– Катька, Кать, – они вернулись с экскурсии, только вышли из автобуса, расстались с группой. Тамара плелась сзади, – Кать, а у вас отношения, я смотрю.
Екатерина молчала. Она ещё не разобралась в себе. Оглянулась, дожидаясь спускающуюся с лестницы Тому.
– А он не женат? – уточняла Тома.
– Вроде, нет.
– Мой Олежек тоже говорит, что не женат. Все хочу в паспорт его заглянуть. Все они тут – неженатые. А твой Владимир ничего такой, серьезный мужик. Не похож на брехуна.
– Тамара! Он не мой. Ты помнишь – я-то замужем?
– Ну, знаешь. Любовь она не спрашивает – замужем - не замужем. Она приходит с небес, непрошенная и нежданная.
Катерина резко остановилась, так, что Тома чуть не свалилась на нее с верхней ступени лестницы. Катя обернулась.
– Любовь? Чего ты говоришь такое, Тома! А как же здравый смысл? Такая любовь – это, знаешь ли, мука. Мука, потому что она обречена.
Тамара хлопала глазами, стояла чуть выше. Катерина отвернулась, начала спускаться дальше.
– Да-а, девка, – потянула Тома, – Видно и правда – только легкомысленным можно заводить курортные романы, а таким как ты – нельзя. У тебя уж слишком все серьезно. Совсем вон расстроилась.
Катерина не отвечала. Она и сама не понимала, насколько все это серьезно. Только вот стыд накатывал, потому что к Владимиру её тянуло, хотелось видеть его ещё и ещё. Потерялось внутреннее ощущение устойчивости и стабильности. Казалось, что внутри нее борются два разных человека.
В этот вечер она осталась в комнате. Не пошла на спортивную площадку, хотя знала – на неё рассчитывают в игре. Тамара убежала к своему Олегу, а Катя перечитала письмо, полученное от мужа.
"... Петуха зарезал, на Федьку гаденыш бросается. Другого взял... Майка съела чего-то, звал ветеринара, а тот пришел пьяный, я его в шею погнал... Юлька до девяти шляется только, дольше запретил, нечего её распускать... Мать опять спиной страдает, вернёшься, в больницу ее повезешь... Самойлов сказал – третьего ребятенка ждут они ..."
Катя села писать ответ, но письмо не шло. Казалось, что она нагнетает какое-то несчастье на близких, поэтому писать было тяжело.
Она вышла на балкон, смотрела в направлении лагеря, спортивной площадки. Может пойти? Нет. Им с Владимиром лучше не встречаться. До отъезда осталась всего-то неделя. Владимира тянет к ней, а если и она не оттолкнула его там, на водопадах, значит, тянет и ее. Этот лёгкий поцелуй будоражил сознание, отзывался бабочками в животе.
Безумие какое-то!
Она гнала от себя мысли о Владимире, но ночью так и не уснула.
– Эээ, дорогая... Да ты никак и сама влюбилась. На тебе лица нет. Не нравишься ты мне. Отпусти ситуацию, Кать, чего себя терзать-то! Ну, гульни чуток. Никто ж не узнает.
– Тамара! О чем ты! Это страшно, думать, что навлекаешь несчастье на тех, кого любишь. Разве можно так?
– Эх, Катька. Да разве у любви есть логика? Любовь выше любой логики.
Следующим вечером, смыв под душем морскую соль и пляжную истому, усталая и издерганная думами, все же пошла Катерина на спортивную площадку. Надо было объясниться. Как-то нехорошо вот так просто – прятаться, некрасиво, как будто испугалась. Они поговорят, он скажет, что это была просто ошибка, порыв, и они вновь станут друзьями.
На площадке Владимира не было. К ней подсела вожатая Лиза, с которой Катя была уже знакома.
– Играем?
– Неет. Устала я что-то, сегодня не в форме совсем.
– Вот и Владимир Константинович наш не в форме, – вздохнула Лиза, взглянула на Катерину и, увидев, что намек попал в цель, – Мы его никогда таким и не видели. А вот Вы вчера не пришли, он тут сам не свой был, зелёный весь.
Катерина покраснела. Хотела тут же уйти, но тут у широких ворот показался Владимир – глаза болезненные, взгляд тревожный, ветер треплет челку.
Нет, не быть им друзьями, – подумала Екатерина. Уже не быть. Но убегать было поздно, они пошли навстречу друг другу, а потом вдвоем вдоль по набережной.
Сначала шли молча. Надо было как-то начать разговор, но Катя никак не могла придумать – с чего начать. Ветер усиливался. К вечеру море стало неспокойно, шумело, билось волнами в схватке с кем-то невидимым.
Владимир купил белые розы, протянул ей. Кате вообще никто не дарил цветов. Никогда.
– Катя, я испугал тебя? Мне не нужно было, я понимаю...
– Я не знаю. Я и сама запуталась, – она опустила лицо в цветы, удивительный аромат, – Но, я думаю, нам не надо... нам, наверное, не надо больше встречаться, Володя.
– Говорю же – напугал. Прости, Кать. К любому поступку, и хорошему, и дурному человек идёт колеблясь. И это нормально.
– Владимир, но ведь я не собиралась совершать никаких поступков, просто ....просто...
– Просто... Договаривай, Кать.
Она молчала.
– Хорошо, давай просто погуляем, поговорим. Торжественно клянусь сегодня не целоваться, – он улыбнулся грустно, поднял руку в пионерском приветствии.
И было это так мило. И невозможно было на него обижаться. Катерина уже улыбалась.
Они зашли в тихое кафе, Владимир заказал по бокалу вина. Море разбушевалось, но на Катю оно совсем не производило устрашающего впечатления, совсем наоборот – внутри её была безмолвная тишина и покой. Душа трепетала, Катя была счастлива сейчас и немного грустна. Она думала, что жизнь похожа на это море. В ней проплывают корабли, случаются штормы, а потом штиль, знаменующий новый шторм. И жизнь такая же неразгаданная и необъятная.
Вспомнился сейчас попутчик Антон Фомич и его слова о том, что она вернётся домой совершенно другим человеком, с новым взглядом на жизнь. Он был прав. Как он был прав!
И как же хотелось остаться тут, на этом побережье, сидеть вот так с Владимиром долго-долго и все забыть и ничего-ничего не менять. То ли вино подействовало так на Катю, то ли мелодия, звучащая в кафе, то ли бушующее море... а может присутствие здесь этого мужчины. Катя вдруг заплакала...
– Что случилось, Кать, ты плачешь?
– Нет-нет,– она утирала глаза пальцами, – Это от счастья быть тут. Так хорошо, так спокойно здесь, так красиво кругом... и это море...
– Мне так многое хочется сказать тебе. Так многое...
– Думаю, мне пора. Мне надо идти, Володь. А то совсем расквашусь, – она встала из-за столика.
– Я провожу...
И опять шли и говорили, рассказывали о себе. Катя говорила о детях, о своей ферме, о деревне, Владимир – о педагогической своей работе. На прощанье он поднял обе руки, улыбнулся, напомнил сам себе о клятве – не целоваться, помахал руками. А в глазах – все та же боль.
"Не надо было встречаться?! Не надо" – опять мелькнуло в сознании у Кати. И потом она ещё сто раз думала, что не надо было.
Их история замыкалась сама на себя и не имела будущего. Но обоим было больно. Каждая встреча лишь усугубляла эту боль. Хотелось близости, но ее не могло быть.
***
– Оой, – в дверь номера шумно ввалилась Тамара, повалилась на кровать, уткнувшись в подушку.
– Тома! Тамара! Что случилось?
Тамара глухо рыдала в подушку.
– Сволочь, гад, сученыш! Он женат, Кать! Женат!
– Да ты что? Значит, обманывал.
Тамара резко села, отерла лицо.
– Ну и фиг с ним! Подумаешь, инженеришко! И получше найдется! Мне все равно повезет в любви, правда, Кать!
– Конечно, повезет, конечно. Ведь ты очень хорошая, Том. Ты только посмотри вокруг. Может твоя судьба совсем рядом.
– Да есть там один у нас, сосед...
– Так может...
Тамара махнула рукой:
– Да ладно, посмотрим. Я одно поняла – здесь, на море, одни ловеласы. Козлы! Это ж надо, опять обманулась.
Приближалось время отъезда. Наступил последний день. Завтра они уезжали. Утром Катерина уже не пошла на процедуры, она направилась по местным магазинам. На душе творилось что-то невообразимое, лихорадочное. Щеки её горели не только от загара, внутри полыхал огонь.
Она купила то самое белое платье и большую светлую шляпу себе, голубое – Юле, белую рубашку мужу и футболку сыну. А ещё огромную ракушку, бусы для дочки, игру – Федьке, свекрови – шёлковую шаль. И не было жалко денег. Она их заработала, она имеет право их тратить.
Вечером они с Тамарой заполняли санаторные анкеты, сидя в номере, когда в дверь номера неожиданно постучали. Она распахнулась, и Катя, оторвавшись от бумаг, увидела Владимира.
– Вечер добрый! Кать, прогуляемся...
Он ждал внизу, Катерина собиралась. Надела белое платье, распустила волосы.
– Эх, Катерина! До чего ты хороша. И вот что я тебе скажу. Мужики здесь часто притворяются, что влюблены, и всегда они стараются быть веселыми, галантными такими. Но твой не такой, знаешь почему?
– Почему?
– Да потому что он влюблен по-настоящему. Он похож на овцу, на все готов ради тебя, Кать. Ты подумай. Может стоит судьбу изменить?
Катерина улыбалась. Улыбалась, потому что хотелось плакать. Потому что все уже решила для себя. Но любой выбор становится окончательным лишь тогда, когда вы миновали поворот.
Они отправились на скалистое побережье. Это был последний их вечер. То самое острие, когда судьба или пойдет по накатанной колее, или повернет совсем в другую сторону.
Ласковые сумерки кутали их в свой шелк. Море пело свою бархатную песню.
– Катя! Катенька! Я ... поверь мне, я знаю, что такое влюбленность, лёгкая влюбленность. Но сейчас ... Если б ты только знала, как я тебя люблю. Это судьба, понимаешь. Я нашел ту, которую искал. Катя...
Он держал ее за локти, смотрел в глаза. А она знала это наперед, она почувствовала уже все им сказанное. Да, он ее любит, это правда. И как же жаль его, и себя – жаль...
– У меня огромная квартира в Краснодаре. Заберёшь детей. Что у них там, в деревне, что? Что их ждёт? Сама же говорила, что нелегко там в у вас. А у нас... Дочка твоя поступит в техникум при институте, я же всегда с молодежью, у нас такие комсомольские движения! А потом в институт, я преподаю. Или в другой – куда захочет. Сын ... у нас так много секций, у меня кругом друзья. Тебе, если захочешь, найдем работу...любую, Кать. Ты – моя судьба. Я обещаю тебе, что буду любить тебя, что бы ни случилось. Мы будем каждое лето приезжать сюда, с лагерем, со студентами. Катя, соглашайся... Катя... Или я тебе совсем не нравлюсь?
– Володя ... ,– и от одного её взгляда, он все понял, ослабил руки, отпустил ее, – Володя, если б не нравился, если б. Но как я буду жить?
– Катенька, но ведь я так понял, что вас с мужем связывает лишь общее хозяйство. Как-то не почувствовал я в твоих рассказах искреннюю привязанность и любовь. А я так тебя люблю...
– Наверное, ты прав. Он ни разу не говорил мне о любви. Даже когда предложение делал, сказал, чтоб сватов ждали, да и все. Не принято у нас говорить-то об этом. Но, Володя... , – она подошла к нему ближе, – Я не смогу, мне совесть не позволит оставить его. Я люблю его, хоть он и грубоват, конечно, и трудно бывает с ним. А ещё я уважаю его мать. Мы вместе живём, понимаешь. Как смотреть мне в её глаза? Она жизнь, здоровье на нас положила, внуков вырастить помогла. Как?
– Вот ты опять говоришь о других. А о себе ты думаешь? Работа твоя...ты ж руки свои до поры до времени состарить,– он взял ее за ладони, прижал к груди, – Ты здоровье свое на ферме положишь, а я тебе предлагаю совсем другую жизнь. Катя, пойми. Они погорюют и забудут, а у тебя, у нас с тобой, все впереди еще. Так много планов у меня, а значит – у нас. Есть такие стихи:
Только мне без тебя трудно! Я хочу быть с тобою — Слышишь?
Ни минуту, ни месяц, а долго. Очень долго, всю жизнь - Понимаешь?
Значит вместе всегда — Хочешь? Я ответа боюсь — Знаешь?
Чайки вторили ему.
– Как хорошо ты говоришь, Володя! Как радостно с тобой. И я так благодарна тебе, так благодарна! Я никогда тебя не забуду. Никогда. Но я возвращаюсь к мужу, Володя. Я возвращаюсь..., – она нежно поцеловала его в уголок губ, потом в щеку, он страстно обнял, они целовались так неистово, что сели оба на колени, на мягкую траву. Потом она отстранилась.
– А теперь я пойду, не провожай. Не провожай меня, пожалуйста.
Она вскочила на ноги и пошла быстро, а потом и вовсе побежала. Она задыхалась, бежать надо было в гору, но этот бег и тяжёлое дыхание не давали чувствам воли, сдерживали слёзы.
Она побежала до корпуса, влетела в комнату, бросилась на кровать и только тут расплакалась окончательно.
– О-ох! Вот ведь, горе-то! Ну, Катерина, так и знала, что плохо тебе будет. Так и знала! Когда любовь — не безумие, тогда это и не любовь. Влюбилась ты, мать, видать. Ох, влюбилась.
На следующий день с Тамарой они простились днем, она уезжала раньше. Владимир Катю не послушал, пришел провожать, поехал на вокзал вместе с ней на автобусе. Не спеша занёс ее чемодан. Пока грузились, отвёл ее в сторону. Уже вечерело.
– Катя, ты не передумала? – она отрицательно мотала головой, – Вот тут мой адрес и номер телефона, – он сунул ей в руку записку, – Скажи свой адрес, пожалуйста.
Катя опять мотала головой – нет.
– Мы больше не встретимся, Володя. Но я буду тебя помнить.
– А я буду любить тебя. Я не знаю, как буду без тебя, Кать. Поверь – не знаю.
– Что ты, Володя! Пожалуйста, пожалуйста, постарайся забыть меня. Пройдет время – успокоит. Я так хочу, чтоб ты встретил кого-то, и пусть она будет лучше меня.
– Это невозможно, Кать. Скажи адрес, пожалуйста.
Катя качала головой – нет.
Он сделал несколько шагов вслед за вагоном, казалось, не хотел ее отпускать. И когда окончательно утерялся он из виду, когда Катя поняла, что связь разорвана, опять полились слезы.
Она недвижимым взглядом смотрела в окно вагона. Низко над рельсами мелькали синие огоньки стрелок. Эти дни, как кадры из киноленты, то появлялись, то меркли в ее подсознании, заставляя задуматься, заглянуть вглубь себя. Как же тяжело, как тяжело! Как хотелось довериться этому человеку, остаться с ним ...
Мы находим и теряем, встречаем и прощаем, выигрываем и признаем поражение... И где ответ – правы ли мы? И как же терзают эти сомнения... Она сунула руку в карман – записка... Сжала её в кулаке, а потом быстро высунула руку в открытое окно и разжала кулак. Записка вспорхнула голубем и полетела в приморское пространство.
Пусть все, что было здесь, и останется здесь.
***
Тень от вокзального здания уже легла на перрон, она подъезжала к своей станции ближе к вечеру. Здесь дом, здесь солнце не печет голову, но душно ничуть не меньше. Муж встречал, он шел через перрон, слегка сгибаясь, прихрамывая, улыбался ей.
– С приездом! Загорела...
– Ну, здравствуй, Коль, – она поцеловала его в щеку, – Чего хромаешь?
– Да вчера ногу на гвоздь напорол.
– Посмотрим дома. Может к врачу?
– Ерунда, пройдет! – они уже шли к машине, которую выделил председатель, – Как отдых?
– Расскажу, все расскажу.
Приехали, Катерина щебетала. Жулька, дворовый пёс, завилял хвостом, заплясал у ее ног.
– Ууу, радость моя, кормили ли тут тебя?
Свекровь перебирала на столе гречку, разравнивала ее ладонью, выводила пальцем черные мусоринки. Из комнаты выпорхнула Юлька, потом Федор. Они вместе разбирали подарки, Катерина рассказывала без умолку, приговаривая...
– На следующий год все поедем на море. Поедем все...
– А мать, значит, одна тут..., – махал рукой муж, не верил.
– Я все спланировала, корову на ферму пристрою. Захочет мама, тоже поедет. Спину погреет на солнышке.
Свекровь хвасталась за грудь. Какое ей море?
– Мама, а это белое платье, твое? – Юлька вертелась у зеркала.
– Мое. А папе рубашка. Мы с ним на выходных поедем гулять по городу, там набережная красивая. Нарядимся и поедем.
Муж косился, но промолчал. Жена изменилась.
Утром она побежала на ферму, проведывать телят. Все хорошо, в телятнике справились и без нее.
– О, тетя Кать, как Вы загорели-то! – Лешка оброс ещё больше. В белой майке и трениках закладывал сухое сено в сарай.
– Исколешься ведь, Лёш.
– Да ничего, я привычный.
– Как у вас с Юлькой дела? Любовь-то не прошла?
Леха застеснялся, рядом была и Наталья.
– Да чего Вы, какая любовь? Мы дружим просто. Ну, нравится она мне, и чего?
– Лёш, сядь-ка, – он приземлился на перекладину от огородки, – А ты не думал на следующий год в военное училище поступить, а? Я в поезде ехала с курсантами. Такие ребята хорошие.
– В училище? Да думал. К нам военком приезжал, агитировал, но я не знаю... Это ж служить всю жизнь...
– А я вот думаю, как бы Юлька ждала б тебя и гордилась, что парень у нее – курсант, будущий офицер. А потом по миру б поездили, посмотрели б жизнь, другие места... Ты подумай.
Хоть без неё и справились тут, но дел было невпроворот. Только вечером и вернулась домой, когда там уж были все. Свекровь накрывала ужин, Катя тоже засуетилась и вдруг на экране маленького их телевизора мелькнуло знакомое лицо. Катерина чуть не уронила тарелку.
– Это ж, это...
Диктор вещал:
– Скончался советский инженер, конструктор ракетно-космической техники, ведущий конструктор первых космических кораблей-спутников «Восток», Лауреат Ленинской и Государственной премий СССР, почетный член российской академии Антон Фомич Иванковский ...
– Как, как скончался? Я же ехала с ним в поезде.
– Чего, правда, мам?
Катерина упала на табурет с тарелкой в руке. Как же так? И ни словом не обмолвился о том, кто он. Случайно что-то проскальзывало, но совсем случайно. И вспомнился их последний диалог:
– Антон Фомич, а Вы-то куда едете?
– А я домой. Возвращаюсь я, Катенька. Тут малая родина моя. Мать тут похоронена, жена. Потянуло вот в края родные ...
Значит, он знал, что больше не вернётся. Он ехал домой, к своим. Ехал навсегда.
Катерина утирала слёзы, так жаль было его. Он говорил, что попутчики, не исчезают бесследно, говорил, что она будет помнить его. Так и будет. В нашей жизни нет случайностей, вот и Владимир совсем не случайно был в её жизни. Это она теперь точно знала.
За ужином Юлька сказала, что Лешка подумывает о военном училище. Выпросилась погулять до десяти и упорхнула.
Федька заснул рано. Летние деньки, речные купания его выматывали. Ушла спать и свекровь.
– А пошли купаться, Коль, – предложила Катя, убирая кухню.
– Чего-о?
– Купаться. Зря я что ли купальник купила? И ты...ты когда последний раз у нас в речке плавал.
– Не помню уж. Ведь вечер...
– Вот и хорошо. Детей там нет. Никого нет. Пошли! На наши мостки, помнишь? Пошли, Коль... Пожалуйста!
Катерина была настойчивой, муж сдался. Они спустились к реке. Он смотрел, как спокойно и немного бесстыдно она разделась, как спустила сначала ноги с мостков, а потом спустилась сама. Он последовал за ней, плыл рядом по темной воде. Потом нырнул, как в юности. И так хорошо было ему сейчас, как будто был он опять юным деревенским мальчишкой, втихаря от матери отправившимся ночью купаться с пацанами. Он нырял опять и опять.
А Катерина уже наплавалась, сидела на мостках, болтала ногами в воде и смотрела на мужа. Он нырял, проводил рукой по волосам, выныривая, и был, казалось, счастлив. Она думала – разве он виноват, что вырос там, где жесткость и некая мужиковатость считается нормой, где не принято говорить высокопарно, где умение трудиться ценится выше всех других умений. Разве не любит он её? Не любит свою семью? Любит...
Она сползла с мостков и поплыла к нему навстречу. А потом было все. Была луговая трава, дышащая запахом чебреца, его дыхание, его объятия без слов. И опять купание в парной ночной речушке.
Утром свекровь стояла у окна, радостно улыбалась, глядя на возвращающихся мокрых детей, и на латунный рассвет над ее деревней.
И была этим летом неутомимость в работе, в делах домашних, в любви друг другу. То самое состояние души, когда все нипочём, когда можно и не спать, и не есть, а только наливаться от этого звонкой силой.
Катерина вспоминала море, вспоминала Владимира. Были минуты, когда и жалела, и мечтала, а как без таких минут?
Но она знала точно, что поступить могла только так. Потому что прошлое должно быть честным, а иначе будет мучительно задевать острыми углами, царапать – чуть только оглянись.
И как тогда жить?
***
Мы сами определяем предначертанность своей судьбы, и судьба наша – от сердца...
Спасибо, друзья, что остаётесь со мной.
А я пишу для вас!
Жду подписчиков)
И если эта история пришлась по душе, предлагаю вам ещё три мои повести: