— Я дам тебе один совет, — сказал Сашка, и держащая его за локоть девушка вздохнула. Опять. Опять ей скажут что-то, наводящее смуту в душе. А так хотелось спокойствия и уверенности внутри…
— Беги, Фая, — закончил он. — Не слушай никого, беги и не оглядывайся. Только звони иногда. Пиши. Я буду скучать.
***
Фаина привыкла с детства к тому, что она автоматически соглашается на прослушивание всем известной композиции группы «На-на», называя незнакомым людям свое имя. И тогда же решила: поменяет его при первой же возможности. Родители, разумеется, были против, и в четырнадцать задуманное не удалось осуществить. Но в восемнадцать, утром шестого марта, Фая превратилась в Женю. Не стала слушать ни родителей, ни бабушку, в честь которой ее и назвали, ни друзей. И вмиг лишилась всех: вместе со старым именем они покинули ее жизнь.
Сидя в одиночестве в небольшой комнате общежития где-то на окраине чужого города, Фая смотрела на голубей, беззаботно купающихся в луже грязной талой воды посреди разбитого тротуара, и думала о том, стоит ли ей возвращать утраченное прошлое. Есть что-то неправильное и уродливое в отсутствии связи с семьей и старыми знакомыми, в невозможности приехать на выходные или праздники в родной город. А все из-за чего? Из-за имени?
Женя училась в московском университете, жила в общежитии при нем. Никто из семьи не верил, что она сможет туда поступить. Мать, Валентина Георгиевна, строго посмотрела на дочь, когда та в восьмом классе заговорила о Москве:
— Ты кому там нужна-то, Файка? Ты только нам с отцом и нужна. Мы к тебе туда не наездимся. Дорога до Москвы и обратно, знаешь, во сколько обойдется? Думаешь, мы просто так сидим тут и отпуск на грядках проводим?
Под «тут» подразумевался Златоуст, в котором Фая родилась, прожила пятнадцать лет и выучила каждый закоулок. Город ей нравился. Нравились панельки и старинные здания в центре, нравилась набережная и вид на горный хребет. Нравилось сидеть по вечерам в компании друзей на небольшом холме и смотреть на город, простирающийся внизу. Но чем старше становилась Фая, тем меньше становился в ее глазах Златоуст. Ей хотелось какого-то размаха, масштаба. Скорости. Хотелось чувствовать себя по утрам частью бодрой толпы, несущейся куда-то. Ходить на пикники в оборудованные парки, а не на дикие лужайки со следами пребывания коров и другого скота. Хотелось иметь выбор в проведении досуга. Но самое главное: Фая остро нуждалась в таких людях рядом, которые могли бы понять ее, обсудить с ней книги и фильмы, вызывающие у матери Фаи и ее друзей улыбку.
— Я краем глаза видела, что ты смотрела, — прерывала обычно Фаю мать, когда дочь проявляла желание поделиться впечатлениями. — Бред такой.
Отец, всю жизнь проработавший на заводе, проявлял больше терпения к словам дочери, но поддерживать обсуждение не спешил:
— Ох, — обычно мотал он головой, хрустел огурцом из банки. — Ох!
-
Фая не понимала, к чему относится это восклицание: то ли к огурцам, то ли к ее словам, то ли к ссоре отца с начальником, про которую он долго рассказывал чуть ранее.
Друзья над Фаей откровенно смеялись:
— Что читал? Я? Я не читал. Зачем? — удивлялся ее попыткам обсудить «Мастера и Маргариту» Сашка. — Скукота же. Я потом попрошу тебя пересказать мне все. Ты же перескажешь?
— Прочитай сам! — протестовала Фая. — Тебе понравится. Хоть начни. Я с первого раза не до конца поняла роман, но после второго прочтения…
— Ты его что, два раза читала? — смеялся Сашка. — Делать тебе нечего. А мы вчера у отца Толяна тачку ночью взяли и катались на ней за городом. Остановились на холме и вниз смотрели, на огоньки. Пиво пили.
Сашка был ее лучшим другом. И если он, решила Фая, меня не понимает, то что говорить о Толике, Ваське, Нине, Вере и Соне? Одна бабушка слушала ее с неисчерпаемым интересом и, кажется, готова была поддержать любой разговор:
— Как ты хорошо рассказываешь, Фая! — улыбалась она, кладя подбородок на ладонь. — Как интересно!
— Тебе правда интересно? — недоверчиво уточняла Фая, откусывая большой кусок пирога с яблоками.
— Интересно.
Когда бабушки не стало, Фае едва исполнилось шестнадцать. Она молча смотрела опухшими от слез глазами на опускающийся вниз гроб и поняла вдруг, что лишилась не только бабушки, но и единственного слушателя. Поняла она так же, что бабушке было интересно не потому, что Булгаков или Достоевский гениальные писатели, нет: ей было интересно, потому что напротив сидела Фая, которая приходила к ней в гости несколько раз в неделю после школы, нарушая привычное одиночество пенсионерки, разбавляя заботы о небольшом огородике и кошке своими рассказами и веселым смехом.
Фая плакала, думая об этом. Какая она была эгоистка! Ни разу не поинтересовалась у бабушки о ее настроении, здоровье, сне, детстве и юности, страхах. Все время думала лишь о себе. Эгоистка! Стоявшая позади мать укрепила эту мысль:
— Вот, ревешь! А пока бабушка жива была, что говорила? Имя поменять хотела. Имя, которое бабушка носила! Теперь, надеюсь, передумала? Единственная память о ней все-таки, твое имя.
Фая утирала слезы тыльной стороной ладони. Рука матери лежала на ее хрупком плече властно и тяжело, придавливая к рыжей земле, не вселяя никакой поддержки и заботы. Фае хотелось кричать, топать ногами и требовать понимания. Объяснить матери и всем присутствующим, кем бабушка была для нее, что имя — всего лишь имя. Что она чувствует себя одиноко в этой толпе родственников и друзей, потому что они не хотят ее, Фаю, понимать. Но она молчала. Боялась осуждения, обвинений в эгоизме. «Маме тоже сейчас нелегко», — подумала Фая и молча терпела тяжелую руку на плече, не обернулась, не попросила обнять ее и сама не обняла мать.
Как-то она уже пыталась проявить таким образом любовь к родителям. Валентина Георгиевна отреагировала на объятия холодно:
— Что случилось, Фая? Что ты делаешь?
— Я тебя люблю, мама, — доверительно сообщила семилетняя тогда Фая.
— Хм, — сказала мать и вырвалась из объятий. — Ну, хватит. Ты мне мешаешь. Вон, молоко сейчас убежит.
Отец, пойманный через минуту цепкими ручками, ответил своим обычным оханьем и продолжил читать газету. Фая была разочарована. В фильме, который она посмотрела на кассете у бабушки, все было иначе: там родители крепко обнимали детей в ответ, целовали их в лоб, говорили, что любят. Бабушка, выслушав огорчения Фаи по поводу родителей, сказала мягко:
— Их так воспитали. Они тебя любят, но по-другому. Отец работает много, чтобы тебе было на что обувь и одежду к первому сентября покупать, кукол на новый год. Мать работает, и по дому хлопочет, приучает тебя к порядку, дисциплине, чтобы ты выросла хорошим человеком. Они любят тебя, Фая. Не словами. Делами.
Доводы бабушки показались Фае разумными. Больше она не лезла к родителям с попытками обниматься. Просто старалась их не огорчать, а радовать. И помогала отцу и матери по дому. Бабушка, чтобы не расстраивать внучку, стала обнимать ее на прощание, когда провожала Фаю домой. Этого вполне хватало.
После смерти бабушки, встретив в школе Сашку, Фая подошла и робко обняла друга за талию. Сашка обомлел так, что начал заикаться:
— Фа-Фая! Ты ч-чего?
— Я тебя люблю! — выпалила Фая и тут же поправилась. — Как друга люблю. Как лучшего друга.
— Н-ну л-ладно, — ответил Сашка, хлопая ее по спине. — Я тоже тебя, как друга, л-люблю. Д-да.
Стоявшие недалеко Толик, Нина и другие ребята, увидев их, подбежали и тоже стали обниматься, смешавшись в кучу-малу:
— Фая! Не плачь, Фая! — повторял Васька.
— Все хорошо, Фая, мы рядом! — улыбнулась Соня. — Скучаешь по бабушке, да?
Эти объятия как никогда раньше сблизили Фаю с друзьями. Жаль, что больше такое не повторялось. На вопрос Фаи, почему бы им при встрече не обниматься, Толик прыснул:
— Я не из этих, чтобы Сашку тискать по сто раз в день.
— Так тискай меня, — предложила Фая и густо покраснела, осознав сказанное.
— Ну, — засмущался Толик. — Ты мне, конечно, нравишься…
— Как друга тискай, — поправилась Фая.
— Не, — протянул Толик. — Я считаю, что обнимать нужно только девушку. Иначе она ревновать будет, когда появится.
— Она никогда у тебя не появится, — съязвила рядом сидящая Нина.
Как иронично, что именно она этой и девушкой в итоге и стала. Фая, теперь уже Женя, знала, что в ноябре у них свадьба. Ее не пригласили. О свадьбе рассказал Сашка. Единственный из друзей, кто еще с ней общался. Почему так вышло?
Сами ребята обвинили во всем Женино высокомерие: вот поменяла имя, от прошлого открестилась, а теперь живет в своей Москве и считает себя лучшей. Выскочка. Нина перестала с ней общаться, когда Фая сообщила о том, что поступила и скоро уезжает, несмотря на недовольство родителей: до этого они несколько лет планировали поступать вместе в местный университет. Соня и все остальные ушли после девятого и уже два года учились в техникуме.
— Ты меня бросаешь?! — изумилась Нина новости.
— Я думала, ты за меня порадуешься, — пробормотала Фая.
— Чему радоваться-то? Ты меня обманула! Я что, теперь одна останусь? Без подруги? Фая!
Новость о смене имени Нина восприняла не так бурно. К этому времени они с Женей почти не общались:
— Поздравляю, — буркнула она Жене и, взяв под локоть Толика, ушла вперед.
Сашка виновато развел руками, мол, а чего ты ожидала? Родители отказались называть Женю новым именем и не разговаривали с дочерью до самого отъезда. Стоя на перроне в ожидании поезда, Женя косилась на провожавших, которые обнимали и целовали на прощание своих детей, родственников, друзей, и молча стояла в компании родителей. Мать смотрела преимущественно в пол, выдавая иногда фразы вроде «Пожалеешь еще», относящиеся то ли к отъезду Жени в Москву, то ли к смене имени. Лицо отца не выражало ничего, как и обычно. Он привычно охал с некоторым промежутком. Несмотря на холодные проводы, Женя очень любила родителей в этот момент. Она помнила слова бабушки и не требовала от них соответствовать какой-то принятой модели поведения, любить ее по инструкции. Перед тем, как войти в вагон, она обняла мать и отца, поцеловала обоих в щеку:
— Люблю тебя, мам! Люблю тебя, пап!
Они стояли на перроне, пока не скрылись из виду, смотрели на удаляющийся поезд, не зная точно, в каком вагоне сидит их дочь. Женя плакала. Соседки по купе косились на нее, как на полоумную, занимаясь каждая своими делами.
В Москве плакать было некогда. Учеба, покупка продуктов в ближайшем дешевом магазине, до которого нужно было долго идти пешком, суета, гудящие машины, толпы людей в метро. Женя быстро влилась во все и чувствовала себя, как рыба в воде. На семинарах ее часто хвалили за инициативность и интересные мысли. Учеба была в удовольствие.
В своей группе Женя нашла несколько новых знакомых, которые поддерживали с ней долгие беседы о прочитанном и просмотренном - на лавочке в сквере, возле подоконника в коридоре вуза или в столовой за обедом. Сережа, староста, как-то сводил ее на закрытый просмотр какого-то фильма, после которого Женя долго приходила в себя от восторга. Вся эта жизнь — обсуждение скучных деталей, подробностей биографии, экскурсии по заброшенным или наоборот популярным местам — Женю абсолютно устраивала.
Но вечером, в комнате общежития, когда соседка долго разговаривала с родителями по видеосвязи, на Женю вдруг наваливалась тоска. Ее мать так же могла разговаривать с ней хотя бы иногда, но всегда была против:
— Фая, я устала, только с работы пришла. Давай в другой раз!
— Фая, у нас картошка, помогаем тете Любе. Потом позвоню.
— Фая, отец болеет, подхватил на заводе заразу какую-то. Надо ему бульон сварить. Не могу разговаривать.
Позвонить отцу у Жени рука не поднималась. Беспокоить человека, отработавшего десятичасовую смену?
Сашка иногда писал ей. Он встретил девушку, и теперь все время уделял ей. Жене доставались крохи внимания. Поэтому по вечерам она сидела на кровати и смотрела на голубей внизу, слушая разговоры соседки с родителями. И думала о том, эгоистка она или право имеет.
На новогодние каникулы Женя приехала домой после четырех месяцев отсутствия. С облегчением увидела, что ничего не изменилось: все та же квартира, все те же родители, все те же улицы и виды. Мать не очень обрадовалась подарку, туалетной воде:
— Лучше бы кастрюлю подарила! — заключила она, нюхая надушенное запястье. — Такие резкие!
Отец отреагировал привычным восклицанием на подаренный Женей свитер.
— Откуда деньги? — вдруг спросила мать.
— Стипендия.
— Не трать все, — предупредила Валентина Георгиевна. — Мы с отцом тебе посылать не сможем. Ремонт делаем в бабушкином доме.
После ужина Женя вышла прогуляться и встретила Сашку. Тот поджидал ее возле подъезда.
— С новым годом, Фая! Женя! — быстро поправился он.
— Спасибо, Саш. И тебя!
Они медленно шли по заснеженным улицам спального района, встречая редких прохожих, рассказывали друг другу о событиях последних месяцев.
— Я женюсь летом, — вспомнил вдруг Сашка. — Ты же приедешь?
— Приеду. Поздравляю.
— Да не с чем поздравлять.
— В смысле? — не поняла Женя.
— Я не хочу жениться. Надо бы сначала на ноги встать. Накопить на квартиру, от родителей съехать. Работу нормальную найти.
— Так не женись, — предложила Женя.
Сашка виновато улыбнулся:
— Не могу. Поля ребенка ждет. Вот что, Фая, — добавил он, немного подумав. — Ты вот все жалеешь о том, что уехала… Что потеряла многое: семью, друзей. Что виновата в этом…
— Да.
— А я завидую тебе. Не сочувствую, а завидую. Понимаешь? Ты смелая. Смогла понять, чего хочешь, добиться этого. Пусть и ценой небольших потерь.
— Небольших, — хмыкнула Женя. — Мама до сих пор дуется, отказывается со мной разговаривать. А я себя не могу простить за это. За то, что обидела родителей, бросила их. Нина на свадьбу не позвала, а ведь мы с детского сада дружили. Не знаю, Саш, чему тут завидовать. Живу в Москве, хожу по всяким выставкам, общаюсь с интересными людьми. Но они все как будто чужие. Хорошие, но чужие. И город чужой. Так вот и живу, везде чужая и неприкаянная. Завидую вам.
— Нине завидуешь? — повернулся к ней Сашка. — Она замуж по залету вышла. Толик ее дубасит периодически, сам выпивать начал. Сонька отучилась и ногти делает. Зарабатывает неплохо. Васька варит оградки на кладбище. Ты о такой жизни мечтала? Об одной из?
— Нет, — растерялась Женя. — Я мечтала читать, много читать. Вести лекции, ездить на всякие конференции. По вечерам встречаться с теми… кто так же живет. Объехать весь свет. Встретить мужчину, которого бы полюбила. Единомышленника. Создать дом, семью, родить детей. И навещать иногда родителей, проведывать, привозить гостинцы.
— Родителям это говорила?
— Да.
— Что они сказали?
— Что я много мечтаю, — улыбнулась Женя. — Посоветовали мечтать поменьше, поменьше думать о себе, возвращаться домой.
Сашка остановился, посмотрел на Женю, сказал вдруг:
— Я дам тебе один совет. Беги, Фая. Не слушай никого, беги и не оглядывайся. Только звони иногда. Пиши. Я буду скучать.
Автор: Виктория Морхес
---
---
Живи и радуйся
Дарья бродила по огромному магазину. В нем, как в лабиринте, легко можно было заблудиться – хитроумные маркетологи специально устроили все так, чтобы покупатели не смогли выбраться из плена товарного изобилия, угодливо разложенного на витринах.
- Все, что угодно для души! Чего изволите? Фруктов? Пожалуйста!
В плетеных корзинах (чтобы аппетитнее смотрелось) россыпью драгоценных великанских гранатов красуется спелая черешня. Так и просится в рот. В тонкой пушистой кожице, на ощупь напоминающей щечку невинного младенца, искусно, нарядным бочком обращенные к покупателю, так и манят к себе восхитительные персики. Груши радуют многообразием сортов. Экзотические бананы от зеленых до ярко-желтых, на любой вкус, соседствуют с красивыми, густо-красными, почти бордовыми яблоками. Гроздья винограда, прозрачного, медового, вальяжно свисают из искусно сделанных ящичков, призывая зевак: купите, купите, ну купите же нас!
Дарья полюбовалась налитыми южным, сладким соком, ягодами. Отошла. Проползла мимо холодильников, где за чисто протертыми стеклами тесно друг к другу стояли бутылки, бутылочки, баночки и коробочки с молочной продукцией. Молоко, йогурты, сметана, творог – десятки наименований, сразу и не разобраться, где что.
Можно было бы купить банку зерненного творога в сливках, бухнуть в него пару ложек вишневого варенья и с наслаждением съесть. Можно и сырка взять, козьего, например. Говорят, полезный. Или коктейля молочного со вкусом пломбира – раньше в городском кафе «Буратино» Дарья частенько такой сыну покупала. А теперь, гляди-ка, бери бутылку готового, да пей, сколько хочешь, и в очереди стоять не надо.
При мысли о Саше, сыне, сердце Дарьи тоскливо сжалось. Как давно это было: Сашке восемь лет, они сидят за столиком кафе и смеются. Сашка потягивает через трубочку коктейль, и трубочка, елозя по почти пустому донышку стакана, издает хрюкающие звуки. За Сашку делается даже неловко, но тот не замечает маминого смущения и заливисто хохочет. Где теперь Дарьин Сашенька? Нет его на свете. Его нет, и кафе «Буратино» тоже нет – в небольшом павильоне на Вокзальной улице теперь расположен модный суши-бар. Что это за суши-бар, Дарья не имеет никакого понятия – она пробегает мимо, стараясь даже не глядеть на витрину.
Около продолговатых ящиков с замороженными полуфабрикатами какая-то пара застряла:
- Да возьми ты сразу в упаковке. В них льда меньше! – говорит женщина средних лет, коротко стриженная, в смешных парусиновых штанах.
Но ее супруг не слушает: специальным совочком ссыпает в пакет красных, похожих на российскую медведку, то ли жуков, то ли раков неаппетитного, диковинного вида.
Мужчина – ровесник Саши. Он совсем не похож на сына Дарьи: Саша был высок и жилист, а этот, наоборот, коренаст и грузен. У Саши темные волосы и карие глаза, а у мужчины светлый ежик на круглой крепкой голове и глаза светлые. Разве что улыбка одинаково открытая и добрая. Дарья не удержалась:
- А что это такое вы сейчас берете?
Женщина ответила:
- Креветки. – Она взглянула на Дарью, и поспешно добавила: - Но они вам не понравятся.
- Почему?
- Ну… вы раков пробовали? – мужчина вмешался в разговор, - так они раков напоминают. Сваришь с укропчиком и трескаешь под пивко.
Дарья улыбнулась и призналась, что никогда не пробовала раков.
- Да ладно, уж любой парень наловит! – сказал мужчина.
- Да у нас в семье не было мужиков-то, одни девки. Отца убило на войне. Остались мама да нас трое. Какие там раки. Нет. Не пробовала.
В глазах незнакомого мужчины плеснулся жалостливый, понимающий интерес. И этот его интерес вдруг толкнул Дарью к нему ближе. Будто открылась запертая дверь, и кто-то ее ласково позвал внутрь, из морозной, стылой нежити в тепло уютного дома.
Плотину, тщательно сдерживаемую стеной долгого молчания, наконец прорвало. Дарья заговорила. Она рассказала незнакомцу про похороны мужа год назад, про то, как сын ушел вслед за отцом через три месяца. Про то, как она осталась совсем одна, и даже невестка не приехала, и внучка, наверное, не знает, жива бабка или нет. И что ей сегодня день рождения, и она решила купить что-нибудь вкусненькое, но не знает, что. Ничего совсем не хочется. И что ей исполнилось восемьдесят семь лет, и родом она из деревни Дыми, и там, в деревне Дыми, она видела, как немецкие летчики стреляли по домам, а мама отгоняла ее от окна… И что ей так не хватает Сашеньки, а он совсем ей не снится, Колька, паразит, каждую ночь ее бранит, поедом ест, а Саша так и не приходит…
Только бы не ушла эта пара, только бы выслушала ее. Она так давно ни с кем не разговаривала…
. . . читать далее >>
