Прасковья молча повернулась и пошла в закуток, где в беспамятстве металась Фотька и бесконечно звала ведьму.
-- Ну, будет, будет, здесь я, хватит, детка.
Старуха положила прохладную руку на пылающий лоб девчонки. Та металась в лихорадке, запекшиеся губы потрескались и кровоточили.
-- Воды дай, -- ни на кого не глядя скомандовала ведьма и протянула руку. Томка быстро сорвалась, притащила ковшик свежей студеной воды и вставила в руку старухе. Секлетинья выудила откуда-то белую чистую тряпицу и намочив в воде приложила к горячим губам. Она смачивала, охлаждала воспаленные губы, вода сделала свое дело, девчонка открыла глаза.
-- Ты пришла, забери меня отсюда, -- тихо попросила Фотинья.
-- Пока не могу, милая, тебе вылечиться надо, тогда видно будет. -- Ответила старуха.
-- Не хочешь забрать, тогда и не лечи, лучше помереть, чем так... -- Девчонка не договорив впала в беспамятство.
-- Да что же это такое? -- Заплакала Прасковья Киприяновна.
-- Цыть, ты, а что ты хотела, душегуб не только твою душу терзает, но и детскую. Я бы ее и сейчас забрала от вас, да он не пощадит ни тебя, ни ее. -- Ведьма ткнула пальцем в Томку.
-- То, что не пощадит, это ты правильно сказала, -- подтвердила Прасковья.
-- Ладно, ты не печалься, дочь твоя -- сильная натура, иначе меня не дозвалась бы. А оно видишь как, я сразу зов услышала, да громко так, будто она рядом стояла. Я, Прасковья, тебе чего сейчас скажу, да только ты в обморок не падай раньше времени. -- Ведьма посмотрела на побледневшую мать. -- Фотинья твоя, одна из нас, и то, что она заблудилась и забрела ко мне - это не спроста. Сейчас, конечно, она ничего не умеет, но дар ее проявится, когда она подрастет и постарше станет. Вот тогда я ее заберу от тебя, а то девка много дров наломает, не дай бог, еще по черному пути пойдет, а в нашем роду испокон веков черных никогда не было.
Василей Прокопьевич гнал свою лошаденку в Тугаевку, там на окраине большой и богатой деревни жила его зазноба, вдова Марфа Никитична Волынцева. Сколько лет уж болело сердце за Марфуткой. Еще парнем встретился Василей с озорными глазами Марфы и утонул в тех васильках. Марфутка была ни чета Прасковье, легкая и быстрая на ногу, в карман за словом не лезла, могла со злости и огреть. Василей иной раз робел перед ней, когда Марфа Никитична как расходится, если что не по ней, так не остановишь. А Прасковья тихая, робкая, никакого задору, никакого блеску в глазах, ну чисто рыба сонная.
Лошаденка ровно бежала по знакомой дорожке, чай, ни один год он наведывался к зазнобе.
-- Хотел ведь на Марфе жениться, так нет же, не дал батюшка, мол, не нашей она веры, кукишем крестится. Разговаривал сам с собой Василей.
-- А что кукиш, так переучилась бы, эх, батя, батя, век вам не забуду, -- он в сердцах сплюнул.
В тысяча девятьсот....году Прокопий Силантьевич, отец Василея, отделился от общины и пожелал жить отдельно. Община долго гудела, не хотели отпускать Тыркина.
-- Так если каждый захочет отделиться, уйти, что от общины останется? -- Кричали мужики старообрядцы.
-- Нельзя их отпускать...
Но старейшина Веденей рассудил по своему.
-- Иди, но селись так, чтобы место прибыльным было. Раз в год будешь нам приносить мясо и рыбу, мед и муку. Это твоя епитимья. Все, а теперь ступай. От нас можешь не прятаться, мы везде найдем, -- предупредил старец.
В тот же вечер собрали свои скромные пожитки Прокопий Силантьевич и жена его, Капитолина Авакумовна, завернули в домотканые дерюжки трехмесячного Василея, весь небольшой скарб погрузили на телегу с запряженной кургузой лошаденкой и ушли из общины. Шли не просто, куда глаза глядят, а в намеченное место. А место это называлось урочище Катино Поле, что в окрестностях поселка Ба... Вот туда они путь и держали. Сколько помнил Василей, отец не любил рассказывать, как они добирались до урочища, что пришлось им пережить, матушка тоже не охоча была до таких разговоров. Только до урочища они не добрались, приглянулось им место красивое близ реки Ирень. Места красивые, река с крутыми берегами. В лесу грибов ягод полно, от земляники поляны красные, да и река полна рыбой. Долго ходил Прокопий, выбирал место и выбрал на красивой поляне между двух березок еще молоденьких вырыл землянку на облюбованном месте. Первый год зимовали в землянке, тяжко пришлось Капитолине, Василейка еще маленький совсем был, часто болел, да и сама Капа хворала от простуды, но выдюжили, любили друг друга, да и вера помогала. По весне как снега сошли стал Прокопий избу строить, через год туда перешли, вот там и зажили. Река давала много рыбы, даже, случалось, на базаре обменивали на муку и соль. Про оброк Прокопий не забывал, в срок отвозил все, что обозначил старец Веденей.
Прокопий Силантьевич обладал таким даром выживать везде и из ничего преумножать свое хозяйство. Он, как сорная трава, цеплялся за землю и везде пускал свои корни. Изба с каждым годом разрасталась, и теперь это уже были хоромы. Капитолина Авакумовна так и не смогла больше родить. Простудилась она в землянке, почти всю жизнь маялась по женским делам. Но у них был отрок Василей.
Секлетинья осталась подле больной Фотьки. Прикладывала мази, читала над ней заговоры, молилась, и лихорадка отступила. Прасковья была благодарна своей тетке, но забитая и не очень разговорчивая, она своих чувств не выказывала. Секлетинья являлась ей теткой по матери. Старуха не любила вспоминать, как однажды у нее появился дар. Могла она слышать потерянных, заблудившихся детей и взрослых. Сколько раз спасала, выводила из лесу. Лечила тяжело больных, охотников, которых медведь помял. Кровь заговаривала. Но народ жестокий и неблагодарный. Те, кому помогала, в первых рядах за ней пришли расправу чинить. Кто-то слух пустил, что вода в колодцах зацвела не просто так, ведьма Секлетинья испортила ключи родниковые, что пить теперь? Решили расправиться с ведьмой. Спас батюшка, как увидел толпу, направляющуюся к их дому, так огородами в лес еë вывел и сказал:
-- Беги, дочка, в самой чаще, если по правую сторону посмотришь, там тропа незаметная, вот по ней иди строго на север. Дойдешь до старой сосны без верхушки, её молнией сшибло, да ты увидишь, свернешь на лево и метров триста пройдешь вглубь, там изба стоит. В ней отсидись пока здесь не уляжется. Ну, с богом, дочка, бывай, -- отец перекрестил Секлетинью и развернулся в обратную сторону.
Дочка стояла и смотрела в удаляющуюся спину отца, пока слезы совсем не застили глаза. Потом опомнилась и побежала. Избушку она нашла ближе к вечеру, все в ней было: и сухари, и щепы, спички и соль лежали отдельно в берестяном туеске, чтобы не отсырели. Все это вдруг всплыло в памяти старухи. Сестра ее Лизавета, мать Прасковьи, не бросала сестру близняшку. Есть носила ей в лес первое время, а потом Секлетинья запретила.
-- Не надо, не приходите больше, а то местные выследят меня здесь, так не пощадят ни вас, ни меня.
Так и осталась молодая ведьма скитаться по лесу до самой старости. Лишь однажды она встретилась со своей сестрой, когда та привела познакомить с Секлетиньей свою дочь Прасковью.
-- Посмотри ее судьбу, сестра, -- попросила Лиза.
Да только у Секлетиньи перед глазами все вертелась последняя минута жизни самой Лизы...
Продолжение следует...