24 подписчика

Калифорнийское шестикнижие Чарльза Буковски.

18 февраля 202418 фев 2024

52 мин

Оглавление

***
«Почтамт» (1971 г.).
***

«Недостаточно просто выполнить свою работу, надо быть ещё и заинтересованным в ней, лучше даже — иметь страсть к ней». (с) Чарльз Буковски: «Фактотум».

Здравствуйте. Долго я ходил вокруг да около творчества Чарльза Буковски. И вот, собравшись с мыслями, сегодня я в хронологическом порядке расскажу о его знаменитом шестикнижии, то есть про все романы этого писателя. Рассказы и стихи затрагивать не буду, так как с ними я знаком плохо. Итак, начнём.

Все цитаты в данной статье принадлежат их авторам или правообладателям. Я цитирую исключительно в ознакомительных и полемических целях, что согласуется с положениями статьи 1274 ГК РФ.

Я не стремлюсь никого оскорбить по какому-либо признаку или принадлежности, так как делаю оценочные суждения, выражающие исключительно моё субъективное мнение как автора текста.

***

«Почтамт» (1971 г.).

Что я могу рассказать про эту книгу? Не хочется пересказывать её сюжет или повторять чьи-то рецензии и комментарии. В конечном итоге, тупая, бессмысленная и низкооплачиваемая работа, о которой рассказано в «Почтамте», знакома почти каждому из нас; и о чём тут говорить вообще? Так это всё выглядит на первый взгляд, и так оно по сути и есть. Но! Тут всё же есть что сказать. Начну-ка издалека, как люблю.

У буддистов есть понятие «четырёх благородных истин». Когда Будда Шакьямуни ходил-бродил по древней Индии и занимался самопознанием, ему в голову однажды пришло, что человеческий мир, человеческая жизнь, в общем-то, явления простые и пошлые, они скучны и убоги, несчастны и жалки. И Будда сформулировал такую логическую цепочку: мир полон страданий, а страдаем мы потому, что вечно хотим чего-то материального.

В итоге Будду озарило: можно всю жизнь провести в страданиях, а можно от них избавиться; и Будда понял, что существует некий Восьмеричный Путь, в конце которого нас ждёт спасение.

Словом, бывший индийский принц сказал что жизнь — тлен ещё до того, как это стало мейнстримом. Цитирую статью «Четыре благородные истины» на Википедии:

«Вот, о братья, благородная истина о страдании. В муках рождается человек, он страдает увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние — тяжки. Союз с немилым — страдание, страдание — разлука с милым, и всякая неудовлетворённая жажда — сугубо мучительна. И все пять совокупностей, возникших из привязанностей — мучительны. Такова, о братья, благородная истина о страдании».

Всё это происходило в Индии, примерно две с половиной тысячи лет назад. Много воды с тех пор утекло в Великом Ганге. Но причём здесь США и Чарльз Буковски? Отвечаю: как по мне, «Почтамт» Буковски тоже содержит в себе четыре благородные истины, и они лишь частично совпадают с мыслями Будды, но всё равно интересны и имеют право на жизнь.

Я не сравниваю двух разных людей, потому как они несопоставимы. Просто в мою голову пришла мысль, что в чём-то они всё-таки похожи. Видимо, пока Чарльз Буковски много лет работал почтальоном, он успел сообразить: мир устроен как-то не так. И он написал первую книгу, где изложил всё, что тревожило его большую часть жизни.

Вот они, четыре благородные истины Чарльза Буковски:

Жизнь — это смех.

Особенность «Почтамта» — довольно-таки мрачный юмор, в котором присутствует значительная примесь цинизма и злости. Но в то же время в юморе Буковски проглядываются печаль и грусть — так как и мы такие, и жизнь такая, и вряд ли что-то изменится. Классик русской поэзии говорил: «Всё будет так. Исхода нет»:

«Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи ещё хоть четверть века —

Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь — начнёшь опять сначала

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь».

(с) Александр Блок: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

Но Буковски далёк от уныния Блока, хотя поначалу и кажется обратное. На протяжении всего текста Буковски последовательно доносит до читателя такую мысль: чтобы жить и не сойти с ума, человеку поможет смех. Иначе никак, иначе человеку прямой путь в петлю или на нож преступника. Эту мысль Буковски раскрывает во всяких страшных ситуациях, что приключаются с главным героем (почтальоном Генри Чинаски). Описания смешные, а ситуации-то страшные, но благодаря контексту там чаще хочется смеяться.

Вот, например, история про то, как Чинаски разносил почту:

«На улицах было полно безумных и тупых. Большинство жило в красивых домах и, казалось, на работу не ходило — непонятно, как им это удавалось. Был один парень, который не разрешал опускать почту в ящик. Он стоял в проезде и наблюдал, как ты подходишь, за два или три квартала — стоял себе и протягивал руку.

Однажды, когда мне достался этот маршрут, человек-который-стоит-и-протягивает-руку был в полу-квартале от дома. Разговаривал с соседом, оглянулся, когда мне оставалось пройти квартал, и понял, что ещё успеет дойти до дома и меня встретить. Едва он повернулся ко мне спиной, я рванул. Наверное, так быстро я почту никогда не доставлял: в едином порыве, весь движенье, не останавливаясь, без передышки, я был готов его убить. Письмо уже наполовину пролезло в щель его ящика, и тут он обернулся и увидел меня.

— О НЕТ НЕТ НЕТ! — завопил он. — НЕ КЛАДИТЕ ЕГО В ЯЩИК!

И дёрнул ко мне по улице. Я видел только сплошной мазок на месте его ног. Должно быть, он сделал сто ярдов за 9,2. Я вложил письмо ему в руку. Посмотрел, как распечатывает, идёт по веранде, открывает дверь и уходит в дом. Что это значило, пусть мне расскажет кто-нибудь другой».

Жизнь — это страдание.

В «Почтамте» слова «страдание» и «работа» являются синонимами. Буковски не замахивался на общефилософское осмысление мира (для него это звучит смешно, да и для всех нас тоже), поэтому и писал он о самых приземлённых вещах, наполняющих нашу жизнь. Немало слов он потратил на термин «страдание». Что же это такое?

Страдание — это сумасшедшая работа в почтовом отделении, где людям приходилось сортировать почту на время, по 12 часов стоять на ногах в ночные смены, регулярно сдавать внутренние экзамены (чтобы не вылететь с работы), работать без выходных и с сокращённым (а то и без него) обедом.

Страдание — это когда мы приходим домой после тяжёлой смены. Мы всю неделю работаем по 16 часов, по 18 часов, утро незаметно перетекает в день, день — в вечер, вечер — в ночь; мы тихо приходим среди ночи домой, моемся, ложимся спать, а через несколько мимолётных часов срабатывает будильник и мы опять идём туда, где дают деньги в обмен на наш труд, наши силы и наше время.

Устал, отдохнул, устал, отдохнул. А дальше что?

Страдание — это работа. Любая, где заставляют работать на износ, пока человек способен тянуть лямочку. А в конце такой работы люди всегда получают одно лишь кислое послевкусие от просранного дня, недели, года, десятилетия… Просранной жизни. Грустно, не правда ли? И так нам грустно потом становится, что мы уныло надеваем деревянный макинтош, и в наших домах играет музыка, но мы её уже не слышим. Слово Чарльзу Буковски:

«Им не хватало рук рассылать почту, поэтому тем, кто оставался, приходилось вкалывать за всех. По графику мы обязаны были пахать две недели без перерыва, зато потом получали сразу четыре выходных. Чтобы не сломались. Четыре дня отдыха. В последнюю перед выходными ночь заговорил интерком:

— ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ПОДМЕННЫМ В ГРУППЕ 409!

В группе 409 был я.

— ВАШИ ЧЕТЫРЕ ВЫХОДНЫХ ДНЯ ОТМЕНЕНЫ. ВАМ НАДЛЕЖИТ В ЭТИ ЧЕТЫРЕ ДНЯ ЯВЛЯТЬСЯ НА РАБОТУ!»

Жизнь — это протест.

Пока ты против общества — ты живёшь. Скорей всего, именно такой мысли придерживался Чарльз Буковски и как раз-таки её он заложил в свой первый (и, возможно, лучший) роман. Не надо быть против всего на свете и против всех вокруг. Подобное оставим школьникам и их юношескому максимализму. Взрослым же людям достаточно хотя бы научиться иметь личное мнение, принципы, убеждения, — и действовать в согласии с ними. Взрослому человеку надо попробовать стать свободным и обрести себя.

Даже малой толики внутренней свободы хватит, чтобы окружение перестало вас понимать. А если вы посмеете быть самостоятельными и дальше, пойдёте ещё глубже в дикие земли Свободы, то многие вас возненавидят, выставят крайними, сочтут дураками и сумасшедшими. Но помните: когда все вокруг твердят, что ты безумен — это вовсе необязательно будет правдой.

«Не такой как все» почтальон Чинаски открыто ставит себя против общества. Это хорошо видно в книге. Он не то чтобы презирает общество (хотя, быть может, он всё-таки презирает), но старается быть от него в стороне, держаться особняком. И в то же время Чинаски не упускает момента подразнить обывателей тем, что он — не как они. Проще говоря, согласно философии Чинаски, когда все вокруг носят джинсы, кто-то должен надеть костюм.

«Потом Джойс захотелось вернуться в город. Несмотря на все недостатки, этот городишко, со стрижками или без, убирал городскую жизнь. Там было тихо. У нас был собственный дом. Кормила меня Джойс хорошо. Много мяса. Богатого, хорошего, отлично приготовленного мяса. За эту сучку одно могу сказать: готовить она умела. Она готовила лучше любой другой бабы, что я знал. Еда полезна для нервов и состояния духа. Мужество происходит из живота, а всё остальное — от отчаянья.

Так нет же, приспичило ей ехать. Бабуля постоянно до неё докапывалась, и она свирепела. Мне же довольно-таки нравилось изображать негодяя. Я дал отпор её двоюродному брату, городскому забияке. Такого тут раньше не было. В джинсовый день всем в городе полагалось носить джинсы — или народ кидали в озеро. Я надел свой единственный костюм с галстуком и неторопливо, словно Малыш Билли, прошёлся по городку, заглядывая в окна, останавливаясь купить сигар, а все не спускали с меня глаз.

Я разломил этот городишко пополам, как деревянную спичку».

Жизнь — это любовь.

Насколько я понимаю, Чарльз Буковски любил животных. Возможно, животных он любил гораздо больше, чем людей. Это несложно объяснить: животное никогда не предаст; животные умеют быть благодарными; животные верно служат человеку, не прося ничего взамен, — во всяком случае, например, армейская лошадь, которая вынесла наездника из под обстрела и вскоре померла, загнанная и нашпигованная пулями, наверно, хотела бы просто жить, и чтоб её вовремя кормили и чистили, и она не требовала бы себе очередную медаль за отвагу, тёплое кресло в мэрии или какой-нибудь там памятник...

Короче, животные — не люди. И слава богу.

Чинаски и его женщина как-то завели себе собаку. Так уж получилось, что пёсик у них попался глуповатый, писался где ни попадя и сидел во дворе, а там его всегда кусали мухи и комары. Но пёсику было всё нипочём, цитирую:

«А он просто сидел и улыбался мне. Смеялся надо мной, а мухи ели его поедом. Может, он знал больше всех нас».

Генри Чинаски всё же полюбил глупое животное. Да только женщина, которая его в дом и принесла, пёсика начала ненавидеть: выгоняла его на ночь на улицу, шугала и била. Пёсик ей жить мешал, видите ли. В один из дней Чинаски не вытерпел такого отношения к несчастному собакену. Полагаю, он глубоко понимал этого пёсика, ведь и Чинаски (Буковски) почти всю жизнь был несчастным загнанным животным… Разве не в ответе мы за тех, кого приручили?

«Я полудремал в кресле, дожидаясь еды. Потом встал налить себе стакан воды и, заходя на кухню, увидел, как Пикассо подошёл к Джойс и лизнул её в лодыжку. Я шёл босиком, и она меня не слышала. На ней были высокие каблуки. Она взглянула на Пикассо, и на лице её вспыхнула чистая местечковая ненависть, раскалённая добела. Она изо всех сил пнула его в бок острым носком туфли.

Бедняга лишь забегал маленькими кругами, повизгивая. Моча закапала из его пузыря. А я просто зашёл попить. Стакан я держал в руке и, не успев налить воды, швырнул им в буфет слева от раковины. Осколки разлетелись повсюду. У Джойс было время прикрыть лицо руками. Плевать. Я взял собачку на руки и вышел. Сел в кресло и стал гладить маленького засранца. Он посмотрел на меня снизу, язык вывалился из пасти, и он лизнул меня в запястье. Хвост его вилял и бился, как рыбка, умирающая в мешке».

***

«Фактотум» (1975 г.).

Мэтт Диллон в роли молодого Генри Чинаски. Фильм «Фактотум» (2005 г.).

Слово «фактотум», как подсказывает Википедия, в переводе с латинского языка означает «делай всё». Так в древности называли людей, что занимались самыми разными работами. Иногда это слово ещё любят переводить «мастер на все руки», но такой перевод я считаю неправильным. Потому как «мастер» — тот, кто умеет делать что-то профессионально. А разнорабочий — это просто-напросто грубая сила с улицы. Короче, фактотум — это современный разнорабочий.

Главный герой Чарльза Буковски — фактотум. Свою работу он делает далеко не профессионально (а чаще всего так и просто спустя рукава), и зарабатывает деньги не качеством, а количеством. Иными словами, на очередной работе он не задерживается дольше одной или двух недель. Так и кем работает главный герой, всё тот же Генри Чинаски? Грузчиком, кладовщиком, упаковщиком, уборщиком, носильщиком… И ещё много всяких длинных слов с буквой «щ».

Работать наш главный герой не любит и не хочет. Так получилось не потому, что он тупой, лентяй, или тупой лентяй. Нет. Думаю, он не хочет работать, так как хочет сохранить душу и остаться человеком среди хищных капиталистических акул. В тексте он редко говорит об этом прямо, но тут и не надо ничего разжёвывать.

Как мы все понимаем, в обществе развитого капитализма у человека есть только такой выбор: или продать душу на работе, благодаря чему он (с некоторой вероятностью) и поймает золотого тельца за яйца, или же остаться самим собой, но остаться без денег, и жить на дне общества среди таких же аутсайдеров и неудачников. Иного выбора для двуногого быдла не существует.

«Вернувшись в Лос-Анджелес, я нашёл дешёвый отель неподалёку от Гувер-стрит. Первое время я целыми днями валялся в постели и пил. Так продолжалось дня три-четыре. Я не мог заставить себя взять газету и прочитать объявления в разделе «Требуется». Меня убивала сама мысль о том, что нужно будет вставать, и куда-то идти, и говорить человеку, сидящему за столом, что мне нужно устроиться на работу, и что я обладаю для этого всеми необходимыми навыками и умениями.

Мне было страшно. На самом деле, мне было страшно от жизни — от всего того, что приходится делать каждому только за тем, чтобы у него было что есть, где спать и во что одеваться. Поэтому я валялся в постели и пил. Когда ты пьян, мир по-прежнему где-то рядом, но он хотя бы не держит тебя за горло».

Действие «Фактотума» происходит в США, во времена Второй мировой войны и чуть после неё. Великая депрессия канула в Лету, и в американской экономике началось оживление. Рабочих мест было много. Это связано и с 12 миллионами американских мужчин, ушедших на войну (с которой не все вернулись обратно), и с зарождавшимся тогда обществом массового потребления, и с общим экономическим ростом… Но не об этом сейчас.

В общем, жизнь шла своим чередом. И вот на бескрайних просторах США появляется он — Генри Чинаски. Молодой и амбициозный парень, который недавно съехал от родителей и желает узнать настоящую Америку. А если повезёт, то и стать писателем. Мой внутренний голос спрашивает: «А что, так можно было?» Чарльз Буковски в «Фактотуме» описывает свою молодость до событий «Почтамта»: одиночество, пьянки, нищета, бесконечные мытарства по рабочим местам и отчаянный поиск себя. И воспоминания. Куда уж без них.

«Я хорошо помню, как папа по вечерам приходил домой и говорил о работе. Каждый день. Разговор о работе начинался уже с порога, продолжался за ужином и завершался в родительской спальне, когда папа кричал: «Гасим свет!» — ровно в восемь вечера, потому что ему надо было как следует высыпаться и набираться сил, чтобы назавтра идти на работу. Сплошная работа. Ничего, кроме работы».

Молодость Генри Чинаски (Чарльза Буковски) прошла в бедности, запоях и сварах с первой возлюбленной, дамой по имени Джейн Бейкер. Буковски нашёл её, знатно потаскавшись по Америке в поисках денег, счастья и любви. Бейкер была возрастной алкашкой, но, в то же время, являлась настоящей женщиной с большим сердцем. Такой её вспоминал Буковски.

Описывать характер всех работ и все приключения нашего фактотума я не стану: для этого вам нужно прочитать «Фактотум». Но скажу, что данный текст отлично передаёт дух Северной Америки середины прошлого века. Со страниц книги пахнет чем-то… настоящим. В «Фактотуме» пахнет «классической» Америкой, где ещё не изобрели никакого интернета и мобильников, телевидение только входило в моду, и коль скоро ты хотел жить на дне общества — ты жил, и мог при желании выбраться оттуда и даже стать писателем…

Возможно ли такое в Америке сейчас? Я не знаю. Чарльз Буковски в одном из поздних интервью говорил, дескать, «как в молодости» уже не будет. Америка изменилась, ожесточилась; и, раз уж ты разорён и работаешь грузчиком, — вероятней всего, так ты и подохнешь. Подохнешь, а донные падальщики с радостью сожрут твоё тощее тельце — им тоже надо есть, чтобы жить, и жить, чтобы есть. И дети твои, и внуки — все сгниют на этом дне, если им не повезёт. А повезти всем не может просто статистически. Кто-то должен проиграть.

Чарльзу хоть и повезло, но тоже довольно поздно.

В сборнике «Чарльз Буковски: Интервью: Солнце, вот он я» Буковски вспоминал о молодости так:

«— Чем нынешнее дно отличается от того, что было при вас?

— Теперь всё гораздо хуже с наркотиками, больше безработицы, меньше сочувствия к бездомным, да и выходов у них не так много. Поэтому всё гораздо печальнее. В моё время было весело. Знаете, загулять в трущобы на пару недель. Оттуда можно было выскочить. Теперь же на дне оказываются и женщины, и целые семьи, и там наркотики, и эти люди друг друга убивают, и всё это отвратительно и кошмарно, чёрт возьми. А в моё время там просто мужики, знаете, пили вино. И некоторые таким манером прекрасно проводили время: им казалось, это приключение.

Теперь же никакого авантюризма нет и в помине. На дне оказываешься просто потому, что больше тебе нигде нет места. Не знаю. Стыд и позор, что так всё происходит, и я не знаю, что с этим делать. Раньше для тех, у кого нет профессии, возможностей было больше. Если человеку хотелось работать, он, в общем, мог пойти на фабрику или устроиться на какую-нибудь неквалифицированную работу.

Теперь таких возможностей больше нет. Все автомобильные заводы закрылись. Всё просто взяло и закрылось. Одни «Макдональдсы» и быстрое питание. Так называемая сфера обслуживания, которая не нанимает население [в центре города]. Теперь, если попадаешь на дно, там и остаёшься. И всё».

О жизни на «добром» дне общества и написал Чарльз Буковски в «Фактотуме». А может быть, ему (как и всем старикам) прошлое казалось неизменно светлым, как бы плохо тогда ни жилось? Все мы были молоды, и молодость наша проходила (или проходит) в тяготах и трудах, в ссорах и нервах, в злости и обиде… Так кажется, пока мы молоды. Потом же всё резко заканчивается, и мы вдруг узнаём — это было, оказывается, лучшее время жизни, золотое время, которое ушло безвозвратно, а впереди — упадок сил, старость, смерть… И пустота.

Итак, «Фактотум» — это невероятно честный, классный роман. Он наводит внимательного читателя на размышления, а это уже признак хорошей литературы. Возможно, кто-то спросит: и на какие мысли навела меня эта книжка? Отвечаю: с лёгкой руки Чарльза Буковски в моей голове появились крамольная идейка: если меня достало придурочное начальство, никто не мешает мне поднять свою офисную жосопусу со стула и послать всех их насахусуй. Никто к батарее не приковал же, ну? А чего сидим тогда?

Ок, времена теперь другие, вокруг нас тут интернет и смартфоны, но подлинная жизнь — она по-прежнему за окном, она на улицах, в барах и притонах, а не в вылизанных кабинетиках с прилипшими к креслу бюрократами, чья жизнь — привычка, а служба — одесский шум, похожий на работу. Буковски в молодости посылал на три весёлых буквы всех кого хотел, — и ничего, жил же! И жил неплохо, да и в Вечности себе местечко выбил…

«Вот скажите, как можно любить свою работу и вообще наслаждаться жизнью, если тебе каждый день надо просыпаться по будильнику в половине седьмого утра, подниматься с постели, одеваться, насильно впихивать в себя завтрак, срать, ссать, чистить зубы, причёсываться, трястись в переполненном общественном транспорте — для того, чтобы не опоздать на работу, где ты будешь вкалывать целый день, делая немалые деньги, только не для себя, а для какого-то дяди, и при этом ещё от тебя будут требовать, чтобы ты был благодарен, что тебе предоставили такую возможность?!» (с) Чарльз Буковски: «Фактотум».

***

«Женщины» (1978 г.).

Одна из подруг Чарльза Буковски, изображённая им самим.

Почти каждый из нас однажды расстаётся с девственностью. У одних это происходит раньше, чем обычно, у других — позже. А кто-то так и умирает в половой чистоте. Несомненно одно: секс (или его отсутствие) в жизни каждого из нас играют огромную роль. Куда мы без секса, если не в психоз, невроз и пуританство?

Вот и Чарльз Буковски здесь не исключение. Впервые он переспал с женщиной, когда ему было 24 года. Та женщина была проституткой, огромной и толстой махиной из местного бара, и она выдала Буковски такую «мужскую аттестацию», что они даже сломали деревянную кровать! Буковски любил рассказывать эту историю... Всех любопытных отсылаю к документальному фильму «Буковски: рождённый таким» 2003 года, а я продолжу.

Вообще, впервые познать женщину в 24 года для американца уже, считайте, почти подвиг. Для развитой страны вроде США это выглядит настолько же странно, как и 70-ти летний старец-девственник по типу Онотоле. Особенно это странно для США — земли свободы и доступного секса (во всяком случае, так звёздно-полосатую страну показывают в западных фильмах).

Кроме того, помните дурацкие комедии про американских школьников (см. «Американский пирог»), все мечты которых — с кем-нибудь переспать? И ведь ближе к 17-18 годам, по статистике, средний американец всё-таки становится «взрослым», что служит ещё одним аргументом к моим словам о неадекватном восприятии большинством людей тех, кто с девственностью прощается «поздно». Культ секса, вещей и силы — вот вам и развитая страна. Но ладно, опять я ухожу с темы.

Чарльз Буковски по американским меркам лишился девственности поздно; повторю, столь знаковое событие произошло в его 24 года. И кажется мне, в нашем мире с девственностью поздно прощаются четыре типа людей: слишком страшные (причина понятна), слишком красивые (набивают себе цену), слишком тупые (двух слов связать не могут) и слишком умные (двух слов связать не хотят). Я, конечно, утрирую, и знаю об относительности, и согласен, что везде есть исключения из правил и разные полутона, комбинации, но в целом дела обстоят как-то так.

Буковски в молодости выбил два пункта из четырёх: он был слишком страшным и слишком умным. Почему страшным? В подростковом возрасте Чарльз перенёс тяжёлую болезнь акне — то есть сильную угревую сыпь по всему телу. Будущего писателя покрывали огромные гнойные прыщи, и их ему долго-долго лечили в больнице. Замечу, что следы от прыщей остались у Буковски на всю жизнь. А умён не по годам Буковски вдруг стал, когда начал читать книжки, писать первые рассказы, да и еженедельные взбучки от отца помогали ему уяснить, что мир почти всегда жесток, туп и несправедлив. Словом, он рано и быстро понял: в мире этом любви найдёшь ты горсточку одну лишь…

Здесь Буковски похож на пузатого гнома из сказок.

Гнойная и недружелюбная рожа Буковски совсем не способствовала половому успеху у девушек. Поэтому чуть позже он и снял проститутку, лишь бы избавиться от статуса девственника, а потом работал на десятках трудных работ, и на сексуальные похождения у Буковски вряд ли оставались силы и желание. Работа на фабриках, заводах и скотобойнях выматывала, как выматывали и постоянные пьянки, попытки стать писателем, поиск жилья, драки с местными алкашами в барах… Тяжёлая жизнь истощала молодого парня, денег у него не водилось, а настроение кого-то искать, видимо, надолго пропадало. Да и не надо забывать, что Чарльз Буковски был одиночкой (по его мнению, так жить намного проще).

Тем не менее, между делом он похоронил свою первую любовь — возрастную алкашку Джейн Бейкер. Как писал Чарльз, Джейн «... стала первой женщиной — вообще первым человеком, который принёс мне хоть немного любви». Кроме неё у Буковски тоже водились женщины, но на них останавливаться я не стану. Шло время. Буковски прожил половину века и наконец-то уволился с почтового отделения, где проработал больше десяти лет. Он стал писателем. Написал дебютный роман — «Почтамт», затем «Фактотум», а третьей его книгой стало произведение «Женщины». О нём я и хочу рассказать в контексте жизни Чарльза Буковски.

Честно говоря, книга «Женщины» мне понравилась меньше всех остальных. Как по мне, так повествование книги не стоило размазывать на 300 с лишним страниц текста, и можно было ограничиться повестью. Хотя бы немного интересных мыслей в этой книге мало. В основном всё занимают описания очередных пьянок Буковски, а также истории про очередных женщин и девушек, которые приезжали со всех концов США, и отчаянно, страстно прыгали на его член.

Я не зря так долго подводил всю тему: рассказывал про девственность, про молодость писателя, его жизнь и прочее. Дело в том, что Буковски к 50 годам стал признанным писателем (писателем вообще он был с молодости, только его никто особо не читал), и ближе к 60-ти годам публика «распробовала» его книги. Как следствие, резко возросло число поклонниц: преимущественно молодых и глупых, а также просто ТП и гламурных куриц. Многие из них были красивы и мотивированы на секс или даже отношения.

Все они желали урвать кусочек от старого козла по имени Чарльз. А он был и не против — юность, молодость и зрелость прошли у него практически без женского внимания и ласки, и в молодости он мог годами прозябать в одиночестве. Здесь я промолчу про его нескольких жён, про неудачные браки, про отсутствие денег… Не хочу слишком уж копаться в грязном белье мёртвого писателя, мне и так уже чуть-чуть противно, что я так глубоко погружаюсь в его жизнь.

В общем, в старости на Буковски свалились женщины. Самые разные — выбирай любую (а то и нескольких сразу), делай с ними практически что хочешь, и всё равно оставайся собой; это ли не счастье эгоиста? Возможно, тогда Чарльз Буковски думал, что в этом его счастье. Ну ещё бы: на старости лет, наконец-то, есть тебе и деньги, и выпивка, и слава, и женщины! Мужик к успеху пришёл, иначе и не скажешь. В то же время женщины не только вдохновляли Буковски, — они и пугали его до полусмерти. Так он про них отзывался:

«Если б я родился женщиной, то наверняка стал бы проституткой. Коль скоро я родился мужчиной, я хотел женщин постоянно — чем ниже, тем лучше. Однако женщины — хорошие женщины — пугали меня, поскольку, в конечном итоге, требовали себе всю душу, а то, что ещё оставалось от моей души, я хотел сберечь.

В основном я желал проституток, бабья попроще, ибо они беспощадны и жестки и не требуют ничего личного. Когда они уходят, я ничего не теряю. И в то же время я жаждал нежной, доброй женщины, невзирая на ошеломительную цену. Пропал, как ни крути. Сильный мужик отказался бы и от тех, и от этих. Я не был сильным. Поэтому продолжал сражаться с женщинами — с самой идеей женщин».

А пока Чарльз Буковски мужественно сражался с идеей женщин своими якобы надёжными методами потаскунства и измен, в его подсознании копился некий осадок — понимание того, что он поступает неправильно. Да, он на радостях увлёкся свалившейся на него славой и разнообразием доступных молоденьких женщин вокруг, но Буковски прекрасно понимал: это всё идёт вразрез с нормами общечеловеческой морали. Ещё и душа побаливает.

К слову, Буковски считал себя пуританином — довольно консервативным человеком, чьё мировоззрение давно устарело. Он принимал и чувствовал эту мысль. Но (согласно сюжету «Женщин») остановиться Буковски не мог и продолжал наслаждаться эфемерным счастьем. Тем не менее, ближе к середине книги у главного героя романа (всё того же Генри Чинаски) появляются устойчивые отношения с некой Деброй. Он живёт с ней, и вроде бы его всё в ней устраивает, но, когда на горизонте появляется доступная юбка, которую можно легко задрать, старый козёл тут же бросается в бой. Никогда такого не было и вот опять!

Очередная легко задираемая юбка была у Айрис — прекрасной молодой индианки, охмурившей главного героя на поэтических чтениях в Канаде. После возвращения в США он буквально мечется туда-сюда, не зная, как сказать своей «стабильной» женщине, что к нему на праздник должна приехать молодая танцовщица из Канады, которую он хочет совокупить. Главный герой разрывается между двумя возможностями — остаться со «стабильной» женщиной или опять уйти «по бабам». Совесть берёт было верх над главным героем: он плачет, обзывает себя последней сволотой, но потом он всё равно идёт и нахлобучивает танцовщицу. Хотел как лучше, а получилось как всегда.

Побегушки после коитуса. Забавная картинка.

«Утром Дебра попросила меня остаться и подождать её с работы. Она обещала приготовить вкусный ужин.

— Ладно, — сказал я.

Я попытался поспать, когда она ушла, но не смог. Мне не давал покоя День благодарения — как же сказать ей, что я не смогу с нею быть. Я переживал. Встал и походил по комнатам. Принял ванну. Ничего не помогало. Может, Айрис передумает, может, её самолет разобьётся. Я мог бы тогда позвонить Дебре утром в День благодарения и сказать, что всё-таки приду.

Я ходил, и мне становилось всё хуже и хуже. Может, потому, что остался у неё, а не поехал домой. Как будто агония затягивается. Ну что же я за говно? Что-что, а играть в мерзкие нереальные игры я умею. Что мною движет? Я что — свожу какие-то счёты? Разве могу я по-прежнему твердить себе, что всё дело в исследованиях, в обычных штудиях фемины?

Вокруг меня всякое происходит, а я об этом и не думаю. Не считаюсь ни с чем, кроме своих эгоистичных, дешёвых удовольствий. Я — как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой шлюхи; шлюха только забирает денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они — мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего я состою? Я — подзаборный де Сад, только без его интеллекта.

Убийца прямее и честнее меня. Или насильник. Мне ведь не хочется, чтобы с моей душой играли, насмехались над ней, ссали на неё; хотя бы это мне понятно. Я вообще никуда не годен. Я чувствовал это, расхаживая взад-вперёд по ковру. Ни-ку-да. Хуже всего, что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Мне удаётся проникать в чужие жизни, потому что люди мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-лёгкому. Пишу «Любовную историю гиены».

Я стоял посреди комнаты, удивляясь своим мыслям. И вдруг очутился на краю кровати — сидел и плакал. Проведя пальцами по лицу, обнаружил слёзы. Мозги закрутило в воронку, однако я был в здравом уме. Я не понимал, что со мной творится».

«И вдруг очутился на краю кровати — сидел и плакал».

Сильные угрызения совести не помешали главному герою всё же променять милую Дебру на интересную Айрис, и во всех позах тусоваться с горячей индианкой несколько дней подряд. В итоге Айрис ожидаемо улетела домой, в Канаду, а наш главный герой опять остался один, и опять он облажался перед нормальной женщиной.

Пожалуй, ещё один исчерпывающий портрет главного героя Буковски показывает читателям в истории про Кэтрин. С ней он тоже долго путался, изменял ей, потом опять возвращался, и снова изменял, в итоге приходя к закономерному выводу: подобного рода истории ведут лишь к одному — к одиночеству.

«В ту ночь она выпила полбутылки красного вина, хорошего красного вина, и была печальна и тиха. Я знал, что она сопоставляет меня с ипподромным народом и с толпой на боксе — так и есть, я с ними, я один из них. Кэтрин знала: во мне живёт что-то нездоровое, — в смысле: здоров тот, кто здорово поступает. Меня же привлекает совсем не то: мне нравится пить, я ленив, у меня нет бога, политики, идей, идеалов.

Я пустил корни в ничто; некое небытие, и я его принимаю. Интересной личностью так не станешь. Да я и не хотел быть интересным, это слишком трудно. На самом деле мне хотелось только мягкого, смутного пространства, где можно жить, и чтоб меня не трогали. С другой стороны, напиваясь, я орал, чудил, совершенно отбивался от рук. Тут уж либо одно — либо другое. Мне всё равно.

Ебля в ту ночь была очень хороша, но в ту же ночь я Кэтрин и потерял. Что уж тут поделаешь? Я скатился и вытерся простынёй, пока она ходила в ванную. Где-то вверху полицейский вертолёт кружил над Голливудом».

Буковски, Линда Ли и, возможно, упрямый сукин сын.

Тем не менее, книга заканчивается на доброй ноте. Никогда бы не подумал, что скажу нечто подобное, но да — Буковски прошёл через все круги «женского» ада и наконец-то понял: пора завязывать. Пора остепениться и перестать таскаться за каждой юбкой. Возраст не тот, силы не те, да и не стоит разменивать на всех подряд свою душу. В книге за этот сюжетный (и жизненный) поворот отвечает история про Сару — такое имя выбрал Чарльз Буковски, чтобы увековечить в литературе свою последнюю жену. Её настоящее имя — Линда Буковски, в девичестве — Линда Ли.

С Линдой Буковски писатель прожил до конца жизни. Она за ним ухаживала, помогала, следила за его диетой и здоровьем. Надеюсь, супруги были счастливы. Честно говоря, читать книгу «Женщины» нужно как минимум ради всех цитат, которые я привёл в этой статье. Но не забывайте, что цитаты вырваны мной из общего контекста (иначе никак), и лучше всего они воспринимаются в рамках всей книги.

Вернёмся к Линде Буковски. В книге о ней сказано:

«Я положил трубку. Сара и впрямь добрая душа. Потерять её из-за Тани — просто смешно. Однако и Таня кое-что мне дала. Сара же заслуживает лучшего обращения. Люди обязаны друг другу некой верностью, что ли, даже если не женаты. В каком-то смысле доверие должно быть ещё глубже именно потому, что не освящено законом.

Хорошая женщина Сара. Мне следует подтянуться. Мужику нужно много баб, только если они все никуда не годятся. Мужик может вообще утратить свою личность, если будет слишком сильно хреном по сторонам размахивать. Сара заслуживает гораздо лучшего, нежели я ей даю. Теперь всё зависит от меня. Я вытянулся на кровати и вскоре уснул. Разбудил меня телефон».

***

«Хлеб с ветчиной» (1982 г.).

Название «Хлеб с ветчиной» — игра слов с «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.

Хлеб с ветчиной… Это словосочетание навевает мысли о вкусных бутербродах, чашке кофе, утренней сигарете, не правда ли? Или, возможно, кому-то вспоминаются счастливые школьные времена, когда мама собирала нас в школу и давала на обед пару-тройку бутербродов? Как раз-таки о заре туманной юности рассказывает нам Чарльз Буковски в книге «Хлеб с ветчиной». Этот великолепный роман Буковски сотворил на седьмом десятке лет, уже в статусе признанного писателя.

И сколько бы раз ни читал его, я постоянно удивляюсь: вот как можно в старости писать о детстве? Как вспомнить множество деталей, бытовые разговоры, свои раздумья в тот момент? Каждый раз, читая детские воспоминания любого старого писателя, не имеем ли мы дело с художественным вымыслом, лишь примерно совпадающим с реальностью? К Буковски это тоже относится, потому что «Хлеб с ветчиной» он написал в возрасте чуть за 60 лет. Цитирую:

«Моё первое воспоминание — я сижу под столом. Вокруг меня ноги людей вперемежку с ножками стола, бахрома свисающей скатерти. Темно, и мне нравится сидеть под столом. Это было в Германии в 1922 году, мне тогда шёл второй год. Под столом я себя чувствовал превосходно. Казалось, никто не знает, где я нахожусь.

Я наблюдал за солнечным лучиком, который странствовал по половику и ногам людей. Мне нравился этот «странник». Ноги людей были мало интересны, по крайней мере, не так, как свисающая скатерть, или ножки стола, или солнечный лучик».

В целом мне плевать, что там Буковски придумал специально для книги, а что в ней было по-настоящему. Перед нами же художественная литература, а не документалистика. Книга «Хлеб с ветчиной» сильна энергией, юмором и скромной, щемящей тоской по идеальному миру, где жизнь могла быть иной, но получилось как получилось: грязно, жестоко, обидно и зло.

«Всем отцам посвящается» — такой эпиграф придумал Чарльз Буковски для книги о своём детстве. И что же Буковски советует всем отцам? О чём хочет сказать? За всей грязью, жестокими историями о глупых детях, убитых животных, юных акселератках и придурковатых онанистах скрывается наиглавнейшая истина, магистральная тема всей книги: если ты молодой отец (или старый, не важно) — не будь похожим на отца маленького Чарльза.

Отец! Не будь деспотичным, злобным и лицемерным ублюдком, который бьёт жену и ребёнка, живёт жизнью тупорылого мещанина, практически ничем кроме работы не интересуется, а в редкие часы досуга изменяет благоверной с потаскухами на другом конце города; это первый серьёзный вывод, сделанный мной после того, как я прочитал книгу в очередной раз. Спустя много лет Чарльз вспоминал об отце:

«Я чувствовал, что даже солнце принадлежит моему отцу. Я не имею на него никаких прав, потому что оно светит над домом моего отца. Я был как его розы — частью собственности, принадлежащей только ему».

А вторым выводом «Хлеба с ветчиной» для меня стали дети. Я понял, что в жестоком конфликте поколений ребёнок всегда становится жертвой. И раз уж ребёнок вырастает законченным отморозком, он не всегда в этом виноват. В конечном итоге, за воспитание детей отвечают родители, а не школа, улица или откинувшиеся зэки.

Ни школа, ни улица, ни чужие дяди и тёти не должны полностью заниматься воспитанием наших детей, и они совершенно не способны дать ребёнку по-настоящему счастливое детство. Но они способны его отнять, и чем раньше они это сделают (насилием, грубостью, жестокостью), тем хуже окажется для ребёнка, тем больший урон будет нанесён детской психике. Получается, только родители могут дать ребёнку счастливое, полноценное детство?

Полагаю, что да. А если и родители — полное дерьмо, как случилось у Чарльза Буковски? Что тогда? Как быть, когда родители не защищают ребёнка, а наоборот — терроризируют его всё детство и юность, как это делал отец Чарльза? А на улице и в школе тоже все жестоки, и выхода нет. На мой вопрос уже дан ответ, и он находится в книге. Внимательный читатель уловит посыл Чарльза Буковски:

«Отец снял с крючка ремень для правки бритв. Приближалась моя первая порка. Потом это будет повторяться всё чаще и чаще, и всегда, как мне казалось, без настоящей причины. Он примерил ремень к моей заднице и замахнулся. Первый удар поверг меня в шок, боли я не чувствовал. Второй был болезненный. С каждым последующим ударом боль нарастала. В начале порки я мог различать стены, унитаз, ванну. В конце я уже ничего не видел. Он лупил меня, бранил и наставлял, но я не понимал ни единого слова.

Я думал о розах, которые отец выращивал в саду, об автомобиле в гараже. Я пытался отвлечься, чтобы не закричать. Я знал, что, если заору, он, скорее всего, остановится. Я чувствовал, что он хочет, чтобы я заорал, и поэтому молчал. Слёзы заливали моё лицо, пока я безмолвствовал. Потом всё поплыло у меня перед глазами в сплошном сумбуре, я уже решил, что это никогда не кончится. В конце концов что-то во мне лопнуло, и я стал всхлипывать, давясь и задыхаясь от солёной слизи, которая скопилась в глотке. Отец остановился.

Когда я очнулся, его рядом не было. Постепенно я стал различать предметы вокруг себя — маленькое окошко, зеркало… Ремень для правки бритв снова висел на крюке — длинный, коричневый, змеевидный. У меня не было сил нагнуться, чтобы подтянуть трусы со штанами, и я побрёл к двери, путаясь в одежде. Я открыл дверь и увидел мать. Она стояла в прихожей и ждала.

— Это неправильно, — сказал я. — Почему ты меня не защитила?

— Отец всегда прав, — ответила мать и удалилась».

Акне сильно изуродовали лицо Чарльза, и об этом тоже написано в книге.

И третий вывод (у Буковски он особо не прослеживается, но мне в голову всё-таки пришёл): даже у хороших родителей всё может пойти не так, потому что они будут работать с утра до ночи, а недостаток их внимания ребёнок обязательно восполнит на улице. И дай бог, чтобы улица оказалась не сильно жестокой.

Родитель! Не удивляйся, что твой ребёнок быстро вырос и не делится с тобой моментами из жизни, что он скрывает от тебя всё с ним происходящее и так далее. Наверное, тебе надо бы крепко задуматься: может, нужно было проводить с ребёнком больше времени? О чём-то важном с ним разговаривать, что-то интересное ему показывать, чему-то хорошему его научить? Может, надо было стать для ребёнка лучшим другом и защитником, а не вечно отсутствующими папой и мамой, или не кем-то вроде тёмной фигуры, которая злобно вращает глазами и самозабвенно лупит ремнём за то, что ребёнок пропустил одну длинную травинку, когда подстригал газон?

Мне кажется, Чарльз Буковски не смог вырасти ублюдком, хотя по юности очень хотел им быть. Всё к тому располагало. И тогда, в юности, он действительно был отбитым наглухо типом, но был он таким только в отношении настоящих тварей, которые не имели никаких шансов измениться, и уже в детстве радовались злобной собаке, которая рвёт загнанную в угол кошку. Иными словами, Буковски рано научился притворяться. Обман и пыль в глаза с самого детства стали его эффективной тактикой для выживания в среде озлобленных и грубых людей. Он мимикрировал под окружающую среду, в те времена (и в наши тоже) наполненную жестокостью и цинизмом чуть более, чем полностью.

«Мы здесь, чтобы выпить пива и прожить всё так, чтобы СМЕРТЬ побоялась к нам подойти».

Однако по мере взросления Чарльз образумился и понял: постоянно так жить невозможно, если хочешь остаться человеком. Потому что (по словам Ницше) тому, «… кто сражается с чудовищами, следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем». Нельзя превращаться в отца, то есть становиться злобным обывателем — это по Буковски. В то же время нельзя расти жестоким и глупым ребёнком, который творит зло ради удовольствия.

Или это всё одно и то же? Может, злые и деспотичные взрослые — это большие дети, и плохие поступки они (как и дети) совершают потому, что им от этого очень уж приятно? А детская жестокость, кстати, нисколько не шутка, и она страшна свирепой первобытностью, прямотой, наивностью. В то время как взрослый человек способен быть жестоким изощрённо, по-лисьему хитро и аккуратно, жестокий ребёнок просто возьмёт кирпич и проломит кому-нибудь голову: кошке ли, собаке ли, или же другому ребёнку.

«В начальной школе всё пошло по-другому. Разновозрастные дети — с первого по шестой класс — старшим по двенадцать лет. Но все мы — выходцы из бедных районов. Как-то, выходя из туалета, я увидел, как маленький мальчик пьёт из фонтанчика. Сзади к нему подошёл парень постарше и ткнул лицом в фонтан. Когда малыш поднял голову, передние зубы были у него сломаны, изо рта вытекала кровь. Кровью был залит весь фонтан.

Каждый день после занятий старшие ребята устраивали поединки. Происходили они на заднем дворе, где никто из учителей не мог их увидеть. Драки никогда не были равными: один боец всегда был больше и сильнее другого. Он отоваривал противника здоровенными кулаками, загнав его в угол двора. Меньший пытался сопротивляться, но это было бесполезно.

Вскоре лицо его покрывалось кровью, капли которой скатывались на рубашку. Он сносил побои бессловесно, не моля о пощаде и не выпрашивая прощения. В конце концов верзила отступался, и это означало, что поединок окончен. Зрители шли домой с победителем».

«Мы все умрём, умрём без исключения. Что за цирк! Одно это уже должно заставить нас любить друг друга. Но оно не заставляет. Мы задавлены и угнетены всякими мелочами, и НИЧТО пожирает нас».

Чарльз Буковски навидался жестоких детей и жестоких взрослых, и быстро понял: надо спасать свою душу от ужасного мещанства, от американской готики по Гранту Вуду, от тупой жизни обывателя и дешёвого счастья из супермаркета. Всё вокруг этим прямо напичкано. Но зачем спасаться? Все так живут, разве нет? Мещанство, оруэлловский фикус на окне, пресловутая американская готика уничтожает человека, выжимает из обывателя все соки (а он бы и рад выжиматься), и выкидывает больного, искалеченного человека на помойку пластмассового мира. А там он уже по привычке поступает плохо; да и выхода, какой-нибудь альтернативы у него уже, как правило, нет.

В попытке избежать этой участи Буковски сделал раннюю ставку на алкоголь; по его убеждению, алкоголь может спасти человека в трудный момент, предоставить ему уютное убежище, тихое и спокойное местечко, защищённое от внешнего мира. Сколько и когда пить — это было личное дело Буковски, и я не хочу оценивать алкоголизм писателя. Но трудно не согласиться, что метод Буковски работает. Тут с ним сложно спорить:

«Мне нравилось быть пьяным. Я понял, что полюблю пьянство навсегда. Оно отвлекало от реальности, а если мне удастся отвлекаться от этой очевидности как можно чаще, возможно, я и спасусь от неё, не позволю вползти в меня».

И:

«Когда ты пьян, мир по-прежнему где-то рядом, но он хотя бы не держит тебя за горло».

«… но он хотя бы не держит тебя за горло».

«Хлеб с ветчиной» — одна из лучших книг в моём читательском опыте. Кто-то скажет, что книга — говно. Кто-то восхитится ей. А я останусь между двумя лагерями и скажу: книга — о личном опыте взросления американского подростка времён Великой Депрессии в США. Со всеми вытекающими для него, подростка, последствиями. Для современного читателя книга интересна не только историческим колоритом (а он там присутствует), но и вечными темами: о взрослении, о конфликте поколений, о праве быть самим собой, о детской жестокости и, наконец, о том, как же вырасти нормальным человеком.

А ведь Буковски (о чём я забыл сказать) в «Хлебе с ветчиной» показывает нам настоящий пандемониум моральных и физических уродов, которые сильно напоминают кое-кого из тех, с кем и я сталкивался когда-то раньше. С ранней юности Буковски был вынужден хоть как-то уживаться с другими людьми: глупыми, напыщенными, эгоистичными созданиями подлунного мира. И он уживался с ними аж до семидесяти с лишним лет. Попробуем и мы, пожалуй?

«Меня брала тоска. Ни в чём я не находил интереса и, что самое гнусное, не искал способа, чтобы выбраться из этого тупика. Другие, по крайней мере, имели вкус к жизни, казалось, они понимают нечто такое, что мне недоступно. Возможно, я был недоразвит. Вполне вероятно. Я частенько ощущал свою неполноценность.

Мне хотелось просто отстраниться от всего. Но не было такого места, где я мог бы скрыться. Суицид? Ничем не лучше, чем любая другая работа. Я предпочёл бы уснуть лет этак на пять, но разве мне позволили бы?» (с) Чарльз Буковски: «Хлеб с ветчиной».

***

«Голливуд» (1989 г.).

Микки Рурк в роли Буковски. Фильм «Пьянь» (1987 г.).

Скажу сразу: читать «Голливуд» следует после того, как вы посмотрите фильм «Пьянь» 1987 года. Если фильм понравится, тогда есть смысл прочитать и книгу. Поверьте моему слову, нужно делать только так. В противном случае вы бросите книгу и упустите хороший фильм.

Жизнь писателя шла по такому же пути: дело в том, что сценарий к «Пьяни» Чарльз Буковски написал лично, и даже появился там в роли самого себя (но на монтаже почти всё вырезали, Ч. Б. лишь промелькнул среди массовки). А уже потом, после выхода фильма в прокат, Буковски в голову пришла идея о книге. По сути, он написал книгу на основе своего же сценария к фильму. Возможно, именно поэтому книга получилась слабоватой, чего не скажешь про фильм (он крут).

«Голливуд» в основном рассказывает про то, как снимали «Пьянь» с Микки Рурком в главной роли. В книге хорошо показаны процесс съёмок, конфликты с зажравшимися артистами, финансовые проблемы киностудий, проблемы с монтажом, выпуском фильма в широкий прокат и так далее. Но внимательный читатель заметит в книге и другие, более общие моменты. Вот на них я и хочу остановиться.

Думаю, «Голливуд» Буковски имеет такое название неспроста. Но почему? Отвечаю: книга содержит честный рассказ о жизни американского шоу-бизнеса конца 1980-х годов. Во-первых, Чарльз Буковски наглядно показывает разницу между бедными и богатыми слоями населения США.

«Вокруг нас потихоньку скапливался народ.

— Чинаски, Чинаски… Мать твою… Я все твои книжки прочитал. Все до единой! Надо же — могу вот так запросто хлопнуть тебя по заднице! Чинаски, давай дёрнем на пару? Хочешь, я тебе твой стишок прочитаю?

Я расплатился, и мы дали ходу. Мне опять бросились в глаза кожаные куртки, бледность и атмосфера безрадостности. Что-то жалкое было во всех этих беднягах, я почувствовал безотчётную тоску, и мне захотелось протянуть к ним руки, обнять и утешить, как какому-нибудь Достоевскому, но я, слава богу, смекнул, что они только рассмеются мне в глаза. Этот мимолётный приступ сострадания гроша ломаного не стоил».

Как вы уже поняли, к бедным слоям населения США относятся бродяги, нищие, алкоголики, простые американские рабочие, — словом, прибитые жизнью люди, обитатели социального дна, которые барахтаются в попытках выжить и, быть может, поймать за хвост пресловутую американскую мечту. Наиболее характерным местом обитания таких людей является район Скид-Роу в городе Лос-Анджелес:

«Два пацана лет по одиннадцати, на велосипедах, уставились прямо на нас. В их глазах читалась откровенная ненависть. Я ощущал её кожей. Чёрная беднота пышет ненавистью. И белая тоже. Только обзаведясь капитальцем, чёрные и белые начинают терпеть друг друга. Мало кто из белых любит чёрных. Очень немногие чёрные — если таковые вообще найдутся — любят белых. В общем, мы квиты. А может, и нет.

В капиталистическом обществе проигравший попадает в рабскую зависимость от победителя, и проигравших всегда должно быть больше. Что тут поделаешь? Политики не помогут, а выкарабкаться самому как-то не хватает времени».

Во-вторых, в книге показана и другая сторона американского общества: пресыщенная и богатая элита. Сумасшедшие актёры, жадные продюсеры, заумные кинокритики, литературные снобы… Все они — порочные ангелы Калифорнии, которые живут на холмах Голливуда и им дела нет до серого быдла равнин.

И вот как раз среди этих изнеженных обитателей Американского Рая каким-то чудесным образом затесались «две трущобные крысы» — Чарльз Буковски и его жена. Удивительно, но Буковски однажды предложили написать сценарий к фильму, и он согласился. Этим фильмом стал «Пьянь», хотя были идеи экранизировать ещё и «Женщин», но как-то не получилось (если не считать короткометражки 2017 года, а считать её не хочется).

Как я и говорил, фильм «Пьянь» надо смотреть перед тем, как читать книгу. Это очень честный и правдивый фильм о жизни американцев, даже несмотря на то, что играют в нём актёры. Кстати: актёры, по мнению Чарльза Буковски, это лицемеры в прямом смысле слова. Актёры могут лишь имитировать жизнь, пусть качественно, пусть чувственно, но всё же имитировать, попутно теряя себя и свою самость. Я согласен с этим мнением.

А ну иди сюда, малой, сейчас я тебе задам старую добрую трёпку!

«Я пришёл к выводу, что актёры — другой породы, чем прочие смертные. У них на всё свои соображения. Когда изо дня в день, из года в год притворяешься не тем, кто ты есть, это даром не проходит. Становится трудно быть самим собой.

Представьте только, что вы все силы кладёте на то, чтобы казаться кем-то другим. А потом — ещё кем-то. А потом ещё и ещё. Поначалу это даже забавно. Но со временем, перебывав в шкуре десятков людей, начинаешь забывать, кто ты сам-то такой, и разучиваешься говорить своими словами».

Фильм «Пьянь», как и книга «Голливуд» — это одновременно смешные и страшные произведения об обитателях социального дна. Не знаю почему, но после просмотра «Пьяни» мне всегда хочется сходить в магазин, взять там сухого красного вина и дешёвых сигарет, вернуться домой, напиться под тихую джазовую музыку и смотреть в окно, где обязательно должен идти дождь.

В такие моменты хочется депрессовать о чём-нибудь своём. И пусть это будет беспричинно, глупо и банально, но всё-таки именно эмоции делают нас людьми. Да и как тут не загрустить, когда очередной фильм в очередной раз напоминает, что время твоё уходит, поспешными шагами скрывается из глаз?..

«— Тишина! — закричал ассистент. — Начинаем съёмку!

Стало очень тихо. Потом Джон скомандовал:

— Камера! Мотор!

Дверь в комнату отворилась, и вошёл Джек Бледсоу. Чёрт подери, это был молодой Чинаски! Это был я! У меня ёкнуло в груди. Молодость моя, сука ты эдакая, куда ж ты делась? Мне захотелось опять превратиться в молодого забулдыгу. Я хотел стать Джеком Бледсоу. Но оставался загнанным в угол стариканом, присосавшимся к банке с пивом».

***

«Макулатура» (1994 г.).

Красный Воробей. Его пытается найти главный герой.

«Макулатура» — последняя книга Чарльза Буковски. Она была написана, когда он серьёзно болел. Неудивительно, что в этой книге сильно пахнет смертью, прямо-таки воняет мертвечиной и скорым предчувствием конца. А ещё пахнет разочарованием (старики любят заводить разговоры на подобные темы). Ещё в книге есть атмосфера усталости от всего на свете и ощущение, что совсем скоро всё закончится.

«Чёрт, смерть кругом, повсюду. Люди, птицы, звери, рептилии, грызуны, насекомые, рыбы — у них никаких шансов. Всем крышка. Я не знал, что с этим делать. У меня испортилось настроение. Понимаете, смотрю на упаковщика в супермаркете, он пакует мои продукты, и вдруг вижу, что он самого себя засовывает в могилу вместе с туалетной бумагой, пивом и куриными грудками».

При чтении этой книжки обычно возникает мысль, что к концу жизни Буковски исписался и жить ему наскучило, что человечество он ненавидит и проклинает тех, кто остаётся жить дальше. Но это не так, весь контекст произведений Буковски говорит об обратном; и меня поймут только те, кто вдумчиво читал его тексты.

Я предположу, что Буковски любил людей, но сильно их боялся. А боялся он потому, что не знал, как с ними общаться, и вообще какой в этом всём смысл. Вот и прошла его жизнь: ни там, ни здесь. Сам по себе. И вроде бы всё было хорошо, а оказалось, что всё не то. Знакомое чувство, разве нет? Во всяком случае, для меня — да.

Жизнь этого писателя являлась большим, чем многое, но меньшим, чем ничто — так, наверно, сказал бы Дмитрий Хаустов, написавший отличную книгу о Чарльзе Буковски (см. «Буковски: Меньше, чем ничто»). Всем рекомендую её прочитать — это уникальный материал, обобщающий тему жизни и творчества калифорнийского писателя.

Итак, как и все остальные люди, всю жизнь Буковски чего-то ждал. А чтобы скоротать невыносимо долгое ожидание, он пил. Вот и жизнь прошла, а дальше? Дождался ли Чарльз того, что хотел? Вот главный вопрос. А ещё главнее вопрос другой: а дождётся ли каждый из нас?

А с виду-то: вполне обычный американский дедуля.

«Всю жизнь люди ждут. Ждут новой жизни, ждут смерти. Ждут в очереди за туалетной бумагой. Ждут в очереди за деньгами. А если денег нет, ждут в очередях подольше. Ждёшь, когда уснёшь, а потом ждёшь, когда проснёшься. Ждёшь женитьбы и ждёшь развода. Ждёшь дождя, ждёшь, когда он кончится. Ждёшь еды, а потом снова ждёшь еды. Ждёшь в приёмной у врача вместе с психами и опасаешься, что ты — один из них».

Под конец жизни Чарльзу Буковски стало не о чем писать, — всё давно рассказано, а на старости лет бросаться в литературные эксперименты — занятие довольно рискованное, особенно если ты знаешь, что скоро умрёшь. Но и не писать — нельзя. Иначе какой из тебя писатель? Действительно, учиться чему-то новому в таком возрасте уже поздно, но Буковски и здесь идёт наперекор всем ожиданиям публики и окружения, и пишет «Макулатуру». Которая, к слову, жанрово относится к детективу и является новым литературным опытом Буковски.

В целом же, как говорят исследователи жизни Чарльза Буковски, «Макулатурой» он попрощался со всеми, подвёл в ней итоги и оставил завещание. Он, дескать, совершил писательское самоубийство, уничтожил всё, что упорно создавал всю жизнь. Соглашусь, добавить мне нечего; он действительно попрощался и ушёл.

Но вот можно ли назвать Буковски настоящим писателем? Вопрос для споров; и не одно копьё бы здесь сломалось. Но кому это надо? Мой ответ: да, можно. И точка. Я рискну сказать так: Буковски всегда хотел стать настоящим писателем. Да он и был им! Но в конце «Макулатуры» главный герой вдруг начинает сомневаться: а что, если его «воробей», которого он должен найти по сюжету книги, всего лишь обман? Процитирую:

«И вот, пожалуйста. Сижу и слушаю дождь. Если я сейчас умру, в мире не прольётся ни одной слезинки. Разве этого я добивался? Как странно. До какой степени можно быть одиноким? Но мир полон таких старых ослов вроде меня. Сидят и слушают дождь, и думают, куда всё это катится.

Вот когда понимаешь, что ты стар, — когда сидишь и думаешь, куда же всё это катится. Да никуда это не катится, и катиться некуда. Я на три четверти мёртвый. Я включил телевизор. Шла реклама».

Вдруг Генри Чинаски всё-таки проиграл, и всё оказалось зря: книги, приключения с женщинами, путешествия по родной стране, алкоголь, драки, депрессии? А Леди Смерть гуляет рядом: она то и дело звонит главному герою книги и откровенно говорит ему, мол, скоро я приду за тобой; сначала заберу кого-нибудь из твоего окружения, но следующим уже гарантированно будешь ты.

Полагаю, Чарльз Буковски знал и предчувствовал скорую смерть. Он понимал: смерть вот-вот приберёт его к рукам, и видел, насколько абсурдна, глупа и смешна любая человеческая жизнь. Просто потому, что она заканчивается смертью; и заканчивается всегда внезапно, беспощадно и неотвратимо. Всё это Буковски знал, однако умирать никак не хотел. Не хотел он вечного и скучного покоя во прахе. А кто ж хочет-то?

Буковски к 1994 году явно устал от жизни, но по-прежнему её любил. Упорный старик был всё ещё в игре: ведь после смерти, как он подозревал, ничего нет. Почему бы тогда не попыхтеть под небом голубым ещё, попыхтеть хотя бы немного, хотя бы денёк-другой? Вдруг смерть — это всего лишь шутка, и её в действительности не существует?.. А если смерть и существует, она для Буковски представляется как нелепое, смешное, солипсическое и страшное Нечто. Цитата из книги:

«И я остался с гигантской сияющей птицей. Она стояла надо мной. «Этого не может быть», — подумал я. Такое не должно происходить с людьми. Нет, такое не должно происходить. А потом, глядя на меня, Воробей медленно раскрыл клюв. Страшная пустота дохнула на меня. А в клюве возник громадный жёлтый вихрь, невероятный, яростнее солнца.

«Это не так должно происходить», — снова подумал я. Клюв раскрылся широко, голова Воробья надвинулась, и ослепительное жёлтое солнце разлилось вокруг и поглотило меня».

***

В марте 1994 года старый козёл по имени Чарльз перестал коптить калифорнийское небо. Для запойного алкаша, отчаянного бабника и настоящего писателя он прожил долгую, интересную и насыщенную жизнь. В конце концов, он смог добиться хоть чего-то, и на долгое время вошёл в историю литературы. Относиться к нему можно по-разному, но факт есть факт.

Удивительно, но известным писателем Буковски стал слишком поздно, практически в старости. Возможно, он сожалел об этом. Но, я думаю, Буковски понимал, что иначе с ним быть не могло, потому как большую часть жизни он, цитирую: «просто пил, жил и перемещался, и сожительствовал с дурными женщинами. Собирал материал, хоть и не осознанно». При подобной жизни хорошим писателем рано и не станешь (нужно обрести жизненный опыт и сделать некоторые выводы из него).

Богатый жизненный опыт и умение осознавать себя делают Чарльза Буковски интересным писателем, которого я рекомендую читать всем вне зависимости от литературных предпочтений. Читать Буковски — это словно сделать прививку от чванливого идиотизма. Сделаешь прививку и сразу же, с первых же страниц захочется бросить нелюбимую работу, послать насахусуй пару человек, напиться, подраться… Жить захочется, вот что! Жить, а не существовать.

А вот такая могилка мне очень даже симпатична.

На мой взгляд, книги Буковски по-настоящему понятны бродягам, нищим, алкоголикам, безработным молодым мужикам и прочим людям «на дне» или около дна. Мы же, так называемые «успешные люди», при работе и в костюмах, в разговорах о Буковски только и можем, что обсуждать его наугад: ах, он имел ввиду то-то и то-то, а вот там он несомненно заложил аллюзию на Селина и высмеял Хемингуэя… Ну, ясно. А дальше что?

Короче, люди вроде меня могут обсуждать Буковски лишь постфактум, когда он давно разложился в холодной земле. Но, с другой стороны, в этом наше право и наша же потенциальная возможность измениться, проникнуться влиянием и харизмой старикана, никак не хотевшего умирать. Словом, Буковски мало кому по-настоящему понятен; обитатели социального дна, как правило, плывут и барахтаются в грязном, мутном потоке реальной жизни, в котором плыл и сам автор. И им некогда слушать чужие книжные истории. Такие люди чаще всего просто живут, а не читают книги. Но и это неточно. Вот и всё. Спасибо за ваше внимание.

«Я ведь очень обычный, простой человек. Гений у меня присутствует, но общий знаменатель его очень низок. Я прост, я неглубок. Гений мой произрастает из интереса к шлюхам, рабочим людям, трамвайным кондукторам — к одиноким, прибитым жизнью людям. И мне бы хотелось, чтобы именно эти люди читали мою писанину, — все эти учёные комментарии, критика или похвалы, которые между мной и этими людьми встревают, мне совсем ни к чему». (с) Чарльз Буковски: «Интервью. Солнце, вот он я».