Однажды я провел сутки в реанимации. Тогда я еще был только студентом медицинского техникума, и если и представлял себе, что меня ждет, то только со слов однокурсников, кто уже работал. Воображаемое спокойствие и готовность к худшему шли в то утро вместе со мной. Я вошел в большой открытый блок, разделенный на три палаты стенками без дверей. В каждой палате по 4 койки. А напротив палат два стола. Один для врачей, второй сестринский. - Вот наш стол, но сегодня особо не посидишь - скоро начнем генералить. - ввела меня в курс старшая. - Но сперва нужно бабушку в морг отвезти. Трупы я видел, но не привык к ним. На похоронах, когда человек лежит в гробу, он уже успел измениться до неузнаваемости. Как будто кто-то сделал плохой макет прежнего человека, а сам человек где-то в лучшем месте. Но когда человек только умер, он еще не похож на мертвеца. Он выглядит как живой, у которого украли душу. - Выйдешь из блока, там направо до упора, там на лево, сразу за часовней дверь, постучишься, тебе откроют. - говорила мне уже другая медсестра, пока отключала все оборудование от бабушки. Скорее всего, если вы были в больницах, то ходили только по общим и людным коридорам, и никогда не попадали в потусторонний мир больницы. Там есть все, чтобы почувствовать особенно сильно нежелание поверить в реальность смерти. Я катил койку по бесконечному коридору. Казалось, что он весь состоит из запертых по обе стороны дверей. В тот момент мне стало не по себе. Это был не страх, не тревога, мне было неловко, что я живой перед теми, кто оставался в морге. Тогда я еще не знал, что чувство неловкости перерастет в давящее чувство стыда, который я еще не умел тогда переносить. А пока, я с удовольствием генералил блок. Погоня за пылью в щелях опустошала голову от того, о чем думать не хотелось. - Молодой человек, как вас зовут? - спросил молодой парень весь нашпигованный спицами аппарата илизарова. - Миша. - Меня тоже зовут Михаил, очень приятно. Можно, пожалуйста, воды? На прикроватной тумбочке была пустая чашка. - Как вас по отчеству? - Михаил Федорович. - Сейчас поищу. - Там Михаил Федорович просит воды, где взять? - я спросил у сестры за столом. - Это кто? - Вон мужчина лежит со спицами. - Ты зачем мне по именам их называешь? Я их че помнить всех должна? Называй по номеру койки. Сейчас вспоминаю этот момент, и до сих пор не вижу в этом бесчеловечного отношения. Но в тот момент, я еще не успел все обдумать, и снова стало неловко. Не хотелось чувствовать себя таким же, как та медсестра. Хотя не известно, кто из нас был больше прав. Скорее всего мы оба были по-своему правы. Михаил тогда показал себя стоиком. Все звуки, который издает человек, испытывающий такую боль от него я не слышал, но зато все они были на его лице. Мне не было его жаль, потому что он вызывал уважение своим желанием сохранить лицо как настоящий стоик. Вечером, напротив него положили девушку. Экстренно из родильного дома на скорой. Во время родов от напряжения лопнул сосуд, обильное кровоизлияние в мозг. Привезли сразу в реанимацию, минуя операционную. - Так бывает, но эта уж прям сильно молодая. - мы стояли на лестничном пролете и курили - А рядом сейчас положат придурка из операционной. Он пьяный решил перед бабой своей повыебываться, на дороге его подрезал кто-то, он ружье из багажника достал и начал палить, потом его гайцы подстрелили. Вон там два мента у реанимации дежурят уже. Этот-то точно очнется. А совсем уже к ночи привезли девушку с отделения. Молодая, симпатичная, но очень худая. У нее рак, и уже остальные системы организма тоже переставали работать. - Миш, пойдем, поменяем ей калостомы. Мне твоя помощь нужна будет. И вот ее я помню до сих пор. У нее не было никаких иллюзий, она знала, что умирает. Я не видел в ее глазах горя, только пугающее принятие. Но в ее взгляде был стыд. Ей было стыдно перед нами, за то, что нам приходится менять ей калостомы, подмывать. А мне было жутко стыдно за то, что стыдно ей. Это было неправильно. Ей не должно было быть стыдно. - Пойдем покурим - курилка на лестнице была местом, где я мог спрятаться от мыслей и чувств - пожалуйста. Я не остался там работать. Я не смог. Какая мораль истории? Да никакой. Разве что не драться, чтобы голову не пробили, не гонять на машине, чтобы потом со спицами не лежать. И в хрупкости жизни.
