В.Х. Рюс (W. H. Ryus) работал в 1860-х годах возницей дилижанса на маршруте Канзас-Сити - Санта-Фе, и был широко известен поселенцам и старожилам тропы Санта-Фе, как “Второй Уильям Пенн” из-за его таланта договариваться и мирно уживаться с индейцами Великих равнин. Это было особенно ценное качество, когда приходилось преодолевать длинный перегон между фортом Ларнед, Канзас и фортом Лайон, Нью-Мексико, где на протяжении 390 км не было ни одной дилижансной станции.
Случай на тропе Санта-Фе
Помню в 1864 году мы ехали из Канзас-Сити в Санта-Фе, и сделали остановку в форте Ларнед, когда там царила величайшая тревога. Командир форта, полковник Форд, сказал мне, что они ожидают с минуты на минуту большой набег индейцев. Нужно сказать, что в июле того же года шайенны, кайова, арапахо и некоторые команчи и хикарилья-апачи встали лагерем в миле к северу от форта Ларнед.
Полковник сказал, что может выделить мне в эскорт не больше тридцати солдат. Я ответил, что если у нас возникнут неприятности с индейцами, то тридцать солдат будут так же хороши, как тысяча, и что я лучше рискну пройти с тридцатью, чем с большим отрядом.
Мы выехали из форта Ларнед чуть раньше полудня, проехали около 22 миль и остановились в 4 часа вечера на ужин у ручья Биг-Кун-Крик. Лейтенант, командовавший нашим эскортом, выставил караул. Пока мы ели, караульные выстрелили в воздух из ружей и прибежали в лагерь с известием, что под прикрытием берега Биг-Кун-Крик скрывается тысяча или больше краснокожих. Лейтенант удвоил охрану, подошел ко мне и со всей серьезностью предложил вернуться в форт, чтобы взять еще солдат, прежде чем попытаться перемахнуть через Большой Водораздел.
Я ответил, что он может взять с собой всех своих солдат и возвращаться восвояси, а я поеду дальше. Лейтенант спросил меня, почему в таком случае я сразу не поехал один, и на это получил ответ, что он был мне нужен именно до СЕЙЧАС. Офицер поинтересовался, как это так, и я объяснил, что если он сейчас возьмет своих солдат и вернётся в форт, то индейцы, конечно же, пустятся за ним в погоню, а меня оставят в покое. Лейтенант передумал и заявил, что пойдет со мной.
Пока мы заканчивали ужин, у меня созрел план. Я пошел к солдатским повозкам и позаимствовал две большие упаковки сухарей, около шестидесяти фунтов бекона и большое ведро кофе. Все это я отнес в свой лагерь, расстелил на земле газету, положил на нее бекон, сухари и кофе, рядом с сухарями насыпал горсть спичек. Затем из своих кухонных припасов взял несколько банок кофе и сколько-то хлеба, одно из ведер и запасной кофейник, а также попросил у солдат большой походный котелок, и все это поставил рядом с армейскими припасами на газете. В конце я собрал немного сухих бизоньих лепешек, положил их в костер, чтобы он не погас, и таким образом завершил свой план.
Я велел лейтенанту взять своих солдат, проехать за холм, чтобы их не было видно, и остановиться. Потом пересадил всех пассажиров в один экипаж, и велел его вознице подняться на вершину холма и там остановиться, но так, чтобы не терять меня из виду. Сам я сел за вожжи второго экипажа и провел его на 100 ярдов обратно по дороге. Я окинул взглядом ручей и смог увидеть только одного индейца в полном военном снаряжении, который смотрел на меня из-за края берегового откоса. Я поднялся на крышу экипажа и жестом попросил индейца подойти ко мне.
На встречу выехали два индейских воина. Они остановились в 100 футах от меня и внимательно осмотрелись вокруг (все индейцы очень осторожны, чтобы не попасть в западню). После этого индейцы подъехали еще ближе, все время пристально глядя на меня и разговаривая друг с другом. Стоя на крыше экипажа, я жестами показывал, что настроен дружелюбно. Они ответили мне на том же языке жестов, а затем издали такой вопль, от которого кровь стынет в жилах. Этот крик прозвучал трижды, и в один миг, как мне показалось, мой экипаж был окружен пятью или шестью сотнями индейских воинов.
Я поклонился и указал индейцам на ужин, который для них приготовил.
"Они пришли, увидели и были покорены".
Они поздоровались со мной на своем индейском языке и знаками выразили благодарность за гостеприимство. Вперед вышел один старый индеец, он положил свои лук, стрелы и копье на землю (индейский знак мира), а затем предложил мне пойти с ними и разделить трапезу. Я ответил им, что должен идти дальше, и они попрощались со мной. Когда я добрался до вершины холма, то остановил экипаж, хлопнул в ладоши и еще раз попрощался. Все индейцы разом подняли руки и отсалютовали моему
Эти индейцы казались весьма свирепыми в своей боевой раскраске и с копьями, которые они не носят, если не ожидают неприятностей. До конца маршрута эти индейцы больше нас не преследовали.
Хочу сказать пару слов в защиту индейца. В целом наш народ всегда был не прочь кинуть в него камнем. Практически во всех случаях, когда мне доводилось читать о неприятностях с индейцами, беда происходила от агрессии белого человека и проблем, которые он сам же создавал. Тем не менее, если уж на, то пошло, любое печатное издание всегда возлагало вину, указывая пальцем на дверь индейского вигвама.
Я считаю, что большинство неприятностей на границе были просто спровоцированы неверным представлением об индейцах. За долгие годы противостояния белый человек привык бояться индейца.
Много раз, когда я пересекал равнины, меня настигали, догоняли или проходили мимо группы из тридцати-сорока и более индейцев. Если бы я не разбирался в их характере и не понимал их намерения, это неминуемо бы привело к проблемам или создало серьезные неудобства. Я не испытывал страха, когда встречал индейцев на своем пути, и много раз приглашал их преломить с нами хлеб и выпить кружку кофе.
Нам было все равно, сколько их было, мы всегда делили с ними нашу еду. Если индейцев было много, а провизии было мало, я открыто говорил им об этом, но при этом отмечал, что несмотря на нехватку еды, могу поделиться немногим и для них. И хотя индейцы получали от меня лишь несколько порций кофе и небольшой кусок хлеба, они всегда испытывали глубокую благодарность и были довольны тем, что мы сделали для них все возможное.
Чтобы объяснить им, что у нас мало хлеба и т. д., я говорил: "poka te keta pan". На мексиканском языке это означает "очень мало хлеба". Хлеб на мексиканском или индейском языке - это "pan", и когда они понимали, то говорили "si", что означает "да". Они демонстрировали нам свою признательность за то немногое, что они получали, как если бы мы дали им целую буханку хлеба на каждого.
Если мы могли предложить всего несколько кружек кофе, а гостей-индейцев было семьдесят или восемьдесят человек, мы отдавали кофе одному из индейцев, и он делил его поровну между своими людьми. Для этого он переливал кофе из кружки в кружку, чтобы в каждой было одинаковое количество напитка. Затем другой индеец вставал с земли (они всегда сидели на земле, скучковавшись вокруг нас, когда мы вместе ели), брал кружки и передавал их каждому пятому или такому, чтобы на одну кружку пришлось равное количество человек. Точно так же они делили поровну хлеб.
Когда они пили кофе, каждый индеец делал глоток из кружки, а затем передавал ее следующему, и все тоже самое с хлебом. Покончив с трапезой, они неизменно сердечно нас благодарили за угощение. Случалось, у меня был самый мизерный запас продуктов для утоления голода индейцев, но ни разу мой дилижанс не был задержан с враждебными намерениями, и ни разу индейцы не прощались со мной без благодарственного слова, хотя я знал, что в это же самое время у них были большие претензии к белому человеку.
Источник - The second William Penn, a true account of incidents that happened along the old Sante Fe trail in the sixties. 1913. W. H. Ryus.+
Присоединяйтесь к чтению увлекательных историй эпохи Фронтира и Дикого Запада на ЯДе, в Телеграме и ВКонтакте.
