За окном голоса спешащих в метро, в магазины, в театр, гул моторов - Москва 1970-х. А здесь, в старой квартире у площади Маяковского, время застыло. О волшебной её атмосфере и своей влюблённости - не в человека, нет, - когда даже надпись "Колбаса" кажется романтичной, рассказывает Феоктиста Эклер.
Вид из эркера
Снова и снова память назойливо заставляет меня возвращаться в дни моей беспечной юности. И к одному из очень важных моих воспоминаний. Ощущения тех лет - такие яркие, такие смешные, такие вкусные, словно сливочная помадка, тающая во рту. Воспоминания о моей бесконечной любви... к той квартире. Не странно ли?
Иногда мне снится, что я снова там. Полумрак, таинственно светит бра. Вот я вхожу в большой эркер с огромными окнами. Такие необыкновенные эти окна. Форточки у них не сверху, а снизу. По размеру сами как небольшие окна. Форточки эти почти всегда закрыты. Стоит чуть приоткрыть, комната наполняется звуками улицы Горького (Тверская) - шум моторов, голоса прохожих. Второй этаж! Я садилась, обхватив колени, на широкий подоконник и наблюдала, как по улице двигаются машины и рогатые троллейбусы. Напротив вспыхивала надпись "Колбаса", вокруг нее бегали огоньки.
Моя любовь - ар деко
Потом я прогуливалась по периметру комнаты. Рука касалась чудесного шкафа, тонкие переплеты, застекленные дверцы. Эти линии, этот ритм. Любимое ар-деко (или арт-деко). Не знаю, из какого дерева было сделано это чудо, но мне было приятно думать, что это палисандр. Казалось, что моя рука впитывает фруктовый запах мебельного воска.
Развернувшись на каблуках, я оказывалась перед огромным столом, в котором матово отражалась люстра. Мне нравилась эта матовость, так не похожая на модную в то время полировку. Еще были стулья. Или кресла? Не совсем стулья, так как имелись подлокотники, но и не кресла - сиденья были жесткими. Самое прекрасное в них - высокие спинки. На мой вкус, спинки были слишком резными и вычурными, но я прощала им это за небольшие башенки по краям, напоминавшие минареты. Эти башенки словно были созданы для моих ладоней.
Поздоровавшись с каждой из них, я перемещалась в большое глубокое кресло и закрывала блаженно глаза. Я знала, что вот сейчас на мои уши опустятся большие, мягкие наушники и я буду пронизана насквозь дивными звуками, которые воспроизводила редкая тогда японская аппаратура.
Мое блаженство дополняла прохладная скользкость высокого стакана, который, казалось, сам собой оказывался в моей руке. В нем мерцал красный напиток - разбавленное ледяной водой со льдом шерри-бренди. В голове всплывала глупая мысль: как удачно, что это не амаретто какое-нибудь, а именно шерри-бренди и можно прошептать про себя мандельштамовское: "Все лишь бредни, шерри-бренди, Ангел мой...". И порадоваться совпадению наших с Осипом Эмильевичем вкусов.
Попугайчик играет Гершвина
Все происходило как бы само собой, но в комнате я была не одна. Время от времени глаза мои упирались в диван с высокой резной спинкой, где изображались сцены из охотничьей жизни, и кожаными валиками вместо подлокотников.
Именно над ним размещалось деликатное бра. На этом диване, лежа на животе, расположился смешной человечек в очках так похожий на волнистого попугая, бесконечно что-то писавший. Рядом на полу валялись книги и груда листков бумаги. Почувствовав мой взгляд, Попугайчик покидал свое место. И, крутанув стоящий у пианино табурет, садился за инструмент и начинал импровизировать. Чаще всего на тему "Порги и Бэсс" Гершвина.
Гораздо уместнее Попугайчик смотрелся в другой комнате - с окнами во двор. Туда надо было идти по длинному коридору мимо всегда закрытой двери кабинета, хозяин которого (отец Попугайчика) постоянно пребывал в Малеевке на даче.
Упорядоченный хаос
В той комнате, которую мама Попугайчика справедливо называла "ужасным, но упорядоченным хаосом", он был в своей стихии. Эпицентром хаоса был огромный письменный стол, заваленный бумагами и беспорядочным нагромождением стопок книг, глядя на который в мозгу всплывал Монблан. При этом, когда Попугайчик сидел за этим странным сооружением, появлялась навязчивая ассоциация, что он находится в каком-то фантастической скворечнике. Затаив дыхание, я наблюдала, как обитатель странного гибрида Монблана и скворечника, не глядя, засовывает руку в какую-нибудь кучу и безошибочно вытаскивает оттуда нужную бумажку или книгу. Как же мне иногда хотелось, чтобы эти громады рухнули! Но они были несокрушимы.
Посреди комнаты стояло что-то вроде мольберта. Мне в руки давали склянку с черной тушью и кисточку и безуспешно учили меня рисовать японские иероглифы. Ученицей я была бесталанной. Единственное, что вынесла из той учебы (и запомнила на всю жизнь) - стишок.
Сначала сверху рисовались два штриха вроде запятых. Это расшифровывалось как: "не бывает любви без когтей". Потом рисовалась загогулина, отдаленно напоминающая сердце - "И когти в сердце так вонзились....". Завершалась картинка косыми маленькими штришками: "Что даже ножки подкосились".
Спасала меня от этих "умностей" мама Попугайчика, приглашая пить чай с ватрушками.
Как я любила там бывать! Это была страстная любовь не к человеку, а к месту. И все же почему-то я испытывала облегчение, вырываясь на прохладный городской московский воздух. Хотя потом маниакально возвращалась туда снова и снова.
Прошло почти полвека
Прошло страшно сказать сколько лет. Когда я иду мимо этого дома, мимо мемориальной таблички, сообщающей, что когда-то здесь жил писатель Фадеев, мимо подворотни, через которую я проходила во двор, я непременно останавливаюсь под знакомым эркером. На лице моем блуждает глупая улыбка.
Я понимаю, что, скорее всего, уже нет на свете Попугайчика, который так смешно сокрушался о том, что старше меня на 20 лет, тем более - его симпатичной матушки. Да и той той страстно любимой мною комнаты и упорядоченного хаоса тоже нет. Напротив не вспыхивает вечерами прозаичное слово "колбаса". И улица уже называется по-другому, и больше по моему любимому родному городу не бегают рогатые троллейбусы.
Я до сих пор обожаю шерри-бренди. И, смакуя любимый напиток, уношусь на волнах мандельштамовского:
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Еще воспоминания автора: