Глава 17.
Бабушка Мария Семёновна была не последним человеком, принимавшим участие в нашем с сестрёнкой детстве. По мере сил она помогала сыну и невестке. Брала нас к себе в Сенгилей, где жили старшие Ваняшины в доме на улице Маяковского. Дом у них был маленький, но очень уютный с верандой, с высоким крылечком и двумя скамеечками под козырьком. Все было такое миниатюрное. Но нам маленьким девчушкам - как раз. В доме была спальня, которую потом сдавали студенткам педучилища, большая комната, бабусина спаленка-закуток, кухня - тоже не развернуться. Почему построили такой маленький домик? Но дедушке с бабушкой хватало, даже гостей принимать умудрялись. Обогревали дом две печки - русская шикарная печка и голландка - круглая, черная, в металлическом коробе.
Я помню бабушку уже пожилой женщиной. А в молодости Мария Семеновна пела на клиросе, у нее был прекрасный голос, играла в любительских спектаклях. С будущим мужем она и познакомилась в народном театре. До замужества она немного работала делопроизводителем, но, став матерью, простилась с работой навсегда и занималась всю жизнь домом, хозяйством, детьми. От матери Ксении Ильиничны бабушка унаследовала кулинарный талант. Ее пироги таяли во рту. Вкуснее ее щей никто никогда не ел. Пироги она затевала с вечера. Кряхтя, ставила на теплую печь здоровенную квашню с тестом и потом всю ночь лазала на печку его обминать. Самым вкусным был ее пирог с мясом и капустой. В современных условиях просто невозможно испечь такой. Во-первых, нет ее чудесной печки. А во вторых, капусту, лук и мясо рубили мелко-мелко тяпкой в корытце (по отдельности), а потом обжаривали, и, уже после этого, все соединялось в благоуханную, сочную массу. Начинка получалась нежной, рассыпчатой, а тесто пышным, сдобным с удивительным неповторимым вкусом и запахом.
Мария Семеновна еще и замечательно шила и вязала. Все платья и комбинации она производила для себя сама. Шила и на детей да мужа, причем очень умело и аккуратно. Я видела у нее бюстгалтеры собственного изготовления с бретельками в ладонь шириной, поскольку с возрастом бабушка заимела роскошную грудь. Вот ведь, - жаловалась она, - когда в девках была, не было ничего, "безтитей" дразнили, а сейчас они мне зачем? Отрезать и собакам выбросить, - приговаривала она.
Бабушка была своеобразная женщина, хлебосольная, общительная, но скупая на ласку. Мы с сестрой льнули к ней, обнимая и целуя ее в морщинистые душистые щеки, а она мягко отстранялась, приговаривая: «Погоди, погоди, погоди». Но, услышав по радио песню «Лебединая верность», толком не разобравшись в ее содержании, она плакала. «Вот ведь, бросил он ее!» – жаловалась она на лебедя. Когда умер Брежнев, наша бабуся целый день проплакала. Об убитом Радживе Ганди она переживала так, как будто он ей был родной. Присутствующая при этом тетя Лида, не вытерпев, сказала матери:
– Да, что уж это такое? Зачем же так убиваться по нему, мама?
– Лида, да ты посмотри, какой он был красивый!
Дедушка Александр Васильевич был персональным пенсионером областного значения. Бабушка пенсии не получала, а была, как всегда, на иждивении мужа. У дедушки была спокойная благополучная старость, теплый уютный домик, заботливая послушная жена, мать его детей, друзья, с которыми всегда можно было выпить, потолковать, расписать партию в преферанс.
Дети, как-то само собой, получили высшее образование
выбились в люди, обзавелись семьями.
Любимчик дядя Толя делал военную карьеру. Учился в академии в Киеве. У него было два сына: Володя и Игорь. Жили они далеко от нас всех, в Вышнем Волочке, в Мурманске, в Калининграде. Анатолий Александрович, как и положено офицеру, кочевал с семьей по всей стране. Бабушка ждала его как бога. Имя Толя не сходило с ее уст, как только она получала известие, что ее любимый младший сын едет в гости.
Гостей принимать старшие Ваняшины умели. Бабуся пекла свои знаменитые пироги, заправляла в графине водку вишневым вареньем, из погреба доставались вкуснейшие соленья и копченья, и накрывался стол. Питались Ваняшины всегда исключительно хорошо.
По воскресным дням дедушка брал старенькую сумку и полегоньку шел на рынок, находившийся почему-то довольно далеко, на так называемых Бутырках. Там он покупал отборные яйца, густую домашнюю сметану, масло, самое лучшее мясо. Кладовая в доме была забита мукой и крупами в огромном ларе с несколькими отсеками, вареньем, которое невозможно было испортить, поскольку оно было засахаренное. В погребе теснились кадки с капустой, огурцами, помидорами, мочеными яблоками. Сусеки были полны картошки, моркови, свеклы. На полках стояли ящики, в которых всю зиму лежал в стружках, потихоньку убывая, краснощекий анис. Внучат кормили замечательно. А мы были хорошие, воспитанные внучки, посуду не били, без спросу ничего не брали, больших хлопот, как мне кажется, не доставляли. Помню случай из раннего детства. Дедушка объявил, что яблоки руками брать нельзя, чтобы мы не оборвали их раньше времени. И вот я, заложив ручонки за спину (мне было года три), подошла к яблоне, поднялась на цыпочки и стала объедать яблочко прямо с ветки. За этим занятием меня и застал дедушка. Он спросил:
- Что ты делаешь, Лёля? Ведь я не разрешил трогать яблоки. Они ещё не созрели.
- А я и не трогаю яблочко руками. Видишь, деденька, как я его ем?
Он долго смеялся и потом часто рассказывал эту историю.
Летом дом №12 по улице Маяковского был полон внучат. Спать нас укладывали штабелем на пол. За столом было тесно. Благословенные времена! Бабуся, наливая в тарелки щи, приговаривала: «Ешьте, ешьте капусту – титьки будут большие!» Услышав это, маленький двоюродный брат Сережка протестовал: «Не буду я есть эту дурацкую капусту! Не хочу большие титьки!»
Дома мы не сидели. На Волгу по молодости лет нас не пускали, поэтому ходили мы большей частью в Березовый овраг. Там рвали ромашки, васильки, колокольчики, тоненькие полевые гвоздики, душистую кашку, делали из них букеты, плели венки, соревнуясь у кого лучше. Ели дикую редьку, которую называли почему-то свергубой, ягоды паслена с совсем неприличным названием, кисленькие как щавель листья барбариса, ягоды серебристого кустарника лоха, которого очень много в длинном сенгилеевском парке, и который созревал уже поздней осенью. Любимым занятием было лазанье по деревьям за яблоками и дулями - дикими грушами. Мне надо было родиться кошкой. Стоило только зацепиться рукой – и я уже на ветке.
А еще мы любили рыться на заброшенной свалке, где уже все давно поросло мхом и травой. Искали мы «муравочки»: осколки тарелок, чашек с красивым рисунком. Мы делали из них секреты. Выкапывалась ямка, на ее дно укладывалась отмытая до блеска муравка, на нее цветочек лютика или ромашки, сверху все накрывалось стеклышком, края которого аккуратно присыпались землей. Потом над секретом расправлялась трава, и место примечалось. Очень интересно было найти чужой секрет.
Поздним вечером мы надевали старые фуфайки, забирались с ногами на лавочку и рассказывали страшные истории: «По черному, черному морю плыл черный, черный корабль…»