалтером. Однажды в газете увидела объявление с контактами организации, бесплатно консультирующей призывников. И пришла помогать.
Муж долго привыкал к новому занятию сердобольной супруги. Нескольких «бегунков» — так в организации называли солдат, вынужденных бежать из армии из-за «дедовщины», — Нина поселила у себя в квартире. Первый тут же ограбил свою спасительницу.
Но работу в организации Нина Анатольевна так и не бросила. Планировала приходить два раза в неделю, потом поняла: если что-то делать, надо делать всерьез. И стала ходить каждый день, училась, перенимала опыт у женщин, которые там работали.
«Кровавые деньги»
Организация «Материнское право» первой в регионе стала привлекать к своей работе профессиональных юристов и врачей. И уже через три месяца победила в суде. Это было дело о выплатах солдату за участие в боевых действиях в Чечне.
В то время как другие правозащитники отказывались заниматься «кровавыми деньгами», как они их называли, в «Материнском праве» помогали получать все положенные компенсации.
В 2001 году в организацию пришел Сергей Семушин. Сегодня он один из двух бессменных юристов «Материнского права». После получения диплома юриста в колледже и службы в армии он поступил на юрфак вуза, пришел на практику к правозащитникам и задержался здесь почти на 25 лет.
На двери в его кабинет — наклейки Stop war not people и «Не открывать. Работают люди». На стене — герб России, по периметру кабинета разложены кипы папок. У стола и на шкафу — бюсты писателей и поэтов. На счету Семушина — победа в Европейском суде по правам человека, тоже за боевые действия в Чечне. В 2011 году мужчине присудили почти 15 тысяч евро.
Когда счет выигранных судов пошел на сотни, командиры всерьез разозлились на правозащитников. После того как юристы заставили воинскую часть заплатить матери моральную компенсацию за сына, который умер от пневмонии по вине санврача, один из командиров в 2007 году написал на «Материнское право» кляузу. Он обвинил организацию в присвоении выигранных денег. Шквал проверок прокуратуры, УБЭП, налоговой и юстиции ничего не дал: кляуза так и осталась кляузой.
Нина Анатольевна долго смотрит в сторону, когда задаю вопрос про то, зачем им все это. Потом объясняет: «Долг солдата — защищать свою страну. Но кто защитит солдата?»
«Мы вновь и вновь обращаем внимание российских властей на то, что, уничтожая и калеча молодое мужское население России, они лишают нашу страну будущего. Не возрождают, а разрушают наше государство, — писали солдатские матери в резолюции о ситуации в Чечне в 1995-м. Тогда российские регионы трясло от чеченских похорон и слухов о том, что в армию опять начнут набирать студентов. — Солдатские матери никогда не согласятся с тем, что уничтожение мирных жителей и молодых солдат, разрушение городов и сел может послужить фундаментом благополучия и духовного возрождения России».
В те годы юристы «Материнского права» выиграли две сотни исков о компенсации морального вреда «Осиротевшим родителям» — местному движению родителей погибших солдат. При участии КСМ в российском законодательстве в 1998 году появилось новое понятие — «права военнослужащих по призыву». А в 2002 году — закон об альтернативной гражданской службе.
Россия — первая страна в мире, где появился институт альтернативной гражданской службы (АГС) — в 1787 году. С конца 90-х прошлого века, когда правозащитники стали говорить о праве граждан на замену военной службы по призыву альтернативной гражданской службой, их обвиняли в том, что защищают и воспитывают «уклонистов». «Это только усугубляет и способствует развалу ВС», — писали журналисты «Волгоградской правды». А правозащитников называли «пособниками западных разведок».
Один сотрудник ФСБ несколько раз приезжал в офис «Материнского права»: смотрел, слушал, опрашивал. Уходя в последний раз, бросил в ящик пожертвование.
«Увидел месиво — стал зеленым»
Гриша Бондарук из Урюпинска, городка на севере Волгоградской области, с детства не любил играть в войнушку. В 11 лет во время экскурсии в музее-панораме «Сталинградская битва» он увидел макеты трупов — они были такими реалистичными, что мальчика накрыла паническая атака. Экскурсию пришлось прервать.
«Он у нас, мягко говоря, не военный. Увидел месиво — стал зеленым», — вспоминает мама Гриши Татьяна, офицер в отставке.
Ее старший сын служил, младший собирается.
«Но только не Гриша: “Пострелять из воздушки?” — “Не, спасибо”. Это про него», — объясняет Татьяна.
Родители пытались «перевоспитать» сына — отдавали на бокс и рукопашный бой. Гриша бросал секции после первого же спарринга.
«Пока другие будут стрелять, я буду спасать», — говорил герой Эндрю Гарфилда в фильме «По соображениям совести». Гриша процитировал его, когда подавал заявление на АГС в военкомате. «После просмотра этого фильма я окончательно понял, что помогать Родине можно не только с оружием в руках, — написал он. — Я не способен нанести человеку физический ущерб, не говоря уже об убийстве».
«На комиссии же мне говорили: “Родину защищают только на поле боя”. И что я не знаю историю своей Родины, — рассказал Григорий в беседе с “Такими делами”. — “Иди и учи”».
Татьяна рассуждает, что в России сейчас одна мысль о замене военной службы на АГС сродни дискредитации. «О какой объективности может идти речь, если единственный гражданский представитель от общественности — руководитель кадетского казачьего корпуса — говорит: “Все должны служить!” — возмущается она. — Призывник не может рассчитывать, что его просто выслушают — если только врач. Но в медкомиссиях многие тоже не знают, что есть АГС».
В 2022 году призывная комиссия Урюпинского района отказала Григорию в АГС: «не доказал убеждения» и пропустил срок подачи заявления. Хотя, настаивает Татьяна, в статье 12 Федерального закона «Об альтернативной гражданской службе» такого требования нет. Да и с убеждениями, по словам Сергея Семушина, все не так просто: по закону человек не обязан доказывать убеждения. «Доказать то, что чувствуешь, нельзя», — говорит он.
В военкомате семья Бондарук стала «костью в горле». Татьяну спрашивали: «У вас мальчик нормальной ориентации? На военную службу не идут или с сильными отклонениями, или дети больших боссов». В военкомате Гришу называли «уклонистом», хотя его никто не искал.
Правозащитники посоветовали «брать измором».
Добиться замены военной службы на АГС удалось только через год после первого заявления, в кассации. Сейчас Григорию двадцать три, у него отсрочка по состоянию здоровья до 1 апреля: этой весной решится, где он будет служить на «гражданке». По специальности он техник-механик, но еще в техникуме увлекся музыкой и пошел на курсы диджеев. С тех пор отец называет Гришу «балалаечником», а Гриша уже шесть лет работает профессиональным диджеем и звукооператором.
«Вот если бы [волгоградский] Дом офицеров, который ездит с гастролями в Донбасс, позвал его с собой. Это мирная работа», — рассуждает Татьяна. Она помогает другим матерям получать отсрочки, если их сыновья больны. А матерям погибших — пережить потери: одна из них, хвалится Татьяна, недавно начала шить одежду и плести масксети для земляков на фронте.
Но Дому офицеров нельзя иметь звукооператора, а Грише — служить по этой специальности по АГС. Хотя он тоже признает, что это был бы для него «идеальный вариант».
«В Донбасс? Почему бы нет, — рассуждает Григорий. — Я же не ношу оружие, не закладываю мины. Я просто выполняю свою работу: несу людям свет и радость».
В три раза больше отказов
Григорий Бондарук — один из немногих в Волгоградской области, кому удалось отстоять свое право на альтернативную гражданскую службу.
Первое дело о замене военной службы на АГС в регионе правозащитники выиграли в декабре 1996 года — за пять лет до принятия Федерального закона «Об альтернативной гражданской службе».
До пандемии ковида несколько лет подряд они выпускали брошюры и памятки об АГС, проводили конкурсы в школах и колледжах. За последние два года ситуация резко поменялась, говорят правозащитники. Раньше заявления на «альтернативку» подавали не больше 30 человек в год — и практически всем одобряли. В последние два года все чаще отказывают в связи с отсутствием «доказательств» убеждений: из 100 заявлений в Волгоградской области удовлетворили только каждое третье.
«На одном из судебных заседаний член призывной комиссии на вопрос, почему проголосовал против замены парню военной службы на АГС, заявил: “Мой сын в армии, а почему этот не должен?”» — говорит Пономарева.
Есть и другая тенденция: если раньше с заявлениями на АГС шли в основном по религиозным убеждениям (большинство из них — «Свидетели Иеговы»), то теперь — пацифисты и антимилитаристы. Призывная комиссия удовлетворяет их прошения, только если убедится, что есть основания.
«“Убедить” иногда просто нечем: со слов одного из военкомов, если есть “какая-нибудь справка” или “батюшка попросит за своего послушника”, — объясняет Семушин. — А вот если человек за больными животными ухаживает, у него семь котов с хроническими заболеваниями, он носится из приюта в приют или не может ужиться в мужском коллективе — отказы. Убеждения у всех разные. Приходится обжаловать отказы».
В то же время сгущать краски правозащитники не спешат. По закону отстоять свое право на АГС все еще возможно.
Даниле Хамидулину двадцать один. В прошлом году он окончил железнодорожный техникум в Волгограде и получил повестку в военкомат. «Я давно знал про АГС. Потому что в вере очень давно, — рассказал он “Таким делам”. — Приводил комиссии библейские писания [цитаты], говорил, что не могу принять присягу, потому что в армии учат убивать».
Но заявление с просьбой заменить военную службу на «альтернативку» подал с опозданием.
«В призывной комиссии сказали: “Такие люди, как ты, там тоже нужны. Рисунки рисовать”», — вспоминает Данила.
Юристы «Материнского права» помогли ему через суд восстановить пропущенный срок, хотя шансов было немногим выше нуля. «Нам отказали даже в апелляции, и я уже попадал под осенний призыв, — продолжает он. — Но юристы помогли, и суд в итоге все-таки удовлетворил иск».
«Коммуналка»
Жилому зданию, в котором работает «Материнское право», больше 60 лет. Правозащитники арендуют помещения у городской администрации. Они занимают все те же четыре комнаты, что и в свой первый день работы. В пятой, с арочными сводами, течет канализация. Когда организация только заехала сюда, в 1997 году, туалета не было.
Офис «собирали» с миру по нитке: заводы помогли списанными стройматериалами, мебелью и светильниками. Один из прокуроров после увольнения — потом он стал адвокатом — год приходил в офис «Материнского права» делать ремонт и стелить линолеум. Когда удалось купить печатную машинку, работа совсем закипела.
Во всех четырех комнатах — кипы бумаг, папки и скоросшиватели с документами призывников и военнослужащих.
В одной из маленьких комнатушек с первых дней оборудовали помещение для отдыха и приема пищи с комплектом мягкой мебели и холодильником. Раньше, в конце 90-х — 2000-х, здесь часто оставались «бегунки» — сбежавшие по разным причинам солдаты. Родители приезжали к сыновьям из других городов, пока те были в госпитале или воинской части. Фактически эта комната «Материнского права» была кризисной квартирой для солдат и «коммуналкой» для их родственников.
«Одна мама жила здесь несколько месяцев, — вспоминает Пономарева. — Веревочку протянула, бельишко сушила».
Однажды под Новый год Пономаревой позвонили: на стройке прячутся три избитых солдата.
«Мы с мужем по этой стройке! “Алло-алло, ку-ку, ку-ку”, — вспоминает, хохоча, Нина Анатольевна: семья Пономаревых жила к месту ближе всех. — Нашли, привезли, а они реально изрезанные и избитые. “Бегунки”. Здесь, в уголочке, на шинели и спали. Мы с Татьяной Борисовной (Зазуленко, основательницей “Материнского права”. — Прим. ТД) закрыли [входную дверь] стульями и сказали [тем, кто за ними приехал]: “Попробуйте забрать! Только через наш труп!”»
Бывало, группа розыска ждала «бегунков» в засаде рядом с офисом организации — правозащитники даже подружились с ее руководителем.
Однажды в «Материнское право» строем пришли 54 человека из воинской части ближайшего поселка Волгограда — Горьковского, в народе — Максимки. Так они выразили протест против произвола офицеров. Шли сутки. Правозащитники сразу сообщили в прокуратуру.
«Мы же “бегунков” никогда не прятали, наша задача была их легализовать, — вспоминает Пономарева. — Сообщали в военную прокуратуру и говорили: “Как только мы разберемся в проблеме, мы к вам сами их приведем”». Чаще всего «бегункам» были нужны медики и юристы.
«И вот когда эти 54 души заявились сюда, — продолжает Пономарева, — мы оставили их на ночь до выяснения обстоятельств. Сказали не выходить [на улицу]. Но те, конечно, пошли курить. Сотрудники прокуратуры приехали ночью, погрузили их. Скандал был грандиозный — чуть не сняли военного прокурора».
* * *
Шумит чайник, Сергей режет пироги из доставки — с творогом и с мясом. Повисает пауза. Пройдено немало, и большая часть пути — на энтузиазме. До недавних пор правозащитники эпизодически выигрывали гранты от разных фондов, в том числе президентские. Это позволяло привлекать в команду еще одного-двух юристов и врача. Бывало, что сидели без денег, но работу не останавливали. В этом году Фонд президентских грантов впервые за последние десять лет не поддержал проект организации. Аренду помещения, «коммуналку», телефон и интернет Семушин с Пономаревой пока оплачивают из своего кармана — около 20 тысяч рублей в месяц.
«Бывает, нянчишься»
Призывники для «Материнского права» по-прежнему основная категория подопечных. Но два года назад на фоне СВО к ним добавились военнослужащие из зоны боевых действий в Украине.
А в сентябре 2022-го — и мобилизованные. Их сейчас примерно 40% от всех, кто обращается за помощью.
Ни один из них не согласился говорить с «Такими делами»: «Нам помогли — и спасибо». Далее мы приводим их истории и рассказы со слов правозащитников.
После 24 февраля 2022 года правозащитники помогли вызволить трех военнослужащих из плена — через уполномоченного по правам человека в России Татьяну Москалькову. Тела еще четырех погибших при содействии «Материнского права» нашли, а потом захоронили на родине.
Волгоградских срочников в зоне боевых действий или на линии соприкосновения, уверяют Пономарева с Семушиным, не было, хотя по России о таких случаях известно.
Правозащитники помогают родственникам искать и пропавших без вести. «Очень сложно работать, потому что никто никого не ищет и ничего не сообщает. Но и близких жалко: они “варятся” в своих чатах», — говорит Семушин.
В прошлом мае в Волгограде открылся госцентр, который помогает участникам СВО и членам их семей. Он немного разгрузил «Материнское право» — в центр рекомендуют обращаться с вопросами социальных выплат, льготами и компенсациями. С остальными, улыбаются правозащитники, «бывает, нянчишься».
Между тем правозащитники предельно четко обозначают свою позицию: помогают всем без исключения.
«“Солдатские матери Санкт-Петербурга” объявляли, что они не работают с военнослужащими и с информацией, которая сегодня подпадает под гостайну, — поясняет он. — Мы тоже с опаской смотрим на это, усилили контроль за персональными данными и работаем только по заявлениям от граждан».
Не отказывают и родственникам бойцов из ЧВК, бывшим заключенным, контрактникам и офицерам. «Начальник одного госпиталя как-то спросил меня: “А если я к тебе приду за помощью, ты мне тоже будешь помогать?” — вспоминает Нина Пономарева. — Конечно, буду. Сказать: “Мы вам ничем не можем помочь” — у нас такого не бывает. Но если вопрос срочный или не в нашей компетенции, мы рекомендуем обратиться к кому-то еще, например к профессиональному адвокату по уголовным делам».
«Туши свет»
Когда осенью 2022-го в России объявили частичную мобилизацию, работать стало еще сложнее. В «Материнском праве» дневали и ночевали в офисе.
С «древним» — 1997 года — законом о мобилизации была полная неразбериха: в нем не было ни слова про обязательную военно-врачебную комиссию, право на освобождение или на увольнение.
«Звонки не прекращались. Я даже потом выключал на ночь телефон», — вспоминает Сергей Семушин.
«А я не отключала! К моему номеру привязана горячая линия, — продолжает Нина Анатольевна. — У нас же как? Хватали буквально с производства — и в военкомат. И не важно, что он [мобилизованный] весит 120 килограммов, у него гипертония и нет почки. У меня реально был такой кадр, клянусь: у него еще сахарный диабет и полный букет [заболеваний]. Командир части не знал, что с ним делать, — слава богу, уволили. Кому он там был нужен! А мужчина уже прошел сборы и где-то там даже побывал [на линии соприкосновения]».
«Вы вот спрашиваете, что было после начала мобилизации 21 сентября? Туши свет!» — отрезает Семушин.
Обжаловали повестки единицы: кто-то просил «альтернативку», кто-то был болен. Разъяснения Минобороны, что никакой альтернативной службы во время мобилизации не предусмотрено, появились позже. А первое заседание областной призывной комиссии, на котором отменили незаконные призывы, прошло только через несколько месяцев — в ноябре-декабре 2022-го. Тогда вернули более 200 незаконно мобилизованных.
Но сами мобилизованные в России ни разу не выиграли у военкоматов в суде. Исключение — дело мобилизованного из Санкт-Петербурга, которому раньше уже заменяли военную службу на альтернативную.
Поскольку в законе не предусмотрено право на увольнение, вернуть мобилизованных невозможно до сих пор. Но и тут исключения есть.
«У одного мобилизованного жена попала на полгода в больницу, дочке пять лет, — вспоминает Пономарева. — Командующий [округом] отвечал: “Пусть ребенком занимаются родственники”. В итоге мужчину удалось вернуть только через уполномоченного по правам ребенка».
С лета 2023 года призывные комиссии мотивировали свои отказы коротко: на момент мобилизации решение было законным. «Вот мы так поняли, что они просекли эту фишку и стали отказывать, — вспоминает Сергей. — В обосновании [решений комиссий] — любые изменения в ходе прохождения службы уже ни на что не влияют».
Так было в другой истории с мобилизованным (он все еще служит, юристы не называют имя из соображений безопасности. — Прим. ТД). Двое маленьких детей, а у жены две полостные операции, врачи не велели поднимать ничего тяжелее швабры. Мужчине дали пару отпусков, а потом приказали сдать детей в детдом и возвращаться. Когда отказался, забрали силой и посадили на сборном пункте под замок. «Тут мы уже никак больше, только на личных связях порешали, чтобы он служил недалеко от дома, — говорит Нина Анатольевна. — Потому что жену опять положили в больницу».
«Есть такие, кто и с четырьмя детьми не может уволиться, — говорит Семушин. — Мобилизовали законно — на тот момент детей было двое. Жена родила двойню, когда он уже уехал воевать».
«Или, — продолжает он, — было у меня три брата [подопечных]. Старший пошел добровольцем, средний брат погиб. Младшего кое-как отпустили на похороны брата. Уехал, через два с половиной месяца просят его вернуть. Обратились к президенту с ходатайством о его увольнении. На рассмотрение в Госдуму вносилась законодательная инициатива, чтобы ввести такую норму: если погибает один из братьев, другой может быть уволен со службы. Тот законопроект еще не реализован — чтения намечены на осень 2024-го, но есть же аналогия права. И мы добились, чтобы его уволили со службы».
Но получить решение — полдела. Найти мобилизованного на боевых позициях сложнее, чем добиться его возвращения с фронта. Того, младшего, «вытаскивали» два месяца.
Все чаще к правозащитникам стали обращаться мобилизованные, оставившие свою часть, и те, которым предстоит вернуться после лечения или отпуска. Чаще всего по состоянию здоровья.
Во время доследственной проверки такому бойцу проводят военно-врачебную комиссию. Годными, по словам юристов, признают почти всех. И если боец нагулял больше двух суток — уголовное дело. Уважительность причин отсутствия оценивают только следствие и суд. Командование не признает уважительным никакое лечение, кроме пребывания в военном госпитале. В частных клиниках или по месту жительства — «не уважительно».
Многие приезжают домой, чтобы через командира части в пункте постоянной дислокации добиться направления в госпиталь, а им говорят: «Вот тебе предписание: вернуться в пункт временной дислокации части, убыть завтра». Тогда правозащитники помогают мобилизованному добиться лечения и восстановить его права — как нуждающемуся в медицинской помощи.
«Скорее всего, его тоже ждет уголовное дело, — говорит по опыту Семушин. — Но пока он лечится, имеет право [не возвращаться к месту боевых действий]. Есть те, которые признают свою вину и раскаиваются, они получают по минимуму. А те, кто до последнего отрицают, что самовольно оставили часть, хоть и для лечения, “гремят по полной катушке”».
«С учетом опыта СВО»
1 апреля в России стартует очередной весенний призыв. Ничего кардинально нового от него правозащитники не ждут.
«Обожаю, когда к нам приходят бабушки 14-летних — это бывает крайне редко. Я их записываю в журнал красными чернилами, — по-матерински говорит Нина Пономарева. — На этом этапе еще все можно сделать — обследовать, лечить, чтобы к совершеннолетию быть готовым к призыву».
По словам правозащитников, практика призыва у военкоматов отточена до мелочей и рассчитана на правовую безграмотность призывников и их родителей.
Так было с 20-летним волгоградцем Юриком Давтяном, который был признан годным и призван на военную службу. В детстве он упал в яму — с тех пор одна лопатка выше другой. Хирург в поликлинике и врач в военкомате писали: сколиоз.
«Военврач достает старый обшарпанный список болезней и не находит мою. А я постепенно сгибаюсь: раньше было 47 градусов, а когда прошел все обследования — уже 67».
Оспорить категорию годности в облвоенкомате и добиться нужных обследований помогли специалисты «Материнского права» и мама Юрика — он, любя, называет ее «танком». Только тогда военврач признал его негодным — сейчас парень оформляет инвалидность, у него кифоз (вид искривления позвоночника. — Прим. ТД) третьей степени. Ему трудно долго работать даже за компьютером — Юрик занимается видеомонтажом.
По словам правозащитников, призывники год от года не становятся здоровее.
«У нас в этом плане есть расхождение: комитет здравоохранения говорит, что у нас дети становятся все более больными, а военкомат говорит, что призывники все более и более здоровы», — вздыхает Нина Анатольевна.
К концу 2024 года в России должен появиться новый текст «Расписания болезней». Правозащитники опасаются серьезных изменений и еще более мягких требований к здоровью новобранцев.
«[Авторы законопроекта] пишут, что необходимость возникла в том числе с учетом опыта СВО», — объясняет Пономарева.
С весны 2022 года, после начала СВО, родители призывников особенно «оживились».
«Приходили и спрашивали: “Что бы сделать, чтобы сын не попал в армию? Обращения никакие писать никуда не хотим, нам бы по-тихому — помогите “откосить”. Мы говорим: “Вы спускались с лестницы [в подвал], видели название организации? Правозащитная. Помогаем, если только нарушены ваши права. “Косить” не помогаем”».
Спасибо, что дочитали до конца!
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Текст: Сергей Стумак
Фото: Виген Аветисян
