Поэт, переводчик, специалист по англоязычной прозе 20 века. Лично знал Заболоцкого, Ахматову, Чуковского, Бродского, общался с ними достаточно близко. Что еще можно сказать об Андрее Сергееве? То, что его сборник мемуаров «Альбом для марок» - на самом деле точное и разностороннее изображение эпохи. Книга отмечена Букеровской премией в 1995 году.
Жанр определить достаточно сложно. Это – не роман, не мемуары в привычном понимании. Хотя первая часть текста – это воспоминание о детстве, юности, об учебе во ВГИКе, затем в Московском педагогическом институте иностранных языков.
«Красная книжечка – взрослые произносят медленно, осторожно. Но наш дом во все горло зовут Большим домом – он самый большой в переулке: пять этажей с полуподвалом. Вокруг осевшие флигели, а наш красивый поставили в четырнадцатом году прямо на речке Капле. Когда по Капельскому идет трамвай, стекла в рамах подрагивают».
Вторая часть – это заметки о людях. О разных людях – знаменитых (Слуцкий, Ахматова, Чуковский, Бродский) и случайных прохожих (Сосед по очереди, воркутянка). Заметки о жизни, которые передают неповторимый колорит эпохи, ее язык.
«Что оно, твое образование? Муж у меня всю жизнь землю копал. А сейчас ему сорок два года, а он тысячу рублей получает. Депутат. Везде ему почет. Вся Воркута на него не нарадуется. А то как же! Был бы человек, образование твое – тьфу! Важно, кто как с людьми касается. Нам образованных с Ленинграда присылают, так они ни туда ни сюда, на черной работе сидят. Я сама геолог, в Ленинграде кончила, восемьсот получаю, меньше мужа, а все равно не то, что вы тут. У меня брат в Ленинграде. Приеду – так то секретер ему купи, то еще что. Я уж стала в гостиницах жить, ему не докладываюсь. А муж – как в гору пошел, заставили его в Воркуте техникум кончить: неудобно, начальник партии».
Сергеев, страстный коллекционер, дает сам определение жанра своему произведению -
«коллекция людей, вещей, отношений, слов». Все, чему был свидетель, описал. Все, что сумел «подглядеть», отметил. Всю жизнь коллекционировал не только реальные марки или монеты, но и встречи, разговоры, реплики. А это, безусловно, интересно. Вот из этого «собрания» и родился «Альбом для марок», который отличается не только жанром. Но и стилем. Короткие предложения, зачастую односоставные, рубленые фразы, реплики персонажей без авторской оценки. То есть стиль – отрывистые предложения-воспоминания, как штрихи к портрету человека или портрет у эпохи в целом, - подобен коротким зарисовкам, что в целом напоминает изображение небольшой картинки – как на марке. Все эти картинки разложены в хронологическом или географическом порядке, как обычно марки в альбоме коллекционера.
Но этот же стиль не всегда оказался уместным. По крайней мере я не всегда воспринимала написанное. Воспоминаниям о собственном детстве, юности как будто требуется большая эмоциональность. Глава же, посвященная Ахматовой, получилось чуть ли не лучшей. Вот здесь штрихи к портеру поэтессы, ее фразы, словно вычлененные из диалога, дополняют облик, с одной стороны. А с другой – делают ее по-настоящему живой, естественной, лишенной ненужной величественности, которую Ахматовой приписывают как классику.
«– Неуютно, когда не пишется…
– Маленькая поэзия существует тем, что отвоевывает у большой прозы все новые территории.
– Самый нужный мне поэт – Мандельштам.
– Гумилев – до сих пор не прочитан. В нем такие тайны… Он только начал писать, когда его убили.
– Клюев, по-моему, гораздо интересней Есенина».
Или:
«Когда посадили Синявского и Даниэля, и пианистка Юдина сказала, что русская православная церковь не одобряет печатание за границей, Ахматова глянула тучей:
– Такого не было даже в тридцать седьмом году. Тогда говорили: наверное, он с заграницей переписывался…
Сюда же постоянная присказка из Лескова:
– На Руси христианство не было проповедано».
Сначала Сергеев накидывает нам много-много подобных реплик Ахматовой и только в конце (вместо начала – ох, как уместна здесь композиционная инверсия) сообщает «скучные» и малоинтересные сведения в подобном очерке: когда и как познакомился, какие отношения их связывали.
Несколько иначе выглядят воспоминание о Чуковском. Эссе разделено как бы на главки, каждая называется узнаваемой строкой: «Жаба на метле», «Африка ужасна», «Мой знакомый крокодил».
Поразила самая необычная характеристика Чуковского и Маршака, в которой отражена суть всей советской эпохи с ее умолчанием, несправедливостью:
«Принято считать, что Маршак и Чуковский – хорошие старики. На самом деле они – плохие старики. Я это говорю объективно. Они сделали мне много хорошего. В тридцать седьмом году, когда я был в опасности, Чуковский написал статью, в которой утверждал, что я и есть социалистический реализм в переводе. Маршак и Чуковский хуже, чем Софронов и Грибачев. Софронов и Грибачев имеют недостатки социализма, Маршак и Чуковский – недостатки и социализма, и капитализма».
Сергеев, несмотря на кажущуюся отстранённость повествования, дает практически всему свою оценку, иногда очень категоричную, но от этого не менее ценную.
Хорошо, что подобные вещи переиздают: мозаика из исторических фактов, воспоминаний, наблюдений отдельного человека помогают лучше представить картину целиком, и Советская эпоха 30-50 годов становится понятнее.
