Вечный вопрос, который задают себе люди, так или иначе относящиеся к литературному творчеству: как возникают стихи? Это талант, дарованный свыше или результат упорного труда?
Нужно ли поэту ждать прилёта своей Музы, или же, как в любой организации, работать в течение восьми часов с перерывом на обед, а к концу рабочего дня выдать готовое стихотворение?
Можно ли стать поэтом просто по велению души, или же надо окончить учебное заведение и стать поэтом по профессии? Ведь существует же Литературный институт, который ежегодно выпускает определённое количество поэтов и прозаиков. Правда, при поступлении в институт абитуриенты проходят творческий конкурс и пишут литературный этюд, то есть они уже должны обладать если не талантом, то хотя бы литературными способностями, и иметь публикации.
Но, с другой стороны, ни Пушкин, ни Лермонтов институтов не кончали. У них был талант, данный им при рождении.
К чему я всё это пишу? Дело в том, что в прочитанных мною недавно воспоминаниях Николая Чуковского было подробно рассказано о существовавшем в Петербурге в начале ХХ века и в первые годы после революции «Цехе поэтов» - творческом литературном объединении, которое возглавлял Николай Степанович Гумилёв. О самом этом объединении я уже недавно писала, а сейчас хочу ещё раз обратить внимание на систему обучения молодых поэтов, разработанную Гумилёвым.
Как отмечают те, кто был причастен к «Цеху поэтов», Гумилёв считал, что поэзии можно обучить, как любому другому ремеслу.
Николай Степанович представлял себе поэзию как сумму неких механических приёмов, годных для всех времён и для всех поэтов, не зависимых ни от судьбы творца, ни от общественных процессов. В этом он перекликался с так называемыми «формалистами», группировавшимися вокруг общества «Опояз» (Виктор Шкловский, Роман Якобсон, Борис Эйхенбаум). Но, в отличие от теорий опоязовцев, опиравшихся на университетскую науку своего времени, теория Николая Степановича была его собственным изобретением. Вот об этом и рассказывает в своих воспоминаниях Николай Корнеевич Чуковский, который входил в третий «Цех поэтов» и был самым младшим его участником.
Стихи, по мнению Гумилёва, мог писать каждый, для этого следовало только овладеть определёнными приёмами. Кто хорошо овладеет всеми приёмами, тот будет великолепным поэтом.
А чтобы легче было овладевать этими приёмами, он их систематизировал. Эта систематизация и была, по его мнению, теорией поэзии.
Теория поэзии, утверждал Гумилёв, может быть разделена на четыре отдела: фонетику, стилистику, композицию и эйдологию.
Фонетика исследует звуковую сторону стиха — ритмы, инструментовку, рифмы.
Стилистика рассматривает впечатления, производимые словом в зависимости от его происхождения. Все слова русской речи Николай Степанович по происхождению делил на четыре группы: славянский, атлантический, византийский и монгольский.
В славянский разряд входили все исконно русские слова, в атлантический — все слова, пришедшие к нам с запада, в византийский — греческие, в монгольский — слова, пришедшие с востока.
Композиция тоже делилась на много разрядов, из которых главным было учение о строфике.
Эйдологией же Гумилёв называл учение об образе (эйдол — это идол, он же образ).
Так как каждый отдел и каждый разряд в свою очередь делился на ряд подотделов и подразрядов, то всю теорию поэзии можно было изобразить на листе бумаги в виде наглядной таблицы, что участники семинара и делали с помощью линейки и цветных карандашей. Подотделы и подразряды располагались на этой таблице таким образом, что составляли вертикальные и горизонтальные столбцы. Любое стихотворение любого поэта можно было вписать в эту таблицу в виде ломаной линии, отдельные отрезки которой располагались то горизонтально, то вертикально, то по диагонали, образуя своеобразный график.
Чем лучше стихотворение, тем больше различных элементов будет приведено в нём в столкновение, и, следовательно, тем больше углов образует на таблице выражающая его линия. Линии плохих стихов пойдут более плавно — сверху вниз или справа налево.
Таким образом, эта таблица, по мнению её создателя, даёт возможность не только безошибочно и объективно критиковать стихи, но и писать их, не рискуя написать плохо.
К сожалению, сами эти таблицы не сохранились, поэтому проверить, как это работает, мы не можем. Но об этом методе Гумилёва вспоминает не только Николай Чуковский, но и, к примеру, Ирина Одоевцева:
«Он любил повторять, между прочим, что писать стихи – такая же наука, как математика».
И в другом месте:
«Поэзия такая же наука, как, скажем, математика».
Интересно, как сам Николай Степанович писал свои стихи, использовал ли свои таблицы, или же полагался лишь на вдохновение? Вписывался ли в его таблицы созданный его воображением изысканный жираф? Ведь сам он, по воспоминаниям той же Ирины Одоевцевой, говорил, что родился поэтом, а не стал им. И это, на мой взгляд, гораздо ближе к истине.
