Сколько в детстве слёз было пролито над тарелкой и в тарелку! Жарким летом пища, ну, никак в детский организм не лезет, но мама была неумолима: "Из-за стола не выйдете, пока всё до последней крошки не съедите". На какие только ухищрения со старшей сестрой ни пускались - и поделиться по-братски пытались, друг дружке в тарелку тайком перекладывая, и обратно в кастрюли возвращали, и в унитаз спускали, и через окошко с четвертого этажа отправляли.
Один раз очень удачно попали, хоть и огребли за это «по самое не могу» с сестрой на пару. Выканючили и сторговались с мамой на борщ с компотом в обед. Пока отвлеклась она в комнату, я окно на кухне открыл, створки придержал, чтоб не грюкнули ненароком, а сестра оперативно тарелки опростала. Посидели, выждали достаточно... Вот кому самое место в разведке армейской, так это маме - чрезвычайно редко удавалось её провести, ни единой мелочи не ускользало от её внимания. А уж интуиция!.. Хлеб дожевали, компотом запили, посуду помыли: " Мам, мы уже поели", - идём чинно в прихожую.
Тут входная дверь со стуком распахивается (а двери квартир в ДОСах - домах офицерского состава - никогда не закрывались на ключ), и является живым натюрмортом, не иначе, как кисти Рубенса, толстый штабной майор, живший в соседнем подъезде. Препротивный дядька был. Его и папа, и другие сослуживцы-лётчики не жаловали. А сколько же он гарнизонной детворе крови попортил! И сам только и знал, что орать: "Не сметь! Не лезть! Не трогать"! - и родителям сдавал-закладывал.
Стоит он на пороге, с фуражки капуста свисает, свекла на погонах, китель, рубашка, галстук, брюки, ботинки - весь внешний вид качественно уделан. Но, самое странное, лицо тоже в борще было, и даже на бровях под козырьком фуражки овощ какой-то висел. Потом уже сообразили, что вторая порция ему туда угодила, когда он голову задрал, любопытствуя, кто потчует.
Замерли мы с сестрой: чтой-то будет? А мама крепилась-крепилась, да как расхохочется. Майор аж подпрыгнул, заорал истошно: "Я этого так не оставлю!" - и понёсся вниз по лестнице, что сохатый во время гона. Мы с сестрой тоже было улыбаться, но мама слёзы вытерла и пошла в прихожую добывать широкий ремень из портупеи отцовой.
Погуляли-погуляли... Каждый в своём углу до самого вечера.
-------------
Гранатка
До описываемого события старшая сестрица уже сходила первый раз в первый класс и была в праздничной школьной форме – в белых туфельках, коричневом платьице, белом фартуке и с большими белыми бантами в косичках.
Забрели мы детворячьей стайкой (при попустительстве сердобольного дяденьки-дневального) в учебный класс минно-взрывного дела. Красочные плакаты, висевшие на стенах, тогда не представляли для нас особого интереса. Куда больше притягивали сами средства инженерной мысли, расставленные под плакатами на стеллажах в виде макетов-муляжей. Вот и коротали мы свой детский досуг, рассматривая-изучая разнообразные «игрушки» - мины противотанковые, противопехотные и артиллерийские различных калибров, гранаты наступательные и оборонительные, запалы-взрыватели ко всем этим изделиям.
Вдруг в коридоре раздаётся начальнический крик, и в помещение влетает извечный враг гарнизонной детворы - толстый штабной майор. Видит майор, как сестрица вертит в руках гранату Ф-1 с ввинченным в неё взрывателем, замирает на месте, бледнеет-синеет и задушенным голосом ей говорит:
- Девочка, положи гранатку. Она может взорваться.
Сестрица ему недоумённо отвечает:
- Да ты что, дядя! Как же она взорвётся, если у неё чека не выдернута?! Вот если чеку выдернуть… - Разгибает проволочные усики и пальчиком медленно вытягивает кольцо из запала (дядя лезет под стол). - И отпустить вот этот рычажок...
Майор срывается с места и чуть ли не со столом на плечах вылетает в коридор.
- И вообще, она - учебная! – кричит ему сестрица вослед и демонстрирует его быстро удаляющейся спине продольно выбранную и окрашенную в красный-жёлтый цвет четверть в корпусе муляжа «лимонки».
---------
Самая первая песня.
Первое моё воспоминание в жизни: Совершенно беспомощный, лежу на спине. В кромешной темноте надо мной покачивается светящийся жёлтым светом круглый шар. Этот шар заслоняет, надвигаясь на меня, что-то чуть более светлое, чем окружающая темнота, шумно дышит мне в лицо и лижет мокрым шершавым языком.
Когда я в пятилетнем возрасте поделился с матушкой этим своим воспоминанием и поинтересовался, что бы это значило, она сперва отмахнулась – и занята была готовкой вместе с другими мамками на общей кухне барака, в котором проживали офицерские семьи, и фантазёром я был изрядным. Лишь рассеянно спросила, что я ещё помню.
Поделился с ней другой запомнившейся картинкой: Тёплый летний день. Пруд, покрытый ряской. Шаткий деревянный мостик с верёвочными перилами, идущий с одного берега пруда до другого. Водоросли, лежащие на берегу, и сильный запах тины от них. Кто-то крепко держит меня за руку. – Матушка, не прекращая куховарить, велела мне продолжать.
Нарисовал ей третью картинку: Зима. Стою возле кирпичной стены какого-то дома. Что-то мягкое и тёплое приятно щекочет мне щёки. Кто-то называет меня медвежонком. На общем белом фоне выделяется чёрная куча камней, из которой идёт едкий кислый дым.
Теперь уже и другие мамки заинтересовались и стали прислушиваться.
Воодушевлённый вниманием публики, живописал я четвёртое полотно своих воспоминаний: Ночь. Боязно. Холодно. В темноте слышны чьи-то голоса и мелькает луч карманного фонарика по стенам комнаты, и вдруг оказываюсь я сначала в тёплых руках отца, а потом у него под меховой курткой. Куртка приятно пахнет авиационным бензином. Отец закрывает стекло фонарика ладонью, и я вижу, как высвечивается на его руке ярко-красное пятно…
- Так ведь это было два года назад, когда авария на электрической подстанции случилась! - удивилась соседка, живущая в соседней от нас комнате. - Сутки без света и тепла тогда сидели, а мужики наши с учений поздно вечером прилетели.
- И фонариком муж его развлекал, когда он разревелся, - припомнила матушка.
- А в пруду девчонка-школьница утонула три года назад. Откачать её пытались на берегу, – воскликнула другая соседка.
- Дочка его за руку всегда держала, когда с ним гуляла, - отозвалась матушка, медленно выговаривая слова.
- Угольная котельная горела четыре года назад! - припомнила третья, и все тётки хором стали обсуждать детали того происшествия.
- Шубу ему тогда купили. Цигейковую. Коричневого цвета. - Матушка, ойкнув, вдруг присела на табуретку и, глядя на меня с каким-то даже ужасом, сказала:
- В теплушке с нами корова была, когда с Украины сюда добирались. И керосиновая лампа висела над люлькой.
Замолчали все разом, уставились на меня, и непонятно-тревожным было это их внимание к моей персоне. Среди общего молчания одна из мамок тихо сказала:
- А ведь как раз ночью комендант эшелона застрелил тогда ворюгу-интенданта.
Из последовавшего затем обсуждения (шедшего почему-то вполголоса) получалось, что единственным местом, где мог я увидеть первую свою картинку, был вагон воинского эшелона, тащившегося через всю страну с обозом – коровами, свиньями, курами, матерями с детьми и со всем прочим скарбом - при перебазировании авиаполка на Дальний Восток. И было мне на момент шумного того происшествия чуть больше месяца от роду.
Что-то зашипело на плите, выкипая из оставленной без присмотру кастрюли, и все мамки вернулись к своим делам, искоса и с опаской на меня поглядывая.
Совсем на другой эффект я рассчитывал, рисуя им завиральные свои словесные полотна.
