Тысяцкий Василий Вельяминов, погрузневший, отягощенный годами, все же последовал за князем Дмитрием в поход. Болела душе о сыне Микуле, вот уж несколько месяцев беспрестанно отбивающем внезапные атаки тверичан. Василий Васильевич, мудро рассудил, что поход сей весьма удобен, чтобы подсказать князю - пришло время для Микулы занять место отца!
Ах, с каким блаженством теперь сидел бы он, Василий, дома, рядом с любезной своей Марией Михайловной. "Эх, жалко только внуками обделил Господь!" - с грустью думал тысяцкий. К седым своим волосам, заимел он лишь внучку, да приемыша, которого впрочем любил, ибо чуял, что течет в нем его собственная кровь. От младшего сына, Ивана, тоже приплод не родился, хоть и женил его Василий на боярской дочке из весьма плодовитой семьи. Вспомнив о сыне Иване, Василий Васильевич, нахмурился. Был меньшой сын его строптив, непослушен, полный противовес Микуле, отцовской гордости. Зато гонор имел великий - метил на место тысяцкого после отца! А какой из него тысяцкий, если ни в ратном деле, ни в устроении дел в княжестве, не проявлял он должного усердия?! Обо всем этом не раз говорил Василий сыну, пытаясь вложить в его голову стремление к вершению дел, да без пользы! Вот и перед отъездом состоялся у Василия Васильевича с сыном Иваном весьма серьезный разговор.
-Микулу на свое место сажать буду! - без обиняков выложил Василий, предпочитая говорить прямо и сбить спесь с сына.
-Микуле только головы рубить! Какое из него тысяцкий, тут смекалку иметь надобно!
-И тебе бы следовало свою храбрость показать, с Микулой в поход на ворога отправиться!
-Я на Москве народ оберегаю! - парировал Иван.
-Знаю я, как оберегаешь!
Василию было прекрасно известно, что Иван поднаторел на темных делишках. Мзда рекой лилась ему в карманы от заезжих купцов. За золотники доставались им лучшие места на торжище, открывался доступ в княжий терем.
-Прознает про твой оберег Дмитрий Иванович - позор на весь наш род будет!
-Не прознает! - буркнул Иван и ушел, не сочтя нужным даже проститься с отцом.
Потому и навязался в этот поход Василий Васильевич, хоть нужды в нем и не было. Хотел взор княжий направить в нужное ему русло.
Скоро перед князем Дмитрием и его сопровождающими предстали первые пожженные селения, вытоптанные сотнями лошадиных копыт поля, печально бредущая в никуда, одинокая, невесть как спасшаяся, скотина.
"Да, погулял Михаил Александрович по землице моей, потоптал...!" - думал Дмитрий, представляя как долго и трудно придется приводить порушенное в первозданный вид.
Скоро пошли и первые стычки. Тверские ратники, больше похожие на тетей с большой дороги, остановились как вкопанные, заметив слаженный строй московского войска. В бой им вступать совсем не хотелось, так как лишь с одной целью бродили они еще по краю московской земли - поживиться тем, что подвернется под руку. Но Дмитрий не для того вышел в поход, чтобы отпускать врага безнаказанным. Малой части его дружины хватало на то, чтобы наголову разбивать разрозненные отряды.
В Серпухове, удельном княжестве под рукой Московского княжества, сидел на княжении князь Владимир. Как и Дмитрий Московский, был он млад годами, но умен и боек. Получив весть от князя Московского с просьбой подсобить ему в борьбе с тверичанами, он готовился к выступлению. Владимир, как и Дмитрий, был внуком Ивана Калиты. Отца своего, Андрея, Владимир не знал, так как рожден был ровно через сорок дней после смерти его, в год, когда чума свирепствовала на Руси. Вместе с Дмитрием рос Владимир в Москве, под надзором митрополита Алексия, а к своим двадцати годам, имел уже опыт ратных сражений. Сейчас князь Владимир, собирался присоединить войска свои к Дмитрию, чтобы хорошенько проучить тверского князя.
В ту пору, когда Владимир осматривал войска свои перед началом похода, к нему, бравой походкой воина, подошел воевода Антип Еремеевич, заведовавший разведом.
-Мы тут на небольшой отрядец напали, да повязали! Знатная пташка, кажись, попалась в наши сети! - сказал воевода.
Владимиру стало любопытно и он велел доставить пленников к нему. Десяток связанных по рукам, мужей стояли предстали перед ним. Впереди совсем еще юный отрок, с чистыми голубыми глазами, смотрел на князя угрюмо.
-Кто такие? Откуда и куда путь держите? - спросил Владимир.
Пленники молчали. Внимательно приглядевшись к пленникам, Владимир понял, что Антип прав. Одежда на них была добротная, выправка воинская. Тогда князь кивнул головой одному из ратников. Тот выволок из строя пленников средних лет мужичонку, схватил за волосы и занес над его головой меч. Мужичонка надрывно всхлипнул, стараясь повернуться лицом к юноше, с которым вместе был повязан.
-Не сгубите душу православную! - проскулил он.
-Княжич Иван я, тверской...- заговорил юноша, проявив жалость к своему спутнику.
Владимир аж присвистнул - экая птица попала в его сети!
-И что же ты тут делаешь, княжич?
-Домой вертаюсь из Орды!
-А не жидковат ли выезд для княжича? - поинтересовался Владимир, имея ввиду, скудное сопровождение при Иване.
-За меня выкуп плачен князем московским, его же волею отпущен до дому!
Владимир задумался. Проверить истину слов юнца он пока не мог. А ну как брешет малый, чтобы спасти свою жизнь? А меж тем, сын Тверского князя ценный заложник!
-Скоро с князем Дмитрием свижусь - вот и скажет свое слово! А пока останешься ты княжич тут, посидишь в нашем порубе!
Иван ничего не ответил. Он был уверен, что прознав о том, что снова он оказался в его власти, Дмитрий отпустит его восвояси, как и прежде. Заботило Ивана сейчас другое, о чем он размышлял всю дорогу, пока не попался людям Владимира - заплатит ли отец долг Московскому князю или же пойдет на него новой войною? А как тогда ему, Ивану, быть? Нарушить волю отца или предать то добро, которое сделал для него князь Дмитрий?
На другой день войско Владимира снялось с места и направились туда, где, должны были встретиться с князем Дмитрием.
Княжич Иван Тверской, из душных лабиринтов Сарай-города, оказался в тесной клети серпуховского острога, снова ожидая решения своей участи.
Огни свечей отбрасывали длинные тени на пол и стены горницы княгини Евдокии. Сама княгиня, лежала на широком своем ложе, а вокруг суетились прислужницы. Кто-то поодаль громко всхлипывал и причитал:
-Горе, ох, горюшко!
Глаза Евдокии, казавшиеся огромными на бледном лице, были широко открыты, однако она никак не реагировала на происходящее вокруг. От этого окружающим было еще страшнее.
Этим утром, нянька княжича Даниила, давно привыкшая, что от болезного дитятки хлопот особых нету, подошла к колыбели его лишь когда приспело время дитя покормить. Малыш лежал смирно, вытянув худые ручки вдоль тела и не двигался. Женщина осторожно протянула руку, уже почуяв беду, и коснулась щеки ребенка. Она была настолько холодна, что нянька в испуге отдернула руку, поняв, что произошло непоправимое и заголосила во всю мощь своей груди. Кричала она и от жалости к княжичу, и от страха за саму себя. Скажут ведь, что не уберегла княжеское дитятко и пропадет тогда ее бедовая головушка!
В терему все задвигалось, ходуном заходило, на крик сбегались люди. Одной из первых, впереди своих прислужниц, забежала княгиня Евдокия, кинулась к сыну. Несколько секунд до сознания бедной матери не доходил весь ужас произошедшего. Ее руки теребили маленькое тельце, пытаясь разбудить. А потом княгиня тихо осела на пол. Заботливые руки подхватили ее поволокли к одру, уложили. Старались привести в чувство, да все напрасно!
Срочно позвали митрополита Алексия, чтобы готовил погребение. Уже застучали на дворе плотники, приготовляя для княжича маленький гроб, а княгиня Евдокия все лежала не шевелясь, глядя в одну точку перед собой.
Как ни старались няньки, а княжич Василий, с утра проявлявшей не свойственное ему беспокойство, разразился громким плачем, видно чувствуя страшную беду, приключившуюся с братом.
Няньки не знали, как успокоить младенца, сами рыдали над ним горючими слезами.
-К матери его снесите! - посоветовала им одна из знахарок, врачевавшая княжескую семью.
Няньки переглянулись, терзаемые сомнениями - стоит ли тревожить княгиню в столь скорбный час. Но, глядя на пунцового от натуги Василия, они все же решились.
Плач младшего сына привел Евдокию в чувство. Она поднялась протянула к ребенку руки, прижала его к груди. Василий сразу угомонился на руках матери, только продолжал горько всхлипывать. Наконец слезы закапали и из глаз Евдокии.
-Поплачь, матушка, поплачь! Слезы боль смывают, даруют облегчение! - шептала над ней пришлая монашка, одна из тех, что сейчас заполонили весь княжеский терем.
Погладив Евдокию по голове с материнской лаской, монахиня начала читать молитвы. Княгиня прислушивалась к знакомым с детства словам, которые сегодня не давали облегчение, а сердце тянулось к Даниилу. "Как-то он там, лежит в одиночестве!" - рыдала душа. Василий уснул на ее руках и она, отдав сына нянькам, с трудом поднялась и направилась к дверям. Все без слов поняли, куда желает отправится княгиня. Одна из монашек, высоко подняв свечу, повела Евдокию за собой. Знакомые коридоры терема, казались ей теперь чужими, от ярких ковров да вышивки хотелось отворотить взгляд. Наконец пришли в горницу, где лежал уже подготовленный по всем обычаям, Даниил. Лежал он пока в люльке, дожидаясь гроба. В головах были расставлены иконы, по бокам горели свечи. У изголовья сидел, опершись на посох, митрополит Алексий. При виде Евдокии он встал, поклонился княгине, хоть она того и не заметила, смотрела только на сына.
Как в отсутствии мужа рожала Евдокия детей, так и в последний путь проводила сына одна. "Был бы ты со мной, сокол мой, и не так болело бы мое сердце!" - мысленно обращалась Евдокия к мужу, глядя на свежий могильный холмик, быстро выросший у ее ног. День был холодным, дул ледяной ветер. Но Евдокия этого не чувствовала. Кто-то обнял ее за плечи, заставил отвернуться от могилы. Это была Маша. Красными от слез глазами, она смотрела на сестру.
-Пойдем, Дуняша, пойдем! - с усилием сдвинула она сестру с места, заставляя делать шаг за шагом. За ними потянулись и остальные.
Для княгини и других женщин, уже была готова отдельная тризна. В отсутствии князя, мужей в терем не приглашали. Каждому, кто проходил вблизи Кремля наливали чарку и раздавали блины и кутью, помянуть младенца-княжича.
В ту ночь, Евдокия велела принести к ней княжича Василия. Долго сидела у его колыбели, глядя на безмятежное личико, чему-то улыбающееся во сне, мечтая, чтобы Дмитрий скорее воротился к ней, разделил с ней боль утраты.