Дождь

I

Дождь. Дождь тихо бьется головой о стекло. Ему не больно? Ненужная мысль. Он причиняет больше боли другим, чем себе.

Лед. Все внутри сковано льдом. Все нервы заморожены, сознание отказывается воспринимать окружающее. Мозг изредка вспыхивает тупой болью. Ему больно? Едва ли больше, чем дождю.

Сердце глухо стучит о ребра. Ему тоже больно. Только сердце этого никогда не скажет. Оно будет лишь тихо обливаться кровью в стороне…

Странно… Неужели уже осень? Какое сегодня число? Не помню… Больно ли от этого календарю?..

Тишина. Муха, три дня жужжавшая на подоконнике, умерла. Она тоже билась головой о стекло, как дождь. Сейчас ей уже не больно.

Туман. Я не вижу очертания предметов. Это странно? Кажется, что дождь уже пробрался в комнату, сгладил все углы и замутнил краски. Я не могу различить лиц на фотографии, которую держу в руках. Это странно?

Что вы говорите? У меня капли воды на щеках? Это дождь. Он уже здесь, внутри. Разве непонятно, что он разбил стекло своей головой, уже разрывающейся от боли?

Почему на мне черное платье? Не обращайте внимания. Это траур по мухе, умершей три дня назад.

Почему муха умерла? Она была слабой. Знаете, в наше время такой быть нельзя. Слишком силен еще закон джунглей: слабейший – умрет.

Тише. Вы слышите шаги? И без того мягкие, сейчас их еще и скрадывает ковер. Ковер – враг. Он впитывает в себя дождь, ничего не отдавая при этом.

Пора? Так сказал тот, кто вошел. Кто он? Вы не знаете? Паук. Он сгубил муху, бившуюся головой о стекло.

Лед освобождает ноги. Они распрямляются и идут вслед за вошедшим. Вы не знаете, чьи это ноги? Мои? Нет, этого не может быть. Я дождь. У меня нет ног. Иначе я бы долго топтала ковер.

Кап. Кап. Смотрите, дождь капает по моему лицу. Он пытается заменить мне слезы, потому что я просто не способна больше плакать. Возможно, дождь – единственный в этом мире, кто еще любит меня.

Паук садится в черный «Мерседес». Мне тоже? Нет, я не могу. Я слишком хорошо знаю, что бывает с мухами, которые сами летят в паутину. Впрочем, я живу в паутине. Чего мне еще бояться?

Все же усадили. Ну что ж… Для всякой мухи найдется свой паук. Только этот паук уже сыт. Неужели за три дня он успел снова проголодаться?

Как странно… Дома за окном движутся. Без сомнения, они все бегут к мухе. Воистину, это царские похороны.

Кап. Кап. Это дождь. Он все же нашел меня. Ну, здравствуй, здравствуй. Откуда ты? И ветер… Откуда ветер в паутине? Неужели паук иногда все-таки проветривает свое логово?

Дочь… Он назвал меня – дочь. Паук? Не может быть. Тогда он муж мухи. Как мог муж сгубить свою жену?

Дома останавливаются… Мне подают руку. Не нужно ревновать, дождь. Это всего лишь шакал. Он служит этому большому пауку, попавшись, как и сотни других, в его ловушку.

Смотрите, это посмертный кокон для мухи. Красивый, правда? Черный, обитый бархатом… Как думаете, муха хотела такой? Вы правы. Вряд ли.

Кто этот черный человечек? Не обращайте внимания. Он сейчас будет много говорить, вы не слушайте. Он не знал муху. Паук заплатил ему за его слова.

Опять в паутину? Пожалуйста. Мне уже все равно. Как, и шакал с нами? На здоровье. Он будет выть мне в уши, но это ничего. Было бы хуже, если бы с нами сидела гиена.

Дома убегают прочь. Правильно. Мне тоже хочется сбежать. Только дождь намочил мои крылья. Нет, они не высохнут. Теперь уже никогда…

Вы только посмотрите, какой дом! Такому позавидует любой паук… Как, это не дом? А что же? Ну конечно, дом. Это дом Бога.

А теперь тише. Слышите, даже дождь замолчал. Нельзя нарушать эту благоговейную тишину, царящую в святом месте. Мои шаги кажутся неестественно громкими и вульгарными в этом мрачном и в то же время дышащим святостью зале. Похоже, мне повезло. Удалось вырваться из паутины первой. О нет, вовсе не из черного «Мерседеса». Я говорю о той паутине лести и лжи, в которой барахтаются и шакалы, и мухи – кто-то по своей воле, кто-то по несчастному стечению обстоятельств.

Здесь все уже готово. Нос ощущает приятный запах ладана. Лампадки освещают лица святых, выделяя вокруг их голов и без того отчетливо видимые ореолы. Мягкий свет льется из окон. Я люблю этот свет – не яркий и веселый, но рассеянный и печальный, пробивающийся сквозь ватное одеяло туч.

Лица святых серьезны и как бы светятся изнутри. Глаза каждого исполнены мудрости, но во всех таится печаль. Я знаю все имена и некоторые из деяний тех, кто изображен на иконах. Но меня сейчас интересуют не они.

Вот крест. Он стоит сегодня в центре, хотя обычно это место занимает икона. Это Спаситель. Его лицо я знаю почти с самого рождения. Хотя и искаженное мукой страданий, оно невероятно светло и… так же печально, как и остальные.

Легко ли жертвовать собой во имя других? Легко ли умереть, зная, что эти самые другие будут жить и радоваться жизни? Каждый человек знает, что тяжело. И каждый знает, что перед ним – мученик. Но одна жизнь за миллионы… Честно ли это?

А легко ли жить? Жить, зная, что другие умирают? Жить, зная, что сам когда-нибудь умрешь? И ответьте мне – легко ли жить, зная, что того, кто даровал тебе жизнь, больше нет рядом?

Нет! Я говорю вам: нет! Вовсе не легко! А жить и видеть, как ужасно и грязно вокруг? Видеть, что происходит совсем рядом с тобой? Видеть – и не быть не с силах это изменить?!..

О Боже! Кто включил радио, которое еще и шипит?! Что это за топот и шепот? Кто осквернил святое место? Я слышу вой шакала и притворные завывания гиены, которые кажутся похожими на хохот. Что это? Уберите! Я не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу ощущать! Заберите меня домой! Убейте меня!..

II

Дождь… Когда-то я ненавидел дождь. Он рождал тревогу и смущение в моей душе. Однако все изменилось в одночасье. Я увидел картину, которую не забуду до конца моей жизни.

В тот день бесконечные дела заставили меня носиться по городу, словно находясь в гигантском водовороте. Впрочем, к этому я уже привык. Привык и к тому, что нужно все время вывертываться, придумывать, лгать, льстить, подставлять других и самого себя, чтобы выжить в том обществе, в котором я вращаюсь. Такая жизнь уже давно не вызывала у меня первоначального отвращения, подобно яду, к которому организм сумел приспособиться и уже не замечает в крови его присутствия.

Однако дела – слава тебе, Господи! – были закончены. Водоворот до поры до времени унялся. Я обнаружил себя у подъезда какого-то старого двухэтажного дома. Напротив стояла церковь, наполовину скрытая деревьями, с детства хорошо мне знакомая. Я с презрением вспомнил, что только что убеждал одну старушку восьмидесяти трех лет продать квартиру на абсолютно невыгодных для нее условиях. Контракт был составлен так безукоризненно подло, – а со стороны совершенно невинно, - что бабушке после продажи квартиры придется переезжать в далеко не самый лучший дом престарелых. Я ведь уже совсем перестал замечать, что делаю и зачем это делаю. Однако сегодня мне вдруг стало невероятно противно и стыдно. Дождь бил меня по лицу, словно наказывая за грехи. Церковь же была местом в высшей степени душеспасительным, тем более что с батюшкой я был знаком лично и пребывал в прекрасных с ним отношениях - он приходился мне дядей.

Я обошел сад и зашел в храм со служебного входа – по старой привычке, выработавшейся еще с тех времен, когда я прибегал сюда мальчишкой. Надо сказать, что с тех пор я давно там не бывал.

Когда я зашел в зал, там было неестественно тихо. Я удивился: время было еще далеко не позднее – я летал по делам с шести утра, так что должно было быть никак не более часа. Взгляд мой обратился к иконостасу, и я увидел крест в центре зала, а перед ним девушку, одетую в черное платье. Густые каштановые волосы волнами спадали ей на плечи. Я неслышно обошел зал, прячась за колоннами, и теперь мог видеть ее лицо. Ей было не больше шестнадцати лет.

Лицо, которое мне так хотелось увидеть, было словно высечено из мрамора – неподвижное и бледное, неестественно бледное. И выражение на нем застыло каменное, бесстрастное. Казалось, ей уже все равно, что происходит вокруг. Глаза ее были прикованы к лицу Христа. Я долгое время всматривался в эти глаза, не в силах найти причину, почему они мне не нравятся. Наконец я понял, и поняв, ужаснулся. Они были абсолютно пусты. В них не было ни блеска, ни выражения. Равнодушные и бесчувственные, они испугали меня. Девушка смотрела на Иисуса, а я смотрел на нее. И казалось, что мы простояли так целую вечность.

Вдруг девушка изменилась в лице. Это было так странно и неожиданно, что я чуть было не вскрикнул, выдав тем самым себя. Лицо незнакомки превратилось в гримасу боли, затем тонкие черты исказила ярость. Я почему-то тоже разозлился, словно заразившись от нее настроением, и на какой-то безумный момент мне даже показалось, что девушка сейчас бросится на крест. Тут двери внезапно распахнулись, и на пороге появилась целая толпа: впереди четверо мужчин с торжественной мрачностью несли на плечах черный лакированный гроб с бархатной обивкой, а за ними, громко ступая и перешептываясь, следовали люди, все как один в черных одеяниях. Я успел различить маленького человечка, в котором признал известного адвоката, представительного мужчину в новом с иголочки черном костюме, чье лицо показалось мне смутно знакомым, а рядом с ним женщину в длинном пальто, отделанным мехом, которая не то рыдала, не то сдавленно хохотала.

При их появлении девушка, стоящая к ним спиной, задрожала. Она закрыла глаза и накрыла руками уши, словно пытаясь отгородиться от шума, который принесли с собой люди. Потом замотала головой, будто говоря «нет», и неожиданно коротко вскрикнула и упала без чувств.

Сразу поднялась паника. Женщина в длинном пальто завизжала, к девушке сразу подбежала целая толпа народа, при этом черный адвокат все время подпрыгивал, как будто от удовольствия или нетерпения, зажглись огни мобильных телефонов – решили вызывать врача. Замелькали вспышки фотоаппаратов – откуда-то взялись репортеры. Вся эта кутерьма производила такой шум, что мне казалось – негодуют сами своды церкви, презрительно глядя сверху вниз на все это нелепое сборище. Мне вдруг стало не очень хорошо, и слегка закружилась голова – я вышел на улицу.

Вновь обойдя парк, я направился к своей машине. Теперь-то я, наконец, разглядел несколько дорогих и преимущественно черных машин (хотя встречались и серебряные), а также микроавтобус, на котором, по-видимому, прибыли репортеры. Все это первоначально скрывали от меня кустарники и деревья, чьи густые кроны заслоняли даже саму церковь – та была небольшой.

Я, наконец, узнал того солидного мужчину, который казался среди прочих «главарем», как я мысленно его окрестил. Это был Сергей Сергеевич Р**, известный бизнесмен, чья компания специализировалась на поставке электронной техники. Неожиданно вспомнились витиеватые буквы и изящная рамка некролога, посвященного его жене, Марине Васильевне Р**, и портрет приятной женщины с добрым лицом и большими грустными карими глазами. Обстоятельства смерти были весьма подозрительными, и, хотя госпожа Р** скончалась в больнице, все знали – хотя и помалкивали – Сергей Сергеевич всегда презирал свою супругу, наследницу владельца одной небольшой компании, на которой его женила в молодости мать Р**, влиятельная женщина с деловой хваткой. Теперь же он собирался жениться во второй, на той самой леди, шедшей рядом с ним, которая рыдала так, что ее горе казалось сильно наигранным. Все эти сведения я знал, так как мне приходилось бывать на светских обществах, а также потому что регулярно просматривал все газеты, новости в которых были хотя бы на половину правдивыми. Разумеется, простому народу было неизвестно – да и не интересно – обо всех нюансах, как я ее тогда называл, «придворной жизни».

Теперь я понял, кто была та девушка с холодными глазами. Она была в своем роде известна среди таких, так я – молодых юнцов, стремящихся к славе и богатству и ненавидевших верхушку общества, мешающую подняться вверх. Екатерина Сергеевна Р** - единственный ребенок и наследница корпорации Сергея Сергеевича. Я задумался и постарался припомнить все, что знал и когда-либо слышал о ней.

Ее прозвище среди «талантливой молодежи» было Санта-Каталина. Часто можно было услышать:

«Сегодня большой банкет в честь того-то и того-то», - «Нет, сегодня я не пойду», - «Ну, ты прямо Санта-Каталина какая-то!».

В самом деле, эта девушка не любила высший свет. Наше поколение подшучивало над этой ее особенностью и прозвало ее за это «Святой Екатериной», считающей, что все эти мероприятия недостойны ее участия, а также еретичны и не имеют право на существование. Кроме того, она часто посещала сиротские дома, приюты для животных и дома престарелых и оказывала им всяческую поддержку. Санта-Каталина, кажется, прекрасно осознавала то, что больше они почти никому не нужны.

Я помню, как смеялись над ней мои сверстники. Помню, как издевался над ней я сам. Но почему-то глаза ее не выходили у меня из головы. Красивые, очень темные серые глаза. И пустые, похожие на два зеркала, которые лишь отражают окружающий мир, сами по себе не являясь ничем. И вдруг эти зеркала трескаются, и за ними я вижу такую ярость и боль, что меня чуть не отшвыривает назад. И я тоже зол. И мне тоже больно.

Все это я пережил заново, стоя у своего автомобиля. Звук моторов привлек мое внимание. Я обернулся и на мгновение успел заметить два белых халата и что-то черное, мелькнувшее между ними, прежде чем они скрылись в черном «Мерседесе». Затем машины тронулись и колонной направились дальше по дороге. Последним игриво мигнул фарами корреспондентский автобус. Я некоторое время стоял, тупо глядя на резко поворачивающую дорогу, на которой уже никого не было. Потом что-то капнуло мне на лицо. Дождь, вроде кончившийся, заморосил снова. Его прикосновение привело меня в чувство. Я сел в машину, двигаясь с какой-то безумной поспешностью, повернул ключ зажигания. Жалобно взвизгнули колеса. Дорога сделала крутой поворот.

Дальше мои воспоминания путаются. В памяти вспыхивают отдельные образы, обрывки; все остальное похоже на мокрое пятно на ветровом стекле, когда обгоняющая тебя машина обдаст твою стаей брызг.

Я помню деревья по обеим сторонам дороги. Помню кресты, неожиданно появившиеся между этих деревьев, и великолепные мраморные и гранитные памятники, последовавшие чуть дальше. Помню серый, ужасно знакомый микроавтобус, поворачивающий направо. Чернота и серебро, чернота и серебро… Девушка в черном плаще и перчатках, оставляющих открытыми кончики пальцев, и глаза, темные и безжизненные серые глаза. Глаза… Неужели я сошел с ума? Ангел. Мраморный ангел с женским лицом и нежной и кроткой улыбкой. И зелень, нестерпимая зелень еловых веток…

Дождь бил меня по лицу, словно заставляя прийти в себя. И я очнулся. Люди медленно возвращались к машинам. Санта-Каталина шла рядом с врачом, низко опустив голову. Вдруг она остановилась. Остановился и врач. Я услышал голос: «В чем дело, Екатерина Сергеевна?». Она не ответила, только покачала головой и двинулась было дальше. Тут я услышал вскрик и увидел черный силуэт, рванувшийся к памятнику. Никто не успел ее задержать.

Я стоял за деревьями, невидимый для других, и краем глаза улавливал вспышки фотокамер. А девушка обвила руками фигуру ангела, тоже как бы приобнявшего ее своими крыльями, и застыла. Слух мой улавливал крики людей и говор репортеров, но все это превратилось для меня в почти незаметный фон, подобно дождю, сопровождавшему весь этот безумный день.

И тут вдруг пошел снег. Пошел в первый раз за эту осень, в самом начале октября. В тот же момент словно кто-то невидимый выключил звук. Все голоса умолкли, и воцарилась тишина.

Я неотрывно смотрел на ту картину, что открылась передо мной. Ангел во плоти, обнимавший ангела мраморного, стоявшие у могилы ангела мертвого, не вынесшего жесткости этого мира. И я неожиданно понял, что не хочу, чтобы погиб и живой ангел. Что хочу защитить ее от всей грязи и белой вынести на руках, не позволив этим жалким людям оборвать ей крылья. «Катя, Катенька», - шептали мои губы. Я боялся. Боялся, сам не знаю чего. На щеку мою упала капля, как будто призывая меня сдвинуться с места. «Дождь – это снег, не долетевший до земли», - мелькнула и тут же пропала странная мысль. Снег покрывал плечи девушки, задерживаясь на шерстинках ее плаща. Я понял, что если сейчас останусь стоять, то потом со мной произойдет нечто ужасное. И, забыв о знати и репортерах, забыв о том, где нахожусь, забыв, что не имею никакого отношения ко всему происходящему и являюсь лишним во всей этой трагедии, зная лишь, что хочу защитить ангела, с которым так неожиданно свела меня судьба, и ни в коем случае не могу потерять ее, я медленно, двигаясь словно во сне (да и правда, не спал ли я?), сделал шаг вперед…

Автор: Лис_Уильямс

Источник: https://litclubbs.ru/articles/46907-dozhd.html

Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Читайте также: