- Вот ведь, отпускаю… Душа не спокойна за тебя, Алена! Привыкла, гляди-ко… Ну, обещай!
Баба Зина вдруг всхлипнула, покраснев худощавым лицом, вытерла глаза, которые непривычно для такой боевой дамы повлажнели, притянула Аленку к себе, зацеловала быстро - то в щеки, то в лоб, то в нос. Аленка вдыхала, ставший таким привычным запах гвоздики и роз, и впервые не воротила нос от этого сладковатого и душного шлейфа, вечно витающего вокруг бабушки, а таяла от жалости и нежности
- Ну ладно, бабуль… Я ж не надолго, в августе приеду. Ты сама говорила, что бате поддержка нужна, кто ж поддержит. Ну что ты переживаешь?
Она гладила бабушку по вздрагивающей спине, и по жестким налаченным волосам, успокаивала. Михал Сергеич топтался поодаль, старался не смотреть в их сторону, выговаривал что-то сердито смущенному Гриньке, и тот так энергично кивал, что вихры подпрыгивали, завивались в штопор еще круче, и, казалось, тихонько звенели. Бабушка чуть успокоилась, отстранила Аленку, покрутила ее, рассматривая все ли в порядке. Вчера она купила внучке новое платье - скромное, цвета какао, с расклешенной юбкой и белым воротничком, украшенным строгим бантиком, и в этом платье Аленка казалась совсем взрослой и немного чужой.
- Ты платье не помни, встречают по одежке. А то скажут, что бабка тут тебя в черном теле держала. И туфли, перед остановкой протри, я тебе салфетки положила в сумку, сверху. Ни с кем не знакомься, ни с кем не говори. Подарки не перепутай, на каждом записочка - что кому. И вот…
Стесняясь, хмыкнув куда-то в сгиб локтя, вроде это и не она, а какая-то глуповатая деревенская старуха, бабушка покопалась в кармане своего шикарного широкого пыльника, вытащила сверток, сунула его Аленке
- В поезде раскроешь. Это тебе от меня и дедушки. На свадьбу наденешь. И вон, глянь-ка!
Бабушка отошла в сторону, и Аленка рассмотрела в глубине вокзальной площади - прямо у памятника Ленину долговязую, сутулую фигуру. Паренек переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял очки и близоруко всматривался вдаль
- Добеги уж, попрощайся. Давно уж трется тут, жених. Музыкант подслеповатый…
Бабушка подтолкнула Аленку и та вприпрыжку поскакала через площадь, тихонько хихикая - уж больно Евгеша ожил, воспрял, заулыбался лучезарно, увидев кто к небу спешит.
- Я проводить, Елена. Вот…
Он вытащил из-за спины букетик - и где он набрал таких ромашек - огромных, упругих, солнечных. Аленка взяла букетик, постояла молча. Евгеша тоже молчал, ел ее глазами.
- Ладно, Женьк. Пойду я. А то поезд уйдет.
Евгеша кивнул, развернулся и пошел к автобусной остановке, сгорбившись, как будто нес что-то тяжелое. А Аленка, перебежав площадь, уложила букетик на столбик забора и забыла про него уже через секунду.
…
- Ты, детка, посиди здесь, в коридорчики, на откладном. Я там, на твоем месте инвалида уложила, ему до Москвы, а тебе ехать пару часов. А то купили ему в плацкарте, да на боковом, а у него от шума голова лопается. А хочешь, я тебя на его место отведу?
Толстенькая, как шарик, смешливая проводница лепетала ласково быстрые слова, потряхивала длинными сережками с голубыми камешками, сверкала глазами. И Аленка согласилась, и правда - человек нездоровый, а она и тут, в коридорчике пристроится… Доедет, что там…
Но круглая проводница не унималась, шебаршила ручками, как мушка, подталкивала Аленку в сторону своего купе
- А лучше ко мне пойдем. Я тебе чайку налью, ты как раз к своей остановке и допьешь. Пошли, не стой.
Проводница и правда налила Аленке стакан чая, развернула пачку печенья, открыла коробку с рафинадом.
- Ты пей, я сейчас. Работа у меня.
Шарик укатился, а Аленка, со вкусом прихлебнув сладким чаем сдобное печенье, достала из кармана сверток, который ей дала бабушка, аккуратно развернула на столике.
В крошечном бархатном мешочке лежали сережки. Небольшие, овальные, как будто надутые изнутри, с выпуклыми цветочками с синим камушком- серединкой, они казались нежными, скромными, но при этом были шикарными. Аленка тихонько погладила их кончиками пальцев, потом прикрыла ладошкой и поняла, что в свертке есть что-то еще. Да не маленькое, весомое, наверное Аленка не заметила это сразу от волнения. В плотной бумаге была завернута красивая коробочка. А в ней - на шелковом кусочке ткани красовался флакон. И сквозь его таинственное, чуть переливающееся в мутноватом свете купе содержимое просвечивали цветы нарцисса.
- Ого! Самовары - сережки то! Сама мечтаю о таких, только с листиками. Красивые…Дашь померить?
Время пролетело незаметно, не успела Аленка оглянуться, как поезд притормозил у знакомой станции. И дальние тополя стояли, как солдаты, охраняя покой родного села.
