Глава 18.
В трамвае было нестерпимо́ душно и тесно. Он медленно полз, как обожравшийся удав, пыхтя и визжа на бесчисленных остановках тормозами. Путь его лежал от автовокзала до речного порта по улице Минаева. Народ толкался, бранился. Бедную Шуру совсем затерли в этой давке. Но вот она почувствовала, что чья-то рука шарит по ее бедру целенаправленно. С другого бока под ребро уперлось что-то твердое и острое. Хриплый шепот прямо в ухо парализовал ее:
- Пикнешь, прирежу!
В кармане кофточки у Шуры, нашей мамочки, лежали деньги, заколотые двумя булавками с изнанки. Проникнуть в карман у бандитов не получилось, но они не сдавались. Мама чувствовала, что ее карман продолжают потрошить. "Ну и пусть!" - думала она. Ей предстояло обследование в онкдиспансере. Она мысленно прощалась с дочками, представляя себе самые мрачные картины. Ведь она ещё такая молодая, а дети такие маленькие! Как они будут расти без нее? Сиротское детство, как у нее самой предстоит нененаглядным доченькам?
На остановке "Речной порт" трамвайный удав выплюнул целую толпу пассажиров вместе с мамой. Нужно было перейти через кишащую машинами площадь. Не обращая внимания на светофоры и гудение машин, она шла, как слепая, через эту площадь, спотыкаясь о трамвайные рельсы. Какой-то водитель, вывалившись наполовину из кабины грузовика, крикнул ей:
- Эй, ворона! Скинь с головы гнездо, дура! Задавлю ведь, отвечай за тебя!
Мама только мотнула головой и пошла дальше, ничего не видя от слез.
Слава Богу! Ничего страшного у нее не нашли. А вот денег в кармане уже не было, а была дыра. Аккуратная такая прореха на кармане новой бирюзовой кофточки, купленной в Москве.
В Москву мама ездила на свадьбу младшего папиного брата Анатолия. Ездила не с мужем, не одна, а со свекровью Марией Семеновной.
Дядя Толя после окончания военного училища служил в подмосковном Дмитрове. Там он познакомился с красавицей Ларисой Рожковой, медсестрой. И вот - свадьба. Мать жениха ехала с невесткой Шурой, нашей мамочкой. Только ей, а не сыну Саше, и не дочери Лидии она доверила свою драгоценную персону. Билеты смогли достать только в общий вагон. В поезде было нечем дышать, пахло грязными носками, потом, всевозможной снедью, разложенной на столиках. В проходе толкались мужики, выдыхая алкогольный перегар и табачный дым, только что заглоченный в тамбуре, женщины с плачущими обкаканными детишками сновали в загаженный туалет и обратно. Свекровь ворчала:
- Едут и едут! Куда все едут?
- Мы с тобой едем, вот и они так же, - отвечала Шура, складывая вещи в рундук под сиденьем.
- Ну, я - понятно, на свадьбу еду, а они куда все прутся? - не успокаивалась Мария Семеновна. Женщина она была тучная и духоту с жарой переносила с трудом.
В Москве их встретил Анатолий, высокий, стройный красавец-лейтенант.
Мария Семёновна вся сияла от счастья. Любимый сынок женится, причем очень удачно. Родители Ларисы были не из простых. Ее отец работал в Райкоме партии города. Мать занималась детьми и мужем.
Наконец, добрались до Дмитрова, до квартиры невесты. Встретили родных жениха с радостными улыбками, но накормили очень скудно: по чашечке кофе и три печенинки. Сразу взяли" под белы рученьки" и повели показывать приданое и подарки, которыми была завалена комната Ларисы. Там были отрезы на платья, покрывала, сервизы, даже телевизор, подаренный военной частью.
Положили спать невестку со свекровью на сталинский довольно узкий диван. Обе женщины были полненькие, за ночь они измучились, изломались, как говорила бабуся. Мама, кое-как дождавшись утра, уехала в Москву за подарками. Бабушка Мария Семеновна с ней не поехала, она привезла подарок с собой - тюль на окна, грубый, засиненный. Мама говорила - "как бредень".
Столица встретила нашу Александру Андреевну шумом, гамом, толкотней. Мама обошла и Гум, и ЦУМ, купила для молодых китайское шёлковое покрывало и набор чашек "кобальт с золотом". Себя она тоже не забыла, купила легкую шубку из каких-то пушистых лапок в елочку, горностаевую шапочку по тогдашней моде с двумя валиками и цветком из меха и кожи сбоку. Мужу она купила костюм, который ему подошёл, как влитой. Чтобы не ошибиться, она выбрала среди покупателей похожего на папу фигурой мужчину и попросила примерить костюм. Дочкам, мне и Танюше, мама привезла по беленькому свитеру с голубой полоской внизу и по плиссированной шерстяной юбочке. Танюшке - черную с односторонними складками, а мне - черничного цвета со встречными складочками. В этих нарядах мы долго форсили, ни у кого такой красоты не было. Куплено было, конечно, на вырост. Сначала юбочки подвязывались пояском, а рукава заворачивались, но недолго. Росли мы быстро, особенно я.
Свадьба получилась богатая, шумная. Было много молодежи, сослуживцев дяди Толи, родственников невесты. От молодых нельзя было отвести глаз. Красота неописуемая. Лариса в пышном воздушном капроновом платье с тонкой талией, стройными ножками выглядела как принцесса из сказки. Жених, стройный, как тополь, красивый, как кинозвезда. Мама говорила, что дух захватывало от такого зрелища.
Но вернёмся в Тушну. Приближалось лето. Цвела черемуха, кружа головы волшебным запахом не только влюбленным. В это время, 19 мая, на День пионерии вся Тушнинская средняя школа снималась с места и шла на пионерский костер. Мы с Таней были в своей парадной форме свитерочках с плиссировками и в белых капроновых шарфиках на головах. Только у Тани на груди был алый галстук, а у меня звездочка. Место проведения костра было далековато. Шли долго. Пели песни, били в барабаны. Старшеклассники накануне рубили сухие деревья и складывали их огромной пирамидой в центре живописной поляны на берегу речки. Переночевав там, ранним утром они ловили рыбу для праздничной ухи.
Придя на поляну, ученики разбивались на отряды. Каждый отряд располагался на берегу речки, разводил свой костер и варил уху из наловленной загодя рыбы.
Помню запахи: тонкий запах багрянеющих ольховых рогулек, на которых висел отрядный котелок с дымящейся ароматной ухой, запах дыма и мокрой травы. А под ногами чавкала вода, моросил дождичек.
Ближе к вечеру начиналось торжество: линейка, заканчивающаяся зажиганием костра, концерт, игры, песни, танцы. После этого похода я долго припевала: «Чип – чип – чипчаляра…», запомнив понравившуюся мне песню.
Мамочка своим увлечением танцами украсила жизнь не только нам с сестрой, но и сотням детей, живущих репетициями, выступлениями. Каждый год мы участвовали в смотрах художественной самодеятельности, занимали первые места в районе, ездили и на областные смотры. Какое восхитительное чувство испытываешь перед выходом на сцену: тут и волнение, и радость, и гордость, и страх. Как здорово, впопыхах влетев за кулисы, после исполненного номера, сбрасывать один костюм, натягивать другой. Тебе помогают заботливые руки. Где девчонки, где мальчишки – всё вперемешку. Не до визга, не до стеснений. Все торопятся к следующему выходу.
Почему-то мне запомнилась один случай из далеких времен, когда была еще так мала, что меня на смотр не взяли. Рассказывали, что после выступления артистов кормили ухой из щуки в столовой. Танюше так понравилась щучья икра в ухе, что она, забыв свою стеснительность, съела ее и у папы, и у мамы, и у всех у кого могла. А ведь в то время сестра была до такой степени застенчива, что ни у кого ничего не брала, потому что стеснялась сказать «спасибо».
Мама учила ее кроме танцев рукоделию, чуть глаза ей не испортили. Когда врач прописал сестре очки, мама тут же прекратила обязательные вечерние упражнения в вышивании. Лучше бы она меня учила, - я рукоделие люблю, в отличие от Тани.
Мама, кроме русского и литературы, вела домоводство. В той самой пустующей квартирке рядом с нами был устроен ее кабинет. Я, зная, что по соседству, под маминым руководством готовится что-то вкусное, надевала лыжи и каталась перед окнами, делая вид, что весьма увлечена этим занятием, а сама косилась на окна. Ну, когда же меня заметят и позовут? Школьницы, закончив приготовление очередного блюда, наконец-то, замечали меня под окном, уже замерзшую, как сосулька, выбегали и за руки вели к маме. В пропахшем вкусными ароматами тепле меня раздевали, утирали мой потекший с мороза нос и усаживали вместе со всеми за стол. Я снимала пробу: ела наваристый, душистый суп, вылавливая невиданные клецки, и от удовольствия шмыгала мокрым носом.
Мама была строгой и справедливой учительницей. Нам с сестрой повезло. Она учила русскому и литературе и меня, и ее. Мы должны были знать все назубок и быть готовыми ответить в любую минуту. Я все схватывала легко, память была прекрасная, училась практически на одни пятерки все десять лет. Ошибки допускала в тетрадках только, когда отвлекалась. Танечке учить приходилось подольше, но мы маму никогда не подводили. Она гордилась нами, хоть частенько говорила, лукавя:
- У всех дети как дети, а у меня Бог знает что...