То ли от смены климата, то ли от тоски, то ли от переживаний накануне Нового года Марфа заболела. Её мучили жар и слабость. Вася старался облегчить страдания любимой, но медикаментов не хватало, на улице и дома было холодно. Чтобы согреть её, он ложился рядом и крепко прижимал к себе. Марфа ценила заботу жениха. Их отношения стали более близкими.
- Теперь ты - моя жена, - сказал он ей после совместной ночи.
Однажды Вася принёс ей горсть шоколадных конфет, обёрнутых в яркие бумажки.
- Откуда они у тебя? - удивилась девушка.
- Угостили, - сухо ответил он.
Марфа съела конфету, а фантик бережно разгладила и положила на полку.
- Красивые! - поделилась она впечатлением.
- Это из Латвии и Эстонии к нам везут, - пояснил Вася.
Марфа протянула ему одну конфету, а остальные убрала в вазочку, стоявшую в серванте.
- Оставим на праздник, - предложила она.
Тысяча девятьсот сорок первый год. Двадцать второе июня. Воскресенье. Город Ленинград.
Марфа проснулась довольно поздно. Вася сидел за столом и что-то писал. Несколько минут она наблюдала за ним, прежде чем сказала:
- Доброе утро!
Мужчина так был увлечён работой, что не услышал её и ничего не ответил. Марфа встала с постели и отправилась на кухню. В последнее время они питались скудно и однообразно. Перебои с продовольствием в магазинах не позволяли делать больших запасов. И всё же Марфа умудрялась откладывать продукты. В этот раз, к её удивлению, их полка оказалась пуста. Она знала, что соседский мальчишка иногда подворовывает у них, но не жаловалась его матери, понимая, что ей одной и так очень тяжело с двумя детьми. Приведя себя в порядок, Марфа отправилась на рынок. Во дворе ей встретился дворник с противогазом в руке. "Странно!" - поймала она себя на мысли и продолжила путь. На рынке тоже царила непонятная суета. Никто ничего не мог объяснить, но все находились в движении. Вроде бы всё, как всегда, но в то же время, что-то менялось на глазах. Что-то зловещее висело в воздухе. Купив молока, муки и яиц, она шла домой, как вдруг внезапно из уличного громкоговорителя раздался могучий, металлический, напряжённый голос, который сообщал: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…»
На голос собирались люди. Все молча стояли, задрав голову вверх, будто там можно было что-то увидеть. Дослушав до конца, Марфа ринулась домой. Василий тоже слушал объявление по радио. Встретив жену на пороге, он взволнованно сказал:
- Уезжай!
- А ты? - растерялась она.
- Я не могу сбежать в такой момент. Я нужен здесь!
- Тогда я тоже остаюсь, - решительно заявила она.
Шли дни. Июль выдался на удивление жарким и засушливым, однако ясная погода не радовала. Тоска витала в воздухе, она душила и разрывала сердце. Каждодневные сообщения вносили только ещё больше суеты и сумятицы. Серость и будничность вселяли страх. Но люди всё ещё сохраняли веру в скорое завершение войны. Казалось, она пройдёт мимо, не заденет. Однако в конце августа поползли слухи и разговоры о шпионах, о приближении врага, о продвижении его в глубь страны. От переживаний и переутомления Марфа периодически стала терять сознание. Вскоре она узнала, что забеременела. Радостная новость совсем не радовала, скорее, наоборот, огорчала своей несвоевременностью. Узнав об этом, Вася уговорил Марфу уехать в Свердловск.
- Я обязательно вернусь, - пообещала она и отправилась на вокзал за билетом.
Однако билетов не оказалось. Да и поезда ходили с перебоями. Вскоре ленинградцы узнали, что их город взят немцами в кольцо. До последнего не хотелось в это верить. Но первый артобстрел внёс ясность для тех, кто сомневался. Через несколько часов - новая канонада, оставившая после себя несколько убитых и раненых. То тут, то там вспыхивали пожары. Город оказался в огне. Страх, нараставший на протяжении долгого времени прорвался, как нарыв на коже. Всё стало рутиной. Если первые погибшие от бомбёжки или снаряда приводили в ужас обывателей, то вскоре война вдруг стала нормой. Даже к известиям о смерти люди относились с пугающим равнодушием. Словно бесчувственные машины, они каждое утро шли на работу, а поздним вечером возвращались домой. Уставшие, измученные, голодные. С каждым днём становилось только хуже. Все припасы постепенно закончились. Всё, что можно было продать, было продано за бесценок, потому что покупателей было мало. Вася каждый день из "Дома писателей" приносил немного каши и крынку мутной воды. В булочной выдавали по сто двадцать пять граммов хлеба на человека. Это было очень мало! Обессиленные люди стали падать на улицах.
Ноябрь выдался в этом году, как назло, чудовищно холодным. Холод, казалось, был страшнее голода. Укутанная в шаль Марфа возвращалась домой после тяжёлого трудового дня. На улице было темно. Ни одного фонаря не горело! Не видно ни неба, ни земли. Она шла наощупь. Вдруг начался обстрел. Было непонятно, откуда раздаётся пугающий звук. Марфа даже не сразу сообразила, что нужно где-то укрыться.
- Бежим в арку! - послышался за спиной незнакомый женский голос.
В следующую секунду она почувствовала, как та самая незнакомка схватила её за руку и потянула под крышу ближайшего дома. Там уже стояло несколько человек. Внезапно Марфе стало не по себе, тошнота подкатила к горлу. Девушка вырвалась из рук незнакомки и отбежала на несколько шагов, за угол. В этот миг прогремел взрыв, вспышкой осветив всё вокруг. Люди, стоявшие под аркой минуту назад, лежали бездыханные. Из груди Марфы вырвался нечеловеческий крик. Она почувствовала резкую боль в груди, как будто что-то укололо её. Девушка сунула руку запазуху и вскрикнула ещё раз. Это была брошь, подарок матери. С тех пор, как началась война, Марфа постоянно носила её с собой, пристегнув с обратной стороны платья. Каким-то чудом она расстегнулась и уколола её, словно пытаясь отвлечь от внезапно пережитого ужаса. Вася ждал её возле дома. Он не слышал её крика, но испуганный и растерянный вид выдавал все её переживания. Обняв любимую, он прошептал: "Прости!", будто во всём этом была его вина.