Я вдохнул горько-приторный дым сигареты и стряхнул пепел на ровную поверхность воды. Золотые рыбки оживились и, смешно вращая глазами, устремились к серым рассыпчатым хлопьям. Они поочередно хватали их, широко разевая рты, выплевывали и бросались за новыми порциями ароматной золы.
— Твоя сущность проявляется в каждом поступке, — прозвучал низкий голос из-за спины. — Надежды, которые ты даришь человечеству — лишь пепел, а люди, как рыбы в аквариуме, таращатся на тебя, не верят, но внимают и поддаются искушению...
Я вздрогнул, но не повернул головы. Это был он. Друг мой. Враг мой. Единственный равный соперник в тоскливой и однообразной пьесе, именуемой «Жизнь».
— Я скучал по тебе! — проникновенно сказал он, растягивая окончания слов. — Как Земля? Пятьдесят лет в человеческой шкуре...
— Тебе и подольше приходилось, — ответил я, оборачиваясь.
— Помню, — седой, похожий на Энтони Хопкинса старик улыбнулся и поправил серебряное пенсне. — Здесь было здорово, но в небесах лучше, там — власть!
— Власть — это условность, ведь ты можешь вкусить ее плоды, лишь спустившись на землю.
— А я уже здесь! — он обвел взглядом полутемный зал ресторана. — Настало время ИГРЫ.
— Не боишься?
— Чего? — старик недоуменно пожал плечами. — Ты проиграешь, как и в прошлый раз!
— Пари?
— Пари! — он протянул ладонь для рукопожатия.
— Играем как обычно? — уточнил я.
— Да. На все про все — столетие. Проигравший остается на Земле, а выигравший, — старик посмотрел на меня торжествуя, — победитель обладает Небом до новой ИГРЫ.
— Согласен, но с одним условием...
— Приму любое из сотен разумных, — он потер тыльную сторону левой ладони.
— Две тысячи лет прошло, а ты все еще ощущаешь крест и гвозди распятия? — сказал я с деланным удивлением и усмехнулся. — Мне нравилось быть Пилатом!
— Ближе к делу, — старец недовольно поморщился.
— Идет! Предлагаю ИГРУ один на один, ИГРУ без помощников, последователей и прихлебателей.
— И без театральных эффектов, — добавил он. — Мне надоели восхождения на троны и сражения, в которых участвуют миллионы!
— Ба! — искренне удивился я. — Да тебе их, никак, жаль?
Я ударил в стекло аквариума, и потоки воды обрушили золотых рыбок на мраморный пол. Они судорожно бились среди камней и осколков стекла, обагряя кровью грязные лужи.
— Жизни людей — лишь декорации для нашей ИГРЫ, — я иронично улыбнулся. — Ты сам это сказал, помнишь?
— Да, но с тех пор прошли тысячи лет! — он сжал правую руку в кулак, и рыбки на полу замерли. — Я научился милосердию…
— Боже милосердный! — я смиренно склонил голову. — Напомню тебе эти слова, когда будешь просить о пощаде и швыряться человеческими жизнями как грязью в надежде оттянуть неминуемое поражение!
— Один на один! — Бог погрозил указательным пальцем. — Ты сам предложил это, так что, будь добр, соблюдай оговоренные правила!
— Бесспорно! — я развернулся на каблуках, и под ногами заскрежетало стекло. — Но воплощаться в людей все же придется. А значит, они умрут!
— Никто не совершенен, даже ты, Сатана!
— Пятьдесят лет назад выиграл ты, — я заглянул в бездну серых глаз за стеклами пенсне. — Твоя очередь моделировать сценарий.
Он согласно кивнул и с сожалением взглянул на бегущую к нам охрану ресторана. Его глаза заалели, и через секунду двухметровые громилы в фиолетовых пиджаках вспыхнули яркими факелами.
— Пойдем отсюда, не люблю крики и дым! — он ухмыльнулся, и все погрузилось во тьму...
***
День рождения был в самом разгаре. Уже настал тот момент, когда все изрядно выпили и сыпали вокруг себя золотистые искры веселья. Одни хоронили калории на танцполе, другие болтали за жизнь, и только я сидел молча, грустно уставившись в одну точку.
Мне стукнуло тридцать. Рубеж, что ни говори. А за душой — пустота. Пьяные пирушки, шальные деньги, ни кола, ни двора, и жизнь — перекати-поле. Но самое печальное, что другого-то и не хочется. Брожу одиноко по миру, будто вызвали и велели принести что-то, а я ничего не нашел, и к кому возвращаться — не знаю.
Вокруг сотни людей. Сотни поглощающих еду и выпивку индивидуумов, каждый из которых — Вселенная. Я криво улыбнулся и ткнул одноразовой вилкой в одноразовую же тарелку. Осетр был абсолютно безнадежен, как, впрочем, и салат. Рыбу вообще сложно испортить, тем более выращенную на ферме, но поварам местного заведения это удалось. Я отодвинул еду, откинулся на спинку стула и посмотрел на часы. Циферблат высвечивал «22:05», а обязательная программа предполагала веселье как минимум до полуночи. Еще два часа мучений. Я тяжко вздохнул и плеснул в фужер следующую порцию водки.
— Привет! — вкрадчиво произнес подошедший ко мне незнакомец.
Здравствуйте, — я тупо уставился на стоящего передо мной парня, пытаясь вспомнить, где видел его раньше.
Смутные догадки нехотя всплывали откуда-то из пучин памяти и, не успев обрести законченные формы, погружались обратно.
— Вас зовут? — я протянул руку для приветствия и вопросительно уставился на неожиданного визитера.
— Бог, — уверенно заявил он и крепко пожал мою ладонь.
— Бо-о-ог? — растягивая гласную спросил я и весело рассмеялся. — Бывают такие имена?
— Черт его знает! — он потер тыльную сторону левой ладони. — Бывает все...
И вдруг разболелась голова, а на лбу выступила испарина. Я в каком-то ступоре смотрел на парня и с ужасом осознавал, что вижу себя самого. Такие же серые, чуть раскосые глаза, высокий лоб, полные губы и нос с небольшой горбинкой. Только волосы не мои: у него черные как смоль, а у меня русые с проседью. Я почему-то испугался. Испугался по-настоящему, впервые за долгие годы. А он смотрел на меня пристально, с затаенной усмешкой.
— Ну, вспоминай же! — негромко сказал Бог, и бездонные колодцы памяти распахнули свои глубины.
Я видел Великую Пирамиду Хуфу. Она сверкала на солнце, а пред ней в немом восторге склонилась потрясенная толпа. Я восхищался творением рук своих и, сжимая в ладони отравленный нож, ждал, когда же появится ОН.
Моя колесница неслась по Великой Китайской стене, а я стрелял из лука по наседающим племенам варваров. Вокруг свистели горящие стрелы, летали копья и дротики, но я не обращал на них внимания, мне нужен был их предводитель, мне нужен был ОН.
Сам Хайям читал мне свои стихи, а потом шепнул на ухо: «Привет, Сатана!», и вонзил кинжал в сердце.
А я убил ЕГО, когда он звался Юлием Цезарем.
Я был Атиллой и Ганибалом, Чингиз-Ханом и Александром Великим, я собирал огромные воинства и порабощал империи лишь для того, чтобы поставить на колени ЕГО.
А ОН делал то же, и побеждал меня.
ИГРА! Как сладко звучит это слово! Оно возбуждает, оно пьянит, оно заставляет кровь быстрее бежать по венам.
Я не помню, когда она началась. Я даже не знаю, кто ее придумал. ИГРА устроена гениально. Мы двое рождаемся обычными людьми. Затем растем и взрослеем, постигаем жизнь, не догадываясь о том, кем являемся на самом деле. А потом наступает прозрение, как у меня сейчас. И начинается битва...
ИГРА может длиться не более века, чем быстрее кто-то из нас побеждает, тем дольше он властвует на Небесах. И все начинается сначала. В этом раунде тридцать лет из ста уже пролетели — осталось лишь семьдесят.
Я осознал, что последние две тысячи лет жил на земле и не возвращался на небо. Я вспомнил, что каждую ИГРУ доводил до логического завершения — дуэли или войны, а в последний момент уступал, поддавался, делая это натурально и естественно. Я заманивал Бога в ловушку, суть которой открылась мне во всем ее великолепии. И теперь она должна захлопнуться!
— Один на один, — неуверенно прошептал я. — Ресторан в центре Манхэттэна, и золотые рыбки в крови...
— Молодец, вспомнил! — Бог улыбнулся, и я ощутил его нетерпение. — Выбирай оружие!
— На этот раз сражения не будет! — твердо сказал я.
— Ты нарушаешь заведенные правила!
— Заведенные кем? — крикнул я, и несколько гостей повернулись в нашу сторону.
— Нами, — он поднял руки вверх. — Мы правим этим миром, и если не хочешь, чтобы жизнь превратилась в серый песок, незаметно сочащийся между пальцев, сражайся!
— Двадцать последних столетий ИГРА была нечестной, — уверенно сказал я, откинувшись на спинку неудобного стула. — Я сдавал ее. Сливал победу, не колеблясь ни минуты, потому что победы не может быть в принципе. ИГРА виртуальна, она — грандиозная симуляция, а мы с тобой — две стороны медали, одно существо, страдающее раздвоением личности.
— Это — лишь твои фантазии! — он с сомнением покачал головой. — Мы — разные, ты и я, мы самостоятельны в своих решениях и психически здоровы.
А ты можешь адекватно судить о собственном психическом состоянии? — дожимал я. — Ты — всего лишь половина целого, часть сознания! Ведь мы похожи, похожи до безумия, и не только внешне. Я легко могу предсказать любой твой шаг, любое действие, любой поступок, а ты всегда или почти всегда можешь понять меня. Можешь прочесть, как открытую книгу.
— Доказательства? — он начал колебаться и лихорадочно размышлял, пытаясь найти изъяны в моей тщательно проработанной версии.
— Доказательств нет, — выпалил я. — Есть только факты. А они говорят в пользу моей теории. Люди поклоняются тебе, они строят храмы и алтари, мечети и соборы, а их душами властвую я. Чувствуешь разницу между «поклоняться» и «властвовать»? Наивные людишки приписали тебе все добродетели, а мне — пороки. Смешные они! Ведь понятия «добро» и «зло» смешались, превратились в алфавитное месиво, разобраться в котором не сможет никто! Мы с тобой — две крайности, две ипостаси одного существа, понимаешь?! Каждый тянет одеяло на себя, и в результате возникает равновесие, которое периодически смещается в ту или иную сторону!
— Допустим, ты прав, — Бог хмурился и щурил глаза, — но что теперь? Каков выход из этой ситуации?
— Он есть. Мы должны объединиться и стать силой, которая сохранит статус-кво и не оставит места колебаниям, мы должны открыть новую эру, эру стабильности и процветания. — Я посмотрел на него со всей искренностью, на которую был способен. — Подойди ко мне! Мы же одно целое, и так одиноки в этом пустом и бессмысленном мире...
Бог неуверенно сделал пару шагов. Я двинулся навстречу и обнял его. Правой рукой я осторожно нащупал на столе тупой нож.
— Привет, мой друг, — сладко шепнул я и вонзил смертоносное лезвие ему в спину. Хлынула горячая кровь, и потоки тьмы затопили Вселенную.
***
Если хочешь убедить кого-то во лжи, сдобри ее изрядной долей правды. Я узнал эту истину, живя среди людей. Они, и только они научили меня всему, что я знаю. Я две тысячи лет постигал их науку лгать. Я стал опытнейшим интриганом, мой и без того развитый за тысячелетия ум обострился до предела. Я постиг человеческую душу и теперь мог править людьми не по наитию, а четко осознавая их тайные и явные желания. Но главное — я открыл природу и смысл собственного существования. Я понял, что являюсь частью сознания некоего сверхсущества, а мой визави — его вторая половина. И в этом я не врал.
Почему я убил его исподтишка? Не знаю, быть может, чтобы напомнить деньки, когда он был коварным Хайямом, а, быть может, чтобы обострить ИГРУ. К тому же, необходимо сохранять и поддерживать имидж, особенно, будучи Сатаной...
Я посмотрел на Облачный Трон и задумался. Как давно я не правил миром...
Как это здорово — быть собой и одновременно всем сущим на грешной земле. На время я могу стать любой сущностью, воплотиться в любого человека, в растение, в камень или животное. Передо мной вновь открываются безграничные возможности. И в конце концов я стану единственным властителем мира! Нужно лишь искалечить разум своей второй половины!
Я буду рядом с оставшимся на земле Богом все семьдесят лет до следующей ИГРЫ! Я стану травой у его изголовья, птицей в опрокинутом небе, посохом в его усталых руках! Все собеседники на Земле будут говорить с ним моими устами, предсказатели и гадалки — пророчествовать его скорое безумие, а дети — называть блаженным! Я внушу ему, что он повредился рассудком, я упеку его в психушку, я сведу его с ума! Я должен это сделать как можно быстрее! Ведь до следующей ИГРЫ остается всего семьдесят лет!
Испытание
Вокруг звенела весна и цвели каштаны, а навстречу шла ОНА. Тоненькая и стройная, девушка грациозно плыла по аллее, и розовые благоухающие свечи, роняя нежные лепестки, в восхищении склоняли перед ней свои соцветия. Ее модные титановые туфли оставляли в асфальте аккуратные вмятины, платье с металлическим отливом бережно облегало стройные бедра, а светящийся нимб над головой был ареной для скачек золотых чертиков в серебряных колесницах.
— Привет! — бросил я, проходя мимо.
— Привет! — она недоуменно оглянулась, и наши взгляды встретились.
— Каштаны качались, мы где-то встречались, — промолвил я, надевая дежурную улыбку номер один.
— Долго фразу сочинял? — она надменно улыбнулась. — Или знакомый поэт написал?
— Это — квинтэссенция из техники стихосложения Байрона, — я начал поедать ее глазами, и она слегка покраснела. — Его поэзия очень красива. Почти так же красива как ты!
— Думаешь, комплимент сразил наповал? — она нахмурила тонкие, изогнутые серпами брови и откинула с лица непослушную прядь каштановых волос. — Ты похож на героя из сериала про шпионов.
— Я так же неотразим, как они? — спросил я, пригрев на лице дежурную улыбку номер два.
— Ты так же банален и пафосен! — она фыркнула и, резко развернувшись на шпильках, зашагала прочь.
— Постой, красавица! — я в два прыжка догнал ее и загородил дорогу. — Быть может, я — твоя судьба?
— Еще пара минут, и ты станешь проклятием последних минут моей жизни! — она нахмурилась, и в ее серых глазах засверкали серебристые искорки гнева.
— Не умирай! — я рухнул коленями в пыльный асфальт. — Живи вечно и дари мятущимся душам полет красоты!
— Умирать? — у нее вытянулось лицо, и задрожали губы. — Ты что себе позволяешь?!
— Ты сама сказала: «...проклятием последних минут моей жизни». Из-за меня, конечно, прыгали с мостов, — я начал загибать пальцы, — выбрасывались в открытый космос, заходили в террариумы с крокодилами и в клетки со львами, но ты... Прошу, не совершай подобного!
Закончив шутовскую мольбу, и я притворно заломил руки и закатил глаза.
— Среди моих знакомых еще не было комедиантов! — она захохотала, запрокинув голову, и дождь каштановых волос окропил ее плечи. — Меня зовут Анна.
— А меня — Дар. Стану шутом, если будешь моей королевой! — я пожал изящную ладошку и пружиной подпрыгнул вверх. — Предлагаю отметить наше знакомство.
— Где?
— Мне нравится кафе «Император», — я мечтательно улыбнулся. — Оно совсем близко, и там очень вкусные чанахи. Пройдемся?
— Идем, приглашение принимается! А что такое чанахи? — она пожала плечами. — Это зверьки, запеченные в фольге или газированные напитки?
— На холмах Грузии печальных... Ты пиццу когда-нибудь ела? — с деланным любопытством осведомился я.
— Ела, — Анна посмотрела на меня сбоку, и заходящее солнце осветило точеный абрис ее лица. — Но это было очень давно, еще в детстве.
— Чанахи — это жидкая пицца, — я сложил руки чашей. — В маленький горшочек кладется вся еда, которая есть в доме...
— Всю еду в маленький горшочек! — она язвительно усмехнулась. — А поместится?
— Поместится, если сдобрить твоим сарказмом, — поджал губы я. — Так вот. Кладем в горшочек кусочки мяса, картофеля и овощей, добавляем специи, заливаем водой и ставим все это в печь, но только на живой огонь, — я сделал паузу и замедлил шаги. — Такой же, как горит в моих глазах при виде тебя.
— Это — не огонь, а лишь его отражение, интересно было бы взглянуть на очаг! — Аня улыбнулась и слегка покраснела.
— Вот и кафе, прошу Вас! — я в легком полупоклоне указал рукой на старый крейсер, стоящий в некотором удалении от аллеи.
Мы прошли несколько десятков метров по мягкой изумрудной траве и оказались у изъеденного временем и непогодой космического корабля. Его массивный, но не лишенный хищной грации корпус был подобен огромному великану, попавшему в путы темно-зеленого плюща и бирюзовых лиан. Я толкнул ногой металлическую дверь, и мы вошли.
Дизайн был прост, даже небросок, но весьма недурен. На срезах командных, смотровых и прочих палуб, которые с трудом угадывались в ломаных очертаниях зала, располагались уютные столики, в центре возвышалась слабо мерцающая в полутьме стеклянная колонна, а вокруг нее огромной аспидно-черной змеей вила свои кольца барная стойка. Официанты и бармены были раздеты со вкусом. Весь их наряд ограничивался сетками и пластинами, переливающимися ртутью и прикрывающими не более одной десятой атлетически сложенных тел. Везде был металл и стекло. Черное и серое. Прозрачное и стальное.
— Ты знала, что мы придем сюда? — я улыбнулся и оглядел ее серебристо-серый наряд. — У тебя даже глаза сталью отливают!
— Твоя ирония может превратить эту сталь в свинец!
Аня решительно направилась к ближайшему столику.
— В расплавленный пулевой свинец! — добавила она, уже садясь.
— Тогда я стану мишенью, предназначенной для этих притягательных снарядов, — сказал я, устраиваясь напротив.
— Не обольщайся, — она приблизила ко мне свое прекрасное, будто выточенное искусным скульптором, лицо. — По-моему, тебя сразят лишь серебряные пули.
— Что будете заказывать? — у столика материализовался полуголый официант и предложил электронное меню.
— Мне ничего не нужно, ангелы не едят земную пищу, — я взял в руки меню и приложил к нему большой палец. — А девушке принесите бутылку шампанского.
— Как скажете, — официант удивленно пожал плечами и понесся прочь.
— Еще два бокала и ассорти, — крикнул я вслед и ласково, как ни в чем не бывало, посмотрел во взбешенные глаза моей визави.
— Это — твой фирменный стиль общения с девушками, или я отстала от модных течений? — Аня раздраженно смяла салфетку в тонких, нервных пальцах.
— Мне нравится, когда девушки краснеют, — я скользнул взглядом по румянцу на ее щеках. — Это говорит о том, что они впитали субкультуру, близкую к традиционной земной.
— Ты всегда такой?
— Какой?
— Игриво-ироничный, но какой-то искусственный, ненастоящий...
— Разрешите? — подошедший официант разлил шампанское в высокие хрустальные бокалы.
— Я не искусственный, — мои пальцы отбивали на белой поверхности скатерти сигнал «SOS». — Просто играю не ту роль.
— А какой ты без игры?
— Я скучный. Скучный и тусклый, как неграненый алмаз. А еще я скромный. А еще вышивать могу, на машинке, крестиком...
— Скромный Нарцисс, — Аня теребила в руках сумочку и задумчиво смотрела на пузырьки, струящиеся по стенкам моего бокала. — А ты стихи писать пробовал? У тебя должно получиться.
— Пытался, конечно, — я взял в руки фужер. — Предлагаю тост за примирение и перемену места дислокации.
— И куда понесут нас бурные воды судьбы?
— К океану романтики, где навсегда утонет мой цинизм.
— А что всплывет взамен?
— Может быть, хрусталь души? Ведь стекло — это расплавленный песок, а душа, она как стекло, чтобы стать прозрачной, должна подвергнуться высокотемпераментной обработке любовью! — я посмотрел на Аню через полупрозрачное золото в бокале и начал читать.
Ударили в голову кровь и вино,
Глаза источают любовь и желанье,
И губы зовут к поцелую давно,
Так выпьем за то, чтоб мечты стали явью!
— Выпьем за мечты! — предложила она, одарив меня наэлектризованным взглядом, и в воздухе рассыпались искры хрустального звона.
Потом мы пили шампанское и говорили. Говорили много и обо всем. Мы были разными людьми. Я родился на цветущей Земле, Аня — на умирающей Хлое, ее поступление в Академию было продиктовано искренним желанием, а мое стремление в космос было привито любящими родителями из-под палки, она горела театральными страстями, а я — гладиаторскими боями. Она не любила ничего из того, чем жил я, а мои мысли витали в миллионах парсек от ее, но искра, проскочившая в перекрестье наших взглядов, привела нас к берегу океана и звала дальше, в пьянящую неизвестность.
— Давай присядем? Вон на тот камень у воды, — я обнял девушку за плечи и, вытянув руку, указал на серый валун у кромки прибоя.
Мы сели на обточенный водой кусок базальта и замолчали. Океан урчал огромной довольной кошкой, растянувшейся у наших ног. Волны лениво накатывались друг на друга, разбивались в белую пену и рождали мириады брызг, которые яркими бриллиантами сверкали в лучах заходящего солнца.
— Кстати, стихотворный тост твой? — Аня щурилась, глядя в раскрашенное закатом небо.
— Мой, — я обнял ее за талию. — Сочинил персонально для тебя.
— А кроме меня, есть кому сочинять?
— Нет. Есть только ты и ветер мыслей, рвущийся в темные закоулки твоей души. Открой мне душу?
— Дар, у меня уже есть парень! — сказала Аня с легким налетом грусти в голосе.
— Завидую ему! — я скользнул поцелуем по теплым манящим губам и весело улыбнулся. — Я вызову его на дуэль, мы будем сражаться, пуская солнечные зайчики в глаза друг другу, и умрем, задавленные сотнями тушек пушистых зверьков!
— Ты невозможен! — она прижалась ко мне и положила голову на плечо. — Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь!
— Ты веришь в любовь с первого взгляда? — я заглянул ей в глаза, чтобы она утонула в моих.
— До сегодняшнего дня не верила, — Аня взъерошила мне волосы на затылке, — а теперь влюбляюсь в соперника по «Охоте», представляешь? И нам с ним нужно пройти Испытание Первой Ступени [1]. И выхода нет: в Академии останется тот из нас, кто парализует другого...
— Аня, выход есть всегда! — возбужденно прокричал я и прижал указательный палец к ее губам. — Можно не стрелять! Вообще не стрелять! И тогда ты вылетишь из Академии вместе с соперником, который влюбился в тебя без памяти!
— Это невозможно! — она достала из сумочки станер и перевела его в учебный режим. — Знаешь, как зовут моего соперника?
— Догадываюсь, его зовут Дар, — я вытащил именное оружие из кармана куртки и выбросил его в океан.
Прости! Прости меня, если сможешь! — она направила на меня ствол, нажала на курок, и мир рассыпался на тысячи осколков.
***
— Так мы познакомились с вашей бабушкой, — седой подтянутый старик обвел взглядом пятерых ребятишек, зачарованно внимающих его рассказу, и налил себе красного вина.
— Деда! — возмущенно закричал семилетний мальчуган. — Ты специально поддался, а она выстрелила! Тебя из Академии выгнали, как же ты после этого на ней женился?
— Вырастешь — поймешь! — старик положил морщинистую руку на вихрастую макушку.
— Дед, а ведь бабушка не была навигатором, она учителем математики всю жизнь проработала!
— Она прошла испытание и ушла из Академии через неделю после меня. Только ей ничего не говорите! Обещаете? — старик заговорщицки подмигнул и широко улыбнулся.
— Да! — ответил нестройный хор детских голосов.
— Я есть хочу! — заплакала девочка лет пяти. — Баба Аня чанахи обещала!
— Несу, несу! — седовласая сухонькая старушка просеменила к столу с ароматно дымящимися горшочками на деревянном подносе. — Кушайте, дорогие мои!
— Бабушка, а расскажи нам про Академию...
[1] Испытание Первой Ступени — термин, характерный для периода 3210-3236 годов, обозначает слепой поединок между двумя студентами Академии Космического Флота Доминиона, в котором каждый знает лишь психологический портрет соперника и должен первым парализовать его выстрелом из учебного станера. В Академии остается победитель, проигравший студент подлежит отчислению.
