Как развивались одни и те же образы, которые присутствовали в мировой, в частности, европейской культуре с древних времен? Позже их назовут архетипами, а пока они менялись в зависимости от периодов истории, словно прилаживаясь к духу времени, одновременно и отражая его.
«Родом» архетипы из ритуалов, масок первобытной древности, затем - Античности. Все эти божества, которым поклонялись наши предки, духи, герои по отдельности «отвечали» за какое-то одно, отличающее их от остальных, качество, явление, свойство. Один образ - за страсть и любовь (Афродита, Венера), другой за творение и наслаждение (Аполлон), третий за власть (Зевс, Юпитер). И так далее.
На смену Античности пришло раннее христианство, категорически отказавшееся от наследия предыдущего, языческого периода, в своем многобожии отрицавшего монотеизм. На смену многобожию пришло представление о том, что в едином Боге воплощено все. Языческие боги в своем изначальном виде на время покинули сцену общественной жизни.
Но уже в раннем Средневековье (V-XIIвв.) они постепенно возвращаются. Этот период длится от Средних веков и Возрождения, и до эпохи Просвещения. Это время возвращения архетипов в культуру и их постоянного преобразования.
… Мы знаем, что история циклична. Это значит, что какие-то явления постоянно возвращаются, мы снова и снова наблюдаем узнаваемые признаки того или иного времени. Но здесь речь не столько о цикличности истории, сколько о маятнике, раскачивающемся из одной крайности в другую. Обратите внимание, что все опыты прошлого и настоящего суть противоположные друг другу периоды. Посмотрим вглубь истории шире, объемнее, масштабнее: от дикого разнузданного оргиастического язычества мир пришел к упорядоченному наслаждению и гедонизму античности. Откуда ушел вновь в нечто совершенно иное - к строгости раннего христианства. После которого мир опять качнуло в другую противоположность – к Ренессансу, Возрождению, которое собой являет словно затянувшуюся вечеринку длиною в пару столетий. А в последующий период - Просвещение - снова произошло обращение к иным целям и ценностям. На этот раз, случился переход от чувственности к разуму.
Но - по порядку. Итак, Средневековье. Архетипы «вернулись», потому что церковь, заменившая жрецов и ритуалы с мистериями, к тому времени наигравшись с полным отказом от всего языческого и античного, вынуждена была обратиться к обрядовости прошлого.
Она спектакулярна, демонстративна, визуально понятна. Обычному, необразованному народу нужно было наглядно продемонстрировать всю важность истин Писания. Как и сегодня, сложно было придумать что-то лучше и действеннее наглядной демонстрации. В ход пошли миракли, представления о чудесах Господних, которые показывали верующим виде доходчиво воплощенных этюдов и скетчей. Это были сценки из жизни святых, разыгрываемые на паперти перед церковью или у алтаря внутри нее. Так мир снова обратился к образам, маскам, архетипам.
Со временем, из этих театральных постановок древние, мифические, полуязыческие образы перекочевали и в литературу Средневековья. Вспомним, что она являла собой в те интересные и сложные века.
Зарождение собственно западноевропейских литератур после окончательного распада в 476 г. Римской империи было процессом противоречивым и длительным. Античность оставила в наследство не только высокохудожественные образцы словесного искусства, но и сам латинский язык, еще долгое время не имевший письменных конкурентов. Именно латынь стала языком международного общения и разножанровой литературы, ориентированной на классический опыт и в силу этого обращенной не столько к местной, сколько к универсальной тематике. С помощью универсального языка мир вспомнил об универсальности смыслов и образов.
При этом народы, жившие за пределами бывшей Римской империи и признанные поэтому варварскими, долгое время сохраняли первобытнообщинные отношения, достаточно поздно подверглись христианизации. Они не прерывали свою связь с исконным, что позволило не прерывать древние традиции, наследуя их образную структуру, мифологию и мировоззрение. То есть языческие архетипы сплелись с ранним христианством, на церковной паперти воплощаясь, обретая новые формы и вид. И продолжая свой путь в театре и литературе. Именно с развитием и распространением письменности образы стали обогащаться особенностями местного колорита, быта, менталитета, рождая глубоких, ярких персонажей. В таких сюжетах много мифологического, фантастического, сказочного, при этом опирающегося на современные по отношению к тому периоду христианские смыслы, с их моралью и нравами.
Чем суровее быт и климат региона, удаленнее от первыми воспринявших христианство земель, тем ближе сюжетность к мифологии, к архетипам. Так, скандинавы, так же долго, как и славяне, «уклонявшиеся» от принятия христианства, хранили верность мифам о суровых северных богах, полигамии, постоянных битвах, угрозах смерти. Подобно античным мифам, в таких сюжетах зримо присутствие рока, роль фатума, неизбежности. Вместе с тем, более южные европейские народы, раньше воспринявшие христианство с его обращением к человеку, выстраивали свои сюжеты живее и приземленнее, психологичнее и с больше привязкой к людскому, актуальному, частному, личному. К тому, что происходит не где-то там, на небесах или в другой жизни, а здесь и сейчас. С отдельно взятыми людьми. У которых есть время не только для битв, но и для любви, и прочих переживаний.
Легенда о Тристане и Изольде – отличный тому пример. В ней случайно испитый магический напиток навсегда связывает Тристана и Изольду роковой страстью, венцом которой становится не воссоединение или свадьба, как можно было бы ожидать в другие эпохи, а смерть.
Эта история, передававшаяся изустно, родом из кельтской культуры. Последующие авторы чрезвычайно развили сюжетно этого сказания, присоединив к нему ряд дополнительных черт, взятых из разнообразных источников. Среди них и кельтские сказания о плавании Тристана за исцелением, и из античной литературы (Морольт (суть Минотавр) и мотив парусов почерпнуты из сказания о Тезее), и из местных или восточных сказаний новеллистического типа ( мотив хитрости влюбленных). Новые авторы перенесли действие в современную им средневековую обстановку, включив в него рыцарские нравы и понятия, рационализировав сказочные и магические элементы.
Этот сюжет о возможности воссоединения любящих лишь после смерти мы встретим и в пограничной (на стыке Средневековья и Возрождения) "Божественной комедии" Данте, где любящему пришлось буквально пройти через ад, чтобы увидеть любимую. Да и ренессансная "Ромео и Джульетта" - нечто иное как переложенная на более поздний лад средневековая испанская легенда.
Горячая «запретная», обреченная любовь Тристана и Изольды на фоне всего, что мешает их счастью, древняя античная фатальность, трагический конец их любви с одной стороны и новые христианские нравы с другой, сделали сюжет универсальным, способным оставаться понятным несмотря и на время, и на расстояния.
Универсален и свойствен Средневековью и сюжет тайных братств.
Здесь стоит вспомнить про Англию и ее замкнутость как острова. Именно на ее территории мотив братства – один из наиболее популярных и распространенных. Ограниченность островного пространства толкает на его расширение – на поиск земель и благ вовне. А это ли не один из знакомых нам архетипических сюжетов? Географическая ограниченность подразумевает замкнутость как образ жизни и людей, населяющих эти ландшафты. Что Англия, что Япония – до сих пор суть клановость, сплоченность определенных групп людей. Да даже знаменитая поговорка «Мой дом – моя крепость» - британская!
Вместе с тем, мотив братства и связанных с ним совместных действий героев – универсален. Давайте вспомним четыре вида сюжетов согласно Хорхе Луису Борхесу:
Согласно Хорхе Луису Борхесу, основных архетипических сюжета всего четыре:
1. История об осажденном городе
2. Путь домой – возвращение героя
3. Поиск
4. Самоубийство бога
1.«История об осажденном городе»
Это и непосредственно история вторжения врага («Враг у ворот», «Сталинград», «Перл-Харбор», «Оптимистическая трагедия», вообще, все книги и истории о войне), и борьба с атакой извне. Хоть с монстрами с других планет, хоть с фашистскими оккупантами, хоть со страстям, одолевающими отдельно взятого человека.
2.«Путь домой»
Это и буквальный, конечно, путь, но и путь к себе, к своему я. Это и Гулливер, и Крузо, и Остап Бендер, и Веничка Ерофеев.
3. «Поиск»
Опять-таки, шире и глубже, чем просто погоня за пропавшими стульями (опять Остап Бендер!), золотым руном, или странствиями как в «Космической Одиссее». Это и поиск себя и смысла у Германа Гессе, и попытка разобраться в этом несовершенном мире в «Над пропастью во ржи».
4. «Самоубийство бога»
Под богом подразумевается главный герой, под самоубийством – его жертвенное или бессмысленное движение к гибели. Во имя победы добровольно восходит на алтарь Ифигения, бесстрашно ведет полки Жанна д’Арк, а еще это история Христа, Одина и Озириса; Ивана Сусанина, любого камикадзе и так далее.
И, по Борхесу с его видами сюжетов, один ясно говорит нам о повторении мотива пути - «Путь домой». Второй также очень близко к теме путешествия – на этот раз в поисках чего-то (и называется соответствующе – «Поиск»). По классификации Кристофера Букера с его семью вариациями на тему сюжетов:
1.Из грязи в князи
2. Приключение
3. Туда и обратно
4. Комедия
5. Трагедия
6. Воскресение
7. Победа над чудовищем
об этом же повествуют тоже два вида развития событий: «Приключение» и «Туда и обратно». Сюжет о рыцарях Круглого стола подобен христианской истории об апостолах и учениках Христа. Об аргонавтах, двигающихся по свету. О «Лесной армии» Робина Гуда (который в своем противостоянии Закону суть Прометей, Бунтарь среди архетипов), первоначально, по-видимому, насчитывавшую дюжину-другую вольных стрелков, затем и вовсе превратившись в «сотню».
Многие средневековые легенды о братствах, связаны и с другим архетипическим сюжетом – поиском артефактов. Вспомните путешествия в античных мифах в поисках священного, волшебного, обещающего суперсилу предмета. В Средневековье это был Грааль, меч короля Артура и тому подобное. По одной из версий Грааль предстает в виде Чаши Тайной вечери, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого и пронзенного копьем Христа как последний священный дар Иисуса.
Иосиф Аримафейский был первым в цепочке хранителей этой реликвии (как и того самого копья, за которым на полном серьезе почти две тысячи лет спустя охотился Гитлер). Чтобы продолжать дело хранения реликвии, Иосиф создал братство, монашеско-рыцарский орден Тамплиеров. Они и стали хранителями чаши, и они же, несмотря на отчаянное сопротивление, оказанное ими в V-VI вв. захватчикам Британии - саксам, вынуждены были перевезти святыню в Саррас, откуда она «вознеслась на небо», т. е., следует понимать, следы реликвии в истории теряются, да и где находится этот самый Саррас, неизвестно. По другим версиям чашей на протяжении долгого времени владел Тевтонский орден и она якобы была утрачена в 1242 г. во время Ледового побоища.
Сюжет о победе над чудовищем чем-то похож на "Осаду города" по Борхесу. В любой истории с таким посылом происходит битва добра со злом, воина за землю, героя с внутренними демонами. В Средневековье за сюжет этого типа "отвечал" и полуязыческий миф о Беовульфе, и христианская легенда о святом Георгии, борющимся со змеем как с символом греха.
И в христианизированной Европе чешуйчатое чудовище, в языческом мире фигурировавшее именно как символ страшной гибели логично становится метафорой, образом греха, который подлинный верующий способен и обязан побеждать.
Продолжение следует
Юлия Милович-Шералиева
